1.4.Идея балагана, его культурная функция

Невиданному и экзотическому отдавалось естественное предпочтение. Как было написано выше, на зрелищах на всеобщее обозрение выставлялись карлики, великаны, женщины-пауки и женщины-рыбы. В балаганах Санкт-Петербурга в 1870-90-х гг. на всеобщее обозрение выставлялись теленок о двух головах, мумия «египетского царя-фараона», дикарь с острова Цейлон, поедающий живых голубей, человек, пьющий керосин и закусывающий рюмкой, «дама-паук», «девочка-сирена» с русалочьим хвостом и многое другое¹². Иными словами, объектами показа служили артефакты той самой «кунсткамерной культуры», основы которой закладывались Петром I, но в перевернутой форме: обычное подавалось как необычное (петровский принцип предполагал обратное), страшное обращалось в веселое.

Случалось и так, что из всего обещанного ярмарочной рекламой, зритель видел лишь небольшую его часть или же вовсе не то, о чем сообщалось. Однако и эти мистификации, «одурачивания» и обман соответствовали общему настрою ярмарочной стихии с ее нелепостью, алогизмом и абсурдизацией. Народ шел на «зрелище» и ярмарочные устроители делали все, чтобы не разочаровать публику. Отсюда — использование приемов неожиданности, потрясения, чрезмерности, так что посетитель уходил ошеломленный, подавленный избытком эмоций.

Создавалось немыслимое буйство красок, шума, движения, сливавшееся в «гигантский, чудовищный, безобразный хаос»¹³. Вспоминая о своих впечатлениях от первого посещения балагана, А. Бенуа писал: «...я вышел из балагана одурманенный, опьяненный, безумный...»^14.

Ярмарочные зрелища создавались с расчетом именно на такую реакцию общества, на такой резонанс. А именно: не просто получения удовольствия или эстетических эмоций, а создание шока, смешения чувств, доведения до экзальтации, соединенной с потрясением. Если балаган не переворачивал частных норм, то в общей своей картине он воплощал в себе все противоположное реальному миру, наполненный яркими красками, вызывающими костюмами, кричащими вывесками трактиров, аттракционов, звучания шарманок, труб, флейт, боя барабанов. Каждое слово, каждый звук и каждая краска были гиперболизированы, нарушали предел привычного восприятия.

Любое представление несет в себе какую-либо идею. Балаганное зрелище не было исключением. Его идея заключалась в демонстрации победы над обыденностью и рутиной, торжество над повседневностью. Поэтому всякий элемент ярмарочной жизни окрашивался в тона, резко контрастирующие с обыденностью: то, что в обычной жизни должно отвечать норме, на время праздника становилось выходящим за границы норм¹⁵.

Следовательно, мы можем с уверенностью говорить, что культурная функция ярмарочного балагана есть «оживление» обыденности с помощью внесения в «шоу» хаотизации, чем, в свою очередь, достигается то, что обычный человек свыкается с нелегкими условиями жизни за пределами гуляний. Этой задаче подчинено и содержание балаганных представлений.

Собственно сам балаган - это спектакль, сценическое действо. Балаганное слово — это оксюморон, алогизм, шутка или рассказ, острое и меткое высказывание в адрес толпы, балагурство. Последнее представляет собой непрерывный поток шуток, присказок, словесных сочетаний, образованных рифмованием.

Это смеховой монолог «ни о чем», главное — его непрерывность, поскольку прекращение монологического процесса приводит к его исчезновению и возвращению от смеха к заботе и серьезности. Балагурство «разрушает значение слов и коверкает их внешнюю форму», «вскрывает нелепость в строении слов»¹⁶.

Решению данной задачи способствует рифма, позволяющая выстраивать в один ряд слова, принадлежащие различным, далеким друг от друга семиотическим кодам, но сходные по звучанию; рифма «оглупляет» слово. Выполняя роль средства достижения комического эффекта, рифма соединяет логически несоединимое, порождая словосочетания — «монстры».