1. Мать продолжает принимать душ даже тогда, когда рядом нет никого, кто мог бы позаботиться об ее малыше.

2. Этот малыш плачет значительно тоскливее большинства других.

(Между прочим, в качестве реплики, можно заметить, что многие матери решают эту проблему, принимая душ вместе со своими малышами, что, безусловно, имеет свои последствия в поведенческой и эмоциональной сфере ребенка.)]

Мать продолжила свой рассказ, согласно которому выходило, что Терри тоже регулярно доводит ее до бешенства. «Однако», - сказала она, «я не кричу на нее. Я просто объясняю, что мне не нравится то, что она делает, после чего я показываю, что люблю ее. А Терри на это мне заявляет: “Я плохая. Ты думаешь, что я плохая. Я ненавижу тебя”.» «И вот здесь», - добавила мать, «я завожусь еще сильнее. Я не знаю, где она этому научилась. Мы никогда не говорили ей, что она плохая. Мы никогда не говорили: “Я ненавижу тебя”. Мы говорим так: “Мне не нравится то, что ты сделала, но я люблю тебя”.»

«Да, звучит очень неплохо, и похоже на совет, который дают учителям и родителям», - согласилась я, «Но, разумеется, только учителя могут постоянно его придерживаться.» «Да, я, как раз, учительница, и могу сказать, что в школе это правило прекрасно работает», - ответила мать. Здесь Дэвид указал, что Терри, тем не менее, воспринимает ее слова, как порицание. Мать, в нетерпении, прервала его: «Но постойте, у нас всегда за критикой следует любовь, чтобы она не чувствовала себя плохой». «Чтобы кто не чувствовал себя плохим?» - переспросил Дэвид. От этого вопроса мать растерялась, а отец недоуменно кивнул. Дэвид же попытался выяснить у родителей, как они сами переживали критику, будучи детьми.

[Здесь Дэвид обращается к истории объектных отношений на момент формирования аффекта. Мы не собирали подробную историю семьи и не строили генограмму, поскольку эти методы дают информацию, не связанную напрямую с текущим взаимодействием. Он постарался задать свой вопрос в тот момент, когда ожившие старые истории нашли свое воплощение в реальных взаимоотношениях между членами семьи.]

Отец привел множество наглядных примеров того, что ему не всегда удавалось оставаться хорошим в глазах своей матери, выражавшей недовольство по поводу его малейшей провинности. Было ясно видно, как он старается выглядеть открытым и критичным, немного грубоватым и прямолинейным, чтобы как можно менее походить на ту сдержанную и обидчивую особу, какой была его мать. Но было также заметно, как он проецирует на свою жену те свои качества, которые не одобряла его мать. Его жена, напротив, боялась ранить кого-нибудь откровенным критическим замечанием, стараясь быть тактичной и приятной собеседницей, отчего ее речь страдала длиннотами, а сама она нередко выходила из разговора с чувством обиды, не сильно отличаясь в этом от своей свекрови.

Ближе к концу второй сессии мать рассказала нам о своем детстве. Ее сестра обладала такими же грубоватыми манерами, как и муж миссис В., а кроме того, она страдала маниакально-депрессивным расстройством. Самое безобидное замечание могло вывести ее из себя, поэтому миссис В. научилась крайне осторожно обходиться с ее чувствами. Точно также она старалась вести себя со своими детьми и мужем, хотя они, по крайней мере последний из них, вовсе не требовали от нее подобной учтивости. Когда мать закончила свой рассказ, Терри и Брук возобновили свою борьбу, а отец посочувствовал: “Неужели, твоя сестра снова к тебе цепляется?”

[Здесь мы видим пример того, как напряженные отношения между сиблингами обсуждаются внутри одного поколения, затем повторяются, посредством защитной идентификации, в супружеских взаимоотношениях, а далее разыгрываются представителями следующего поколения в ходе психотерапевтической сессии.]

Брук успокоилась и удалилась, чтобы в полном молчании полежать на кукольной кроватке. Миссис В. рассказала о своей матери, с которой у них были очень близкие отношения. Вместе они проводили много времени, веселясь и гуляя как две девчонки, пока отец был чем-то занят во дворе. Я долго не могла понять смысл застывшей, и какой-то мертвой, игры Брук, пока мать не сказала, что ее отец умер на своем дворе, когда ей было девятнадцать лет. Она злилась на него за то, что своим стремлением к совершенству он довел себя до ранней смерти. Между тем, продолжая свою игру с животными, Терри сообщила Дэвиду: “Этой лошадке одиноко, а вот этим двум овечкам – нет, потому что они принадлежат друг другу”.

[Здесь та же игра, которая ранее понималась только в контексте исключения ребенка из родительских отношений, приобрела теперь дополнительный смысл, описывая утрату отца двумя дочерьми или же дочерью и матерью, которые где-то гуляли, пока он находился во дворе.]

Дэвид объяснил нелюбовь матери к совершенству тем, что отцовский перфекционизм сначала отдалил его от нее и от матери, усилив тем самым их потребность друг в друге, а в конечном счете привел его к гибели. «Теперь мать беспокоится, что если она установит дома железную дисциплину, то это отдалит ее от детей. Отец же полагает, что именно отсутствие порядка в доме оказывает самое негативное влияние на их с женой отношения. Вместо этого, мать неукоснительно следует своему правилу: никогда не сердиться на своих капризных и неуправляемых детей, также, как она пытается не злиться на отца за то, что тот умер», - продолжил Дэвид.

