Глава IV

I

Если начинающий спрашивает меня* как изучать палеонтологию, я не могу сделать ничего лучшего, как рекомендо­вать ему [работы Ковалевского], уста­ревшие по фактическому материалу, но всегда современные по его подходу к ископаемой природе.

Осборн.

Крупное значение палеонтологических трудов Ковалевского отмечено было тотчас по их появлении многими его современ­никами,— французским палеонтологом Г о Дри,¹ швейцарским палеонтологом Рютимейером, Циттелем и другими. Сам Дарвин, лично знавший Ковалевского, высоко ценил его работы. По этому поводу покойный проф* К.А,Тнмирязев сообщает следующий разговор свой с Дарвином, происходи­вший летом 1877 г. Когда Дарвин „отметил факт, что в русских молодых ученых он нашел жарких сторонников своего учения, чаще всего останавливаясь на имени Ковалевского", Тимиря­зев спросил его, которого из братьев он имеет в виду, и выра­зил предположение, что, вероятно, Александра; эмбриологиче­ские работы которого имели такое большое значение для эво­люционного учения. „Нет, извините, — был ответ Дарвина,—но

моему мнению палеонтологические работы Владимира имеют еще больше значения".¹

Лучшую перспективу для оценки дает время, и наиболее обстоятельные характеристики работ Ковалевского мы находим лишь у более поздних авторов.

„Двадцать лет тому назад,— писал в 1894 г. самый выдаю­щийся из современных американских палеонтологов, Осборн/—• открылась новая эра в палеонтологии млекопитающих. Отчасти под влиянием одонтографии Рютимейера, Ковалевский написал и издал в 1873 г. свои четыре замечательных труда о копытных млекопитающих. Он написал эти 450 страниц на трех чуждых ему языках: по-французски об анхитерии и о родословной лошади, по-английски — о Hyopotamidae, по-немецки — о Gelo­cus, Anthracotherium и Entelodon, вместе с первой попыткой группировки этой огромной группы млекопитающих на основе эволюционной теории. Эти труды смели всю сухую традицион­ную европейскую науку об ископаемых; они проникнуты новым духом Дарвина, которому посвящена главная работа, в них вопросам происхождения придается большее значение, чем установлению новых родов и видов “.

„Нет нужды, что его теория развития зубного аппарата отвергнута, что его филогенетические построения полны оши­бок, что его главное обобщение о переживании адаптивного типа ступни и вымирании инадаптивного не всегда оправды­вается, что лошадь и анхитерий происходят не от палеоте­рия... Для прогресса науки самое важное — правильное рас­суждение; лучше пусть будут ложные конечные выводы, как упомянутые выше, полученные правильным путем, чем правила ные результаты, случайно добытые ложным методом

„Если начинающий спрашивает меня, как изучать палеонто­логию, я не могу сделать ничего лучшего, как рекомендовать ему Опыт естественной классификации ископаемых копыт­ных, устаревший по фактическому материалу, но всегда совре­менный по его подходу к ископаемой природе. Это сочинение представляет образцовое соединение детального изучения формы и функции с теорией и рабочей гипотезой".

К этой блестящей характеристике нам придется еще вер­нуться, а пока мы дополним ее отзывами европейских ученых.

Многократные указания на значение работ Ковалевского в истории палеонтологии мы встречаем у венского палеонто­лога Абеля. Абель называет Ковалевского основателем совре­менной палеонтологии, покоящейся на почве морфологии и филогении; „в его работах палеонтология позвоночных из ста­дии дилетантствующей Petrefaktenkunde перешла в состояние научной палеозоологии*.

Известный бельгийский палеонтолог Долло говорит:¹ „Каковы бы ни были успехи палеонтологии в будущем, труды этого неподражаемого исследователя всегда будут ш* des grands classiques de Paleontologie". По его мнению/,, ни один палеонтолог не воплощает так полно современную эпоху пале­онтологии, как гениальный и несчастный Владимир Ковалев­ский, друг бессмертного Дарвина". Его сочинения предста­вляют „настоящий трактат о методе в палеонтологии". В них нет случайных описаний, столь обычных для палеонтологиче­ских сочинений, его описания всегда преследовали определен­ную задачу — показать взаимные генетические отношения форм; „ никогда еще палеонтолог не обнаруживал такого близкого знакомства с деталями строения вместе с широким общим выводом". И это несмотря на то, что его время располагало далеко не столь богатым материалом, как ныне.

