37. Реализация фонем в речи. Типология вариантов фонем. Характер информации, передаваемый средствами фонетико-фонологического уровня.

Отношения фонемы и звука в самом общем виде можно пред­ставить следующим образом. Фонема реализуется в том или ином звуковом варианте в зависимости прежде всего от речевых — позиционных и комбинаторных — условий. Наряду с ними, формальность варьирование фонемы определяют социальные факторы: фонема может иметь диалектные и стилистические раз­новидности.

Кроме указанных двух видов, существует еще третья группа оттенков — индивидуальных, представляющих собой более или менее случайные (для языка в целом, но не для индивида) отклонения в звуковой реализации фонемы. В частности, в русском произношении встречаются примеры различного [р]: «картавого», л-образного, /-образного или г-образного (вспомним Денисова в «Войне и мире» Л. Толстого), лабиализации шипящих (примеры типа «фыфка», «не мефай» вместо шишка, не мешай), назализации гласных (гнусавость) и т. п. Все это чрезвычайно расширяет диапазон артикуляционного и акустического варьирования фонемы.

Однако в любом случае — как при общепринятом, так и при индивидуальном варьировании фонемы — для языковой системы важно одно: чтобы сохранялась дистанция между фонемами, по крайней мере в сильных позициях. (Напомним, что, по Н. С. Трубецкому, установление фонологического статуса конкретного звука вообще является производным от всей системы фонологических оппозиций данного языка.) Это значит, что тембровая, т. е. формантная, характеристика фонемы может колебаться в значительном диапазоне, лишь бы она не совпадала полностью с диапазоном варьирования какой-либо другой фонемы данного языка. Сказанное касается как изолированного произношения звука, так и его есте­ственного положения в потоке речи. Если же в индивидуальном произношении фонетические параметры двух фонем по тем или иным причинам (иноязычный акцент, физиологический дефект и т. п.) регулярно совпадают, то это неизбежно приводит к коммуникативным «авариям», недоразумениям (ср. при неразличе­нии <р> и <г>: роды — годы, радость — гадость и т. п.). В таком случае теоретически любой сдвиг в акустико-артикуляционной ха­рактеристике одной фонемы должен, в силу системного характера языка, вести к смещению соответствующей характеристики другой (или других) фонемы. Если, к примеру, <ш> начинает звучать «как ф», то <ф> должно стать более диффузным, «более губным»... Однако на практике это совсем не обязательно. Дело в том, что фонемы связаны между собой многомерными отношениями, и полное совпадение их фонетических характеристик в одном языке бывает очень редко. Еще важнее, пожалуй, то, что парадигматические отношения могут компенсироваться синтагматикой, и в составе более крупных языковых единиц фонема опознается автоматически, несмотря на некоторые отклонения в ее звуковой реализации. (Ска­жем, несмотря на наличие в русском языке примеров оппозиции типа шорты — форты, замена звука [ш] на [ф] во фразе У автобуса стоял мужчина в шортах не вызывает никаких комму­никативных недоразумений, а может и вовсе не привлечь внимания слушающего.) Таким образом, «фонемная идентификация звука может определяться не только и не столько его собственными фонетическими свойствами, сколько «выводиться» под влиянием более высоких языковых уровней. Так, один и тот же гласный может быть опознан и как у и как е в зависимости от смыслового контекста» .

Направления, по которым происходит развитие фонологической теории, определяются возможностью различного подхода к явлениям фонемного уровня и, прежде всего, различной трактовкой сущности самой фонемы. В центре данной теоретической проблемы (которую можно условно обозначить как «определение фонемы») находится понятие тождества фонемы, т. е. соотношения ее, с одной стороны, со звуком, а с другой стороны, с прочими однородными с нею единицами. Уже отмечалось, что речевая реализация фонемы объединяет звуковые варианты на функциональном осно­вании.

То, что звук воспринимается «через призму фонемы» (и всей фонологической системы данного языка), нагляднее всего проявляется при сопоставлении материала разных языков. Например, если в эстонском языке не существует противопоставления согласных по глухости — звонкости, то носителю этого языка трудно различить на слух русские <с> и <з>, <п> и <б> и т. д. (и соответственно русские слова вроде собор, забор, запор будут казаться ему омофонами). Другой пример. Русскому, изучающему болгарский язык, стоит немалых усилий освоить произношение гласной фонемы <ъ> (в словах типа 0ьб 'дуб', ъ*ъл 'угол' и т. п.). В то же время известно, что в фонетике русского языка есть точно такой же звук (более того, это один из самых частых звуков в русской речи) — ср. хотя бы болгарские слова и их русские соответствия: лакып — локоть, съпротивление — сопротивление и т. п. Все дело, однако, в том, что эти звуки тождественны лишь фонетически, а фонологическая их стоимость совершенно различна. В русском [ъ] — вариант фонем <а> или <о>, встречающийся только в слабой позиции, в безударном слоге. В болгарском же языке <ъ> — это полноценная фонема, выступающая в любой позиции, в том числе и под ударением, и самостоятельно различающая слова типа ест и съм, сом и съм и т. п.

Итак, отождествить некоторую фонему, установить ее наличие в данном языке — значит, во-первых, выявить те фонологические оппозиции, в которые она входит, и, во-вторых, определить те позиционные чередования, в виде которых она выступает. Это две стороны одной лингвистической проблемы, но в зависимости от того, какая из сторон ставится во главу угла, меняется сама трак­товка фонемы. В сущности, именно данный критерий лежит в основе теоретических расхождений между разными фонологически­ми концепциями, наиболее известные из которых носят имена пражской, ленинградской и московской фонологических школ.