То, что информация о смерти маминого отца была предложена нам в самом конце сессии, было обусловлено их бессознательным стремлением избежать трудностей, связанных с сепарацией и утратой, которые, вероятно, еще более обострились вследствие реакции семьи на завершение диагностической фазы нашего общения, когда они не знали наверняка, возьмут ли их на психотерапию, или направят к другим специалистам, а стало быть, они потеряют одного или обоих членов нашей ко-терапевтической команды. Довольно часто случается, что эмоционально заряженный материал всплывает в конце сессии, поскольку в этом случае для тщательного исследования уже не хватает времени, что создает у семьи ощущение безопасности.

Перенос и контрперенос в ко-терапии

Работая с семьей, психотерапевту необходимо осознавать свои собственные чувства и реакции на членов семейной системы, которые и представляют собой контрперенос. После отделения психотерапевтом уникальных, свойственных его личности реакций, оставшиеся чувства, характерные для этой семьи, содержат важную информацию о внутренних семейных взаимоотношениях и фантазиях, определяющих ее отношения с окружающими. В условиях ко-терапии, восприятие внутрисемейных объектных отношений происходит, в большинстве случаев, в рамках ко-терапевтического взаимодействия. Довольно часто происходит расщепление семейных характеристик, которые, в результате, переживаются, как принадлежащие разным психотерапевтам. Благодаря этому, возникает новая модель взаимоотношений, взятая из первичного семейного контекста, которая демонстрирует, как семья задает определенные характеристики тем или иным своим членам, которые затем воплощают и проигрывают основной семейный конфликт. Ко-терапевтические взаимоотношения представляют собой исключительно полезную социально-культурную среду, поскольку идущие в ней процессы доступны проверке и обработке. Эти взаимоотношения становятся предметом изучения как со стороны семьи, так и обоих психотерапевтов, что помогает пролить свет на принятые в семье модели поведения.

При работе с этой семьей, я ощущала определенное напряжение между мной и Дэвидом, поскольку, как мне казалось, он полностью захватил контроль, слишком много говорил и не обращал внимания на мои слова. Однако, сверив эту картину с его реальным поведением во время сессии, я не поверила собственным ощущениям. Настало время поближе рассмотреть мой контрперенос.

Я чувствовала себя задвинутой своим более словоохотливым ко-терапевтическим мужем. Я чувствовала, что он обладает большей властью, чем я, и что семья меня игнорирует, за исключением одного момента, когда мы с матерью обменялись тем взглядом, каким обмениваются две женщины, описывая своего ужасного мужа или ребенка. Я сделала вывод, что переживаю в форме переноса то очернение женской роли, с которым приходилось иметь дело матери. Я обнаружила, что завидую моему ко-терапевту, получавшему удовольствие от игры, тогда как я все больше разочаровывалась в своей и его работе. Мы не были похожи на слаженную команду. И я не могла найти слов, чтобы выразить в тот момент эти переживания.

Я исследовала свои чувства, сравнила их с видеозаписью, и пришла к выводу, что в своих ко-терапевтических отношениях, мы воспроизвели взаимоотношения этой пары, берущие свое начало еще из предыдущего поколения. Подобно отцу миссис В., я ощущала, что все более отдаляюсь от семьи, и мне приходится бороться за выживание. Как и ее мать, я чувствовала себя втянутой в роль ее подружки. Так же, как мать мистера В. когда-то критиковала его, я полагала, что мой ко-терапевт не слишком хорош. Вместе с самим мистером В., я полагала, что мой супруг мог бы получше выполнять свою работу. Подобно Терри, меня без конца прерывали и, так же как Брук, я не могла найти слов, чтобы выразить всю глубину своего отчаяния.

Без дополнительной информации об отце мистера В., я не могла составить полную картину истории объектных отношений в этой семье, переживаемых мной в форме контрпереноса. Тем не менее, в этой точке исследования, анализ моего контрпереноса помог мне составить представление о механизме передачи объектных отношений от одного поколения к другому, начиная с супружеской пары, переходя затем к Терри, которая воспринимала себя плохой, а далее к Брук, чей крик был настолько ужасен, что его непременно нужно было остановить. Эти проекции со стороны родителей, по-видимому, должны были передать мрачность, пустоту и агонию их собственного опыта сепарации, в одном случае от придирчивой матери, а в другом от отдалившегося и затем умершего отца.

По окончании диагностической сессии, мы с Дэвидом обсудили свои реакции контрпереноса, переживаемые мной более остро, как впрочем, и в этой супружеской паре, где наибольшую боль ощущала миссис В. Переварив свои эмоциональные переживания, мы были готовы использовать эти проекции со стороны семьи на наши отношения в процессе возможной предстоящей работы с этой семьей. Однако, в этом случае, как, впрочем, и во многих других, семья не могла позволить себе оплачивать работу двух психотерапевтов. Поэтому долгосрочный анализ ко-терапевтических отношений не получился, но все же, этот опыт был проанализирован и пригодится для понимания своих будущих реакций тому из нас, кто будет работать с ними в одиночку.

Семья согласилась на прохождение совместной супружеской и семейной психотерапии со мной, поскольку у меня имеется профессиональная подготовка в области детской и семейной психиатрии, однако, наши встречи все еще не возобновились. Как оказалось, на всем протяжении интервью они полагали, что я присутствую здесь “в качестве его жены”. Таким образом, моя реакция контрпереноса, по поводу очернения женской роли в этой семье, получила свое подтверждение и легла в основу моей предстоящей работы с этой семьей.

В заключение хочется сказать, что позитивное восприятие игры способствует расширению поддерживающей способности психотерапевта. Психотерапевт, способный воспринимать игру как средство коммуникации, облегчает восстановление права ребенка на собственное видение семейной жизни. Умение организовать и вдохновить игру, а после оценить ее смысл, говорит об интересе к детям, а также забытому детскому опыту родителей, создавая условия для творческой и игривой, но в то же время серьезной работы над семейными проблемами.