На ряду с подобными отзывами, почти одновременно с по­следним автором, в палеонтологической литературе было выска­зано мнение, во многом идущее в разрез с только-что при­веденными словами.

Мнение это принадлежит французскому ученому LUL Де­пере,¹ утверждающему, что палеонтологическая школа, с кото­рой связано имя Ковалевского, отжила свой век и должна уступить свое место новой. Это суждение, впрочем, как это *видно и из приведенных слов, направлено не против самого

Ковалевского и, несомненно, вызвано односторонним примене­нием французскими учеными созданного Ковалевским метода исследования.

Здесь мы встречаемся с одним из самых важных вопросов палеонтологии, блестяще освещенным Депере в его критике работ упомянутого выше известного французского палеонто­лога Годри, современника Ковалевского. Г одри, говорит Депере, „следуя замечательным творениям Кова­левского, применял метод филогенетических построений на основе функциональных приспособлений; тем самым действи­тельную эволюции животных форм он подменял функциональ­ной эволюцией одного органа, часто у родов, неимеющих между собою непосредственной родственной связи".

Совершенно несправедливо было бы, однако, подходить с этою же меркою к самому Ковалевскому: если его последо­ватели страдали односторонностью филогенетических построе­ний „на основании функциональных приспособлений одного органа**, то этот упрек не может быть брошен Ковалевскому; мы видели, что при изучении палеонтологических остатков непременным условием понимания строения он ставил изучение цельного скелета; он сам энергично боролся против изуче­ния ископаемых форм по одним зубам, против априорных заключений по одному органу о строении всего животного и больше, чем кто-либо, сделал для критического отношения к подобным приемам исследования.

Что касается филогенетических рядов, то не его вина, если построенные им филогенетические отношения оказались впо­следствии неверными. Мы видели выше, что Ковалевский застал полный застой в описательной палеонтологии, которая сводилась почти к одним именам, не заключавшим определен­ного биологического содержания. Отсюда — отрицательное отношение Ковалевского к дальнейшему созданию видов. Всю свою колоссальную эрудицию он направил на изучение более крупных систематических единиц, при чем, руководимый эволю­ционной теорией, он рассматривал каждый изучаемый им „тип“, как определенную стадию развития данной группы. В резуль­тате получились „ряды типов", которые при указанных усло­виях не могли иметь иного значения, как лишь морфологиче­ских (или функциональных) рядов, т.-е. изображающих после­довательность изменений общего плана строения, а не действи­тельно сменявшие друг друга формы. Однако, это был первый возможный (и необходимый) этап на пути генетической группи­ровки материала. Впереди виднелись широкие дали, когда палеонтологу удастся разобраться в спутанных в „ гордиев узел^а бесчисленных генетических линиях. Но пока и эти резуль­таты могли казаться настоящей филогенией: это была ошибка не метода, а состояния палеонтологического материала.

Совершенно естественно, что через несколько десятков лет многое в работах Ковалевского должно было оказаться тре­бующим пересмотра и перестройки, — слишком огромны успехи палеонтологии позвоночных за это время; но тем рельефнее выступает вся глубина его научной интуиции, позволившей ему с первых же шагов наметить правильные пути исследования, которые сами несли в себе залог исправления неизбежных оши­бок его построений.

Чтобы яснее оценить значение работ Ковалевского в этом отношении, необходимо припомнить некоторые основные тече­ния палеонтологии не только в его время, но и после него.

Во введении уже было указано, что работы Ковалевского намечают тот знаменательный момент в истории палеонтологии, когда она воспринимала эволюционную теорию. Как мы уже видели, эта последняя была встречена палеонтологами далеко не как желанная гостья: попытки Дарвина истолковать иско­паемые остатки в пользу своего учения встретили энергичный отпор среди наиболее крупных представителей палеонтологии того времени, как своего рода дерзкое вмешательство в их область со стороны неосведомленного в ней представителя другой науки.

Будем ли мы, однако, строго судить их за это? От научного мышления требуется чрезвычайно осторожное, и поэтому сугубо критическое отношение ко всякой попытке толкования природы; малейшего несогласия с фактическими данными должно быть достаточнд, чтобы отклонить наиболее остроум­ные теории; вот почему эта область человеческой мысли ока­зывается такой консервативной: нет ничего труднее, как про­бить себе в ней дорогу новой теории.

С другой стороны, палка перегибается в обратную сторону, и однажды установившиеся представления нередко прочно дер­

жатся даже тогда, когда фактический фундамент их поколе­бался, а иногда совершенно не отвечает уже их содержанию.

Так было и с эволюционной теорией; несмотря на то, что она открывала новые широкие пути палеонтологии, она была принята ее представителями, как незаслуживающее внимания умствование. Ковалевский не только один из первых оценил значение новой теории для палеонтологии, но его работы явля­ются первыми, в которых применение новых идей к изучению ископаемых остатков дало такие блестящие результаты.

По своим взглядам Ковалевский, как и большинство эволю­ционистов того времени, был правоверный дарвинист. Теперь, чрез полвека, вряд ли возможно такое мировоззрение, — после тех огромных успехов, которые сделаны за это время в обла­сти изучения изменчивости, приспособления и наследственно­сти. Но для своего времени точка зрения Ковалевского явля­лась наиболее передовой. Мы видели, что он представлял себе развитие органического мира в виде чрезвычайно сложно вет­вистого дерева: для жизни „все пути открыты“, говорил он, и она стремится „использовать все возможностизаполняя их кандидатами, — отсюда, многоветвистость родословного (или филогенетического) дерева, при чем для каждого „ места“ наи­более приспособленные кандидаты намечаются, в борьбе за существование, естественным отбором. Развитие, по Ковалев­скому, никогда не совершалось по одному только направлению, в виде единственной прямой линии; всегда мы имеем целый пучек ветвей, из которых выживают лишь наиболее приспо­собленные.

Для уха современного биолога эти выражения звучат ана­хронизмом, а самое представление кажется до-нельзя упрощен­ным, наивным. Не надо, однако, спешить с приговором. Здесь не место было бы излагать сложную историю биологических воззрений за последние полвека, в конце концов, впрочем, не давшую нам и посейчас цельного нового мировоззрения. В двух словах, и, соответственно, грубых чертах, ее можно представить следующим образом: Дарвин, как известно, так много сделал для победы эволюционного миросозерцания тем, что он дал объяснение процесса развития путем естественного отбора; он учил, что новые формы создаются из бесконечно многих „ слу­чайных^а изменений отбором наиболее приспособленных к дан­

ным условиям. Так образуются специализированные в разно­образнейших направлениях ветви упомянутого родословного дерева. Что касается „случайных" изменений, то под этим тер­мином он отнюдь не понимал какое-то беспорядочное, не под­чиненное законам природы появление тех или других особен­ностей; он им лишь выражал состояние знаний своего времени, которые не могли дать удовлетворительного объяснения причин изменчивости. И вот, вся последующая работа биологов напра­вляется преимущественно на изучение изменчивости.

Казалось бы, дело шло, таким образом, не о перестройке миросозерцания, а лишь его достройке, может-быть, -—некото­рых исправлениях и дополнениях основной мысли Дарвина. На практике оказалось не то. Изучение причин изменчи­вости и связанных с ними вопросов приспособления, наслед­ственности и других, выводило исследователей х*а новые пути толкования также и общей картины развития органиче­ского мира.

Мы не будем входить в рассмотрение разнообразных напра­влений эволюционной мысли, — в дальнейшем нам придется остановиться на некоторых из них, поскольку это потребуется для характеристики взглядов Ковалевского, — а приведем лишь, в виде заключительного аккорда к более чем полувековой работе палеонтологической мысли в области эволюционной теории, точку зрения по тому же вопросу одного из крупней­ших палеонтологов нашего времени; менее увлеченный част­ными исследованиями в области изучения изменчивости, он мог обозреть общую картину современных воззрений более беспри­страстно, и отвести подобающее место каждому из них. „дар­виновский принцип естественного отбора, — говорит Осборн в своей книге Происхождение и эволюция жизни (1917),— как объяснение причин всех морфологических и функциональ­ных приспособлений, потерял свой престиж"; но „великий дар­виновский прйнцип, встречающий и в настоящее время общее признание, это — закон переживания наиболее приспосо­бленного, представляющий данное Г. Спенсером ограниченное толкование теории Дарвина". „Как это было указано уже Копом, переживание наиболее способного и возникно­вение приспособленности к переживанию — две совершенно различные вещи".

Над этой второй задачей и работали биологи после Дар­вина,- при этом нередко воскрешались идей, высказанные за много десятков лет до того. Так, одно из наиболее крупных новейших направлений эволюционного учения связывается с именем Ламарка, который за пятьдесят лет до Дарвина, на без успеха среди своих современников, учил об эволюции животных. Главную причину изменений в строении, ведущих к образованию новых форм, Ламарк видел в упражнении орга­нов под влиянием привычки и внешних условий существования. Всем хорошо известно его объяснение появления длинной шеи у жираффы, питающейся листьями высоких деревьев. Такое толкование изменчивости принимал и Дарвин, но лишь как одну из многих возможных причин, которые он объединял пока, вследствие невыясненности их, под общим именем „случай"* Дальнейшее развитие идей учителя приводит ламаркистов к признанию определенных (внешними условиями) направлений развития, исключающих ту „беспорядочную", „случайную" изменчивость, о которой говорил Дарвин; филогенетическое дерево тогда рисуется не в виде „пучков" ветвей, а в виде отдельных параллельных линий, из которых каждая следует в своем развитии раз принятому направлению.

Ламаркистское учение встретило много сторонников среди видных палеонтологов, готовых признать, что ископаемые остатки дают материал для построения, именно, таких, по одному „предопределенному" направлению развивавшихся ветвей. Близкого к этому воззрению придерживается и Осборн, отнюдь не считающий себя, однако, ламаркистом.

Ковалевский чисто дарвинистически представляет себе изменчивость проявляющеюся по всем возможным направлениям, „все возможности заполняющею кандидатами", но тем не менее, благодаря той поразительной чуткости, с какой он пони­мал ископаемую природу, им подмечались и такие отношения, которые позднее дали повод обособиться иным направлениям палеонтологической мысли.

Так, на ряду с чисто дарвиновским освещением общей кар­тины, он отмечает — для копытных, которых он изучал, — „непреодолимую тягу к упрощению, редукции ступни" (стр. 107), которая ведет от формы к форме, пока не дости­гнет „ кульминационного" типа, как бы завершающего ряд, раз­вивавшийся, следовательно, во вполне определенном направлении. Правда, осуществление каждого шага в этом направлении Ковалевский рисует в виде неопределенной измен­чивости, среди которой отбором выделяется наиболее отвечаю­щая данной стадии форма, но это представление, скорее теоре­тическое, чем основанное на непосредственном наблюдении, не изменяет общей характеристики процесса, как „непреодолимой тяги". Для Ковалевского эта „тяга" является фигуральным выражением, но тем не менее в ней можно видеть зачатки того представления о предопределенности в развитии, которое мы встречаем у позднейших палеонтологов.

Если, таким образом, так называемое ламаркистское напра­вление в палеонтологии может видеть свои корни в трудах Ковалевского, то с еще большею справедливостью можно утверждать, что в исследованиях его заложено начало б й о л о- гического направления в палеонтологии.

Вторая половина прошлого века принесла палеонтологии эволюционное учение, сделавшее из ее материала доку­менты для восстановления родословного дерева органического мира. Начало нового века позволяет сделать еще шаг вперед: приступить к изучению тех условий, в которых существовали вымершие животные, и которые принимали участие в их созда­нии, — другими словами, позволяет создать этологиче- скую, или биологическую, палеонтологию, иначе — палеобиологию^ Всякое животное находится в тесной зави­симости от окружающей среды; обусловленный средою харак­тер функции создает форму органа, — таким образом, в основу палеобиологии ложится учение о приспособлении. А мы видели, что все исследования Ковалевского были направлены к выясне­нию условий приспособления.

Эволюционная палеонтология стремится к созданию родо­словной цепи организмов, связанных общими наследствен­ными чертами. Этологическая палеонтология изучает при­способления к условиям среды и устанавливает те конверги­рующие формы, которые внешним сходством между собою так часто вводили и вводят в заблуждение исследователя, по­буждая его видеть обусловленное унаследованными признаками родство там, где имеется лишь приспособление к одинаковым условиям.

Ковалевский дал классический пример параллельного (кон­вергирующего) развития у адаптивных и инадаптивных форм; детальным анализом строения ступени Entelodon (Elotherium) он показал коренное различие ее от адаптивной кисти, несмотря на все внешнее сходство двупалой ноги у тех и у других форм. Тем не менее он сам не избег смешения родствен­ных отношений с явлениями конвергенции, и построенные им родословные ряды форм подверглись в дальнейшем перестройке именно потому, что отдельные звенья этих рядов оказались не подлинными, а подмененными конвергирующими формами.

Вспомним, как Ковалевский характеризовал недостатки палеонтологического материала предшествовавшей ему эпохи: хорошо изученных было несколько форм, именно, те, которые были описаны Кювье; остальной материал состоял из латин­ских названий, приуроченных главным образом к одним зубам, тогда как строение целого животного не изучалось. Поэтому, когда требовалось привлечь ископаемые формы для тех или других заключений, приводились описанные Кювье формы, — хотя это были чисто случайные формы, отнюдь не заслуживаю­щие стать на то место, которое им приписывали.

Ковалевский проделал колоссальную работу для освещения истории копытных, и в его распоряжении было гораздо боль­шее количество форм, им изученных, для построения родослов­ных рядов, чем те случайные формы Кювье, которыми пользо­вались до него для той же цели. Но и описанные Ковалевским формы все же были случайны, как случаен вообще палеонто­логический материал: например, родословная лошади в настоя­щее время строится и с большими деталями (большее количе- чество звеньев), и из других звеньев, а считавшиеся за тако­вые Ковалевским признаются теперь боковыми веточками, более или менее близко конвергирующими с „настоящими" звеньями;¹ тем не менее, и современное родословное дерево лошади состоит все же не из настоящих звеньев, а также лишь из подмененных вместо них конвергирующих форм,— оно только еще несколько ближе к настоящему естественному ряду, чем ряд Ковалевского. И никто другой, как сам Ковалев-

вивавшийся, следовательно, в о вполне определенном направлении. Правда, осуществление каждого шага в этом направлении Ковалевский рисует в виде неопределенной измен­чивости, среди которой отбором выделяется наиболее отвечаю­щая данной стадии форма, но это представление, скорее теоре­тическое, чем основанное на непосредственном наблюдении, не изменяет общей характеристики процесса, как „непреодолимой тягиДля Ковалевского эта „тяга" является фигуральным выражением, но тем не менее в ней можно видеть зачатки того представления о предопределенности в развитии, которое мы встречаем у позднейших палеонтологов.

Если, таким образом, так называемое ламаркистское напра­вление в палеонтологии может видеть свои корни в трудах Ковалевского, то с еще большею справедливостью можно утверждать, что в исследованиях его заложено начало биоло­гического направления в палеонтологии.

Вторая половина прошлого века принесла палеонтологии эволюционное учение, сделавшее из ее материала доку­менты для восстановления родословного дерева органического мира. Начало нового века позволяет сделать еще шаг вперед: приступить к изучению тех условий, в которых существовали вымершие животные, и которые принимали участие в их созда­нии, — другими словами, позволяет создать этологиче- с к у ю, или биологическую, палеонтологию, иначе — палеобиологию/ Всякое животное находится в тесной зави­симости от окружающей среды; обусловленный средою харак­тер функции создает форму органа, — таким образом, в основу палеобиологии ложится учение о приспособлении. А мы видели, что все исследования Ковалевского были направлены к выясне­нию условий приспособления.

Эволюционная палеонтология стремится к созданию родо­словной цепи организмов, связанных общими наследствен­ными чертами. Этологическая палеонтология изучает при­способления к условиям среды и устанавливает те конверги­рующие формы, которые внешним сходством между собою так часто вводили и вводят в заблуждение исследователя, по­буждая его видеть обусловленное унаследованными признаками родство там, где имеется лишь приспособление к одинаковым условиям.

Ковалевский дал классический пример параллельного (кон­вергирующего) развития у адаптивных и инадаптивных форм; детальным анализом строения ступени Entelodon (Elotherium) он показал коренное различие ее от адаптивной кисти, несмотря на все внешнее сходство двупалой ноги у тех и у других форм. Тем не менее он сам не избег смешения родствен­ных отношений с явлениями конвергенции, и построенные им родословные ряды форм подверглись в дальнейшем перестройке именно потому, что отдельные звенья этих рядов оказались не подлинными, а подмененными конвергирующими формами.

Вспомним, как Ковалевский характеризовал недостатки палеонтологического материала предшествовавшей ему эпохи: хорошо изученных было несколько форм, именно, те, которые были описаны Кювье; остальной материал состоял из латин­ских названий, приуроченных главным образом к одним зубам, тогда как строение целого животного не изучалось. Поэтому, когда требовалось привлечь ископаемые формы для тех или других заключений, приводились описанные Кювье формы,— хотя это были чисто случайные формы, отнюдь не заслуживаю­щие стать на то место, которое им приписывали.

Ковалевский проделал колоссальную работу для освещения истории копытных, и в его распоряжении было гораздо боль­шее количество форм, им изученных, для построения родослов­ных рядов, чем те случайные формы Кювье, которыми пользо­вались до него для той же цели. Но и описанные Ковалевским формы все же были случайны, как случаен вообще палеонто­логический материал: например, родословная лошади в настоя­щее время строится и с большими деталями (большее количе- чество звеньев), и из других звеньев, а считавшиеся за тако­вые Ковалевским признаются теперь боковыми веточками, более или менее близко конвергирующими с „настоящими" звеньями;¹ тем не менее, и современное родословное дерево лошади состоит все же не из настоящих звеньев, а также лишь из подмененных вместо них конвергирующих форм, — оно только еще несколько ближе к настоящему естественному ряду, чем ряд Ковалевского. И никто другой, как сам Ковалев­

ский, так отчетливо не представлял себе эту неизбежность ошибки, этот по необходимости приближенный характер всех филогенетических построений, когда он писал о том, как невоз­можно найти именно того представителя данной формы (рода или вида), от которого впервые получил начало первый пред­ставитель следующей во времени формы данного ряда (см. выше, стр. 90).

Из сказанного можно заключить, что степень точности филогенетического обобщения является результатом состояния палеонтологического материала, т.-е. зависит от времени, когда оно строится. Пусть построенные Ковалевским ряды для нашего времени неверны, — можем ли мы ставить эти ошибки ему в упрек, как это делает Депере? Несравненно важнее для нас должно быть то, что метод Ковалевского, на первый раз да­вший неудачные построения, нес в себе и залог исправления их, когда он был применен. к более обширному, более подготовлен­ному обработкой материалу: те исправленные родословные ряды, о которых говорилось выше, строились по методу Кова­левского, как будут строиться и новые, вновь исправленные их издания...

Здесь мы подошли к одному из самых больных мест науки об ископаемых. Эволюционное учение в применении к вымер­шим животным, вследствие указанных выше причин, как и вследствие слишком поспешных построений без достаточного изучения материала, вскоре привело к разочарованию в этих постоянно перестраивающихся родословных деревах. Это вызвало естественную реакцию против увлечения филогенети­ческими построениями и направило палеонтологическую мысль на изучение причин тех ошибок, которые дискредитировали родословные ряды, т.-е. в область изучения конвергенции, при­способлений, в область этологического изучения вымерших животных.

Палеонтолог теперь отчетливо различает морфологические ряды от филогенетических: первые лишь иллюстрируют посте­пенные изменения одного или многих органов на ряде все более специализированных форм; вторые изображают есте­ственные родственные отношения постепенно развивавшихся одна из другой форм. Из того, что было сказано, вытекает, что большинство строившихся до сих пор „рядов" были рядами

первого порядка. Но, изучая историю приспособлений, строя такие морфологические ряды для все более тесных групп, нако­нец, подбирая специализацию не одного или нескольких, а все большего числа и, наконец, почти всех признаков, этологиче- ская палеонтология тем самым все в большей мере приближает такие ряды к естественным, т.-е. филогенетическим рядам. Этологический метод, это — обходный, но зато более верный путь к достижению всей той же основной цели палеонтологии — построению естественного родословного дерева органического мира.

Возвращаясь к работам Ковалевского, мы приходим к выводу, что в них заключаются в явной или скрытой форме зачатки главнейших новых направлений палеонтологической мысли. Вот почему, вслед за Долло, мы можем сказать, что и посейчас они являются классическими произведениями в области метода в палеонтологии.

Руководящая роль работ Ковалевского, как она красноре­чиво охарактеризована крупнейшим современным американским палеонтологом, Осборном, молчаливо, но и, может-быть, наибо­лее рельефно иллюстрируется трудами самого Осборна.

Богатейший материал по ископаемым позвоночным, который доставила С. Америка, обрабатывался целой плеядой перво­классных палеонтологов, но ни один из них не дал таких круп­ных обобщающих работ, в которых точность наблюдения спо­рит с отчетливостью построений генетических отношений, как Осборн. Здесь не место перечислять заслуги последнего; нашей целью является лишь указать, что им разрабатывались в сущности те самые проблемы, которые были поставлены и для своего времени блестяще освещены Ковалевским; конечно, у Осборна мы встречаем более детальное, более глубокое их трактование. Такова проблема развития ступни копытных, о которой так много говорилось на предыдущих страницах в связи с работами Ковалевского; такова проблема развития зубного аппарата: Ковалевский впервые подошел к этой теме с точки зрения эволюции и пытался найти -тот общий тип, то первоначальное строение коронки зуба примитивного млекопи­тающего, „которое было бы применимо ко всем группам". Ковалевский не решил проблему зубного аппарата,—в этом отношении осборновские исследования представляют колоссаль-

Труды КИЗ. 9 ныЙ прогресс, — но он собрал огромный материал, ясно и детально освещенный. Ковалевский, далее, впервые обратил внимание на те изменения в пропорциях отдельных костей конечностей, которые в руках Осборна и его учеников привели к более разработанной „механике конечностей". Ковалевский впервые обратил внимание на независимое развитие отдельных признаков — учение, положенное в основание филогенетических построений Осборна. Наконец, Ковалевский употребляет тер­мин „иррадиация линий копытных", точно совпадающий с ада­птивной радиацией — основным понятием истории орга­нического мира, как ее строит Осборн; оно обозначает рас­хождение в признаках (дивергенцию) и расселение потомков какой-нибудь родоначальной формы по различным направле­ниям (как бы по радиусам), в силу приспособления (адаптации) их к различным, часто крайне различным условиям существо­вания.

Но имеется один вопрос, в котором Ковалевский не встре­тит сочувствия среди современных палеонтологов, это — вопрос о виде. Мы видели выше, как резко нападал Ковалевский на слишком поверхностное создавание новых видов без достаточ­ного изучения их строения, — в результате представляющих одни „названия“, за которыми нет никакого биологического содержания» Его собственные работы резко отличаются от обычного типа палеонтологических работ; вместо общеприня­того содержания, т.-е. описания видов, они посвящаются сравнительному изучению данного рода. Мало того, он не только относился критически к распространенному (шаблон­ному) поверхностному описанию • видов, но, как мы видели, и по существу к вопросу о виде в палеонтологии готов был отнестись отрицательно, -—потому что те признаки, по кото­рым палеонтолог устанавливает вид, не дают уверенности, что такой вид равноценен устанавливаемому для живой природы зоологом.

Мы не будем останавливаться долго на этом последнем возражении. Вопрос о виде в палеонтологии имеет длинную историю, и свою сложность он приобрел, может-быть, более всего вследствие сопоставления с видом современного живот­ного мира. Между тем, зоолог имеет дело с одним моментом в истории органического мира; он рассматривает животный мир как бы в той горизонтальной плоскости, до которой доросли ветви (далеко не все) родословного дерева органиче­ского мира; тогда как палеонтолог изучает самые эти ветви: если даже только частицу такой ветви, относящуюся к опреде­ленному геологическому веку, то все же это — отрезок непре­рывной линии, продолжения которой вверх и вниз нам также могут быть известны. Ясно, что вид в зоологии представляет совершенно иное понятие, чем вид в палеонтологии, для кото­рого, может-быть, правильнее было бы взять другой термин.¹

Современный палеонтолог не только не отрицает „вида", но стремится к установлению еще более дробных таксономи­ческих подразделений, — как бы отдельных точек изучаемой ветви, которые, чем чаще они будут посажены (т.-е. чем дроб­нее будут таксономические подразделения), тем более точное представление дадут о форме самой ветви, из них состоящей.

Гораздо важнее замечания Ковалевского о слишком фор­мальных видах, устанавливавшихся в шаблонных палеонтологи­ческих работах, не освещенных общей мыслью (эволюции); эти соображения побуждают Ковалевского обратиться к изуче­нию более существенных признаков, служащих обычно для установления родов: только изучение родов дает знание строе­ния формы, говорит он. И Ковалевский в совершенстве выпол­няет поставленное себе задание: он не только дает сравни­тельное описание скелета, но каждая кость рассматривается им, как часть живого организма, движущегося и питающегося, и каждое изменение ее формы или формы ее суставных поверхно­стей связывается с ее функцией, приспособляющейся к окру­жающим условиям.

Если мы спросим теперь себя, разве такой анализ применим только к более крупным систематическим единицам, как род, то мы должны будем ответить отрицательно: потому что и каж­дая более мелкая единица — до самой мелкой систематической единицы, расы, — является результатом тех же изменений, например, тех же приспособлений к определенным окружающим условиям. Если Ковалевский ограничивал круг своих объектов, то это объясняется временем, когда писал Ковалевский. Только-что утвердившаяся эволюционная теория требовала от ископаемого материала определенных ответов, а почти вся пале­онтологическая литература давала одни лишь названия. Работа, которая выпала на долю пионеров нового направления, чтобы дать положительные результаты, должна была по необходимости ограничиться характеристикой главнейших типов каждой группы животных.

Но ограничиваются ли этими рамками задачи палеонтологии на все времена? Сам Ковалевский рисовал себе картину все более углубляющегося изучения родословного дерева жизни, когда это изучение уже не ограничивается общим его наброс­ком (как это только и возможно было сделать в его время), чтобы „ мало-по-малу распутать кажущееся сплетение" отдель­ных линий, на первый взгляд „спутанных между собою в гор­диев узел". И его метод широко открывал двери этой „сле­дующей стадии" палеонтологического изучения. Ковалевский дал гениальный набросок общих очертаний колоссальной постройки, и теперь, когда мы подошли к ней несравненно ближе, —когда нам доступнее стали ее детали, — от наброска мы перешли к созданию более подробного плана, но приемы работы остались те же.

В этом отношении, сравнительно с первыми попытками Ковалевского, современная палеонтология сделала колоссаль­ные успехи — в смысле приближения к фактическому построе­нию родственных отношений млекопитающих. Но нужно иметь в виду, что в таких счастливых условиях находятся очень немногие группы, — потому ли, что они располагают особенно богатым материалом или привлекли по каким-либо соображе­ниям особое внимание исследователя, — тогда как другие, и таких большинство, в значительной мере отстали в смысле обработки, и еще многие из них, в особенности среди беспозво­ночных, и посейчас ожидают пока только самого общего сравнительного освещения своих главнейших типов...

Характеристику палеонтологических работ Ковалевского уместно будет закончить напоминанием одной общей присущей им черты, о которой вскользь говорилось выше, — именно, отсутствия у Ковалевского „случайных описаний". Это не зна­чит, конечно, чтобы материал его, как это обычно бывает, не был случайным, т.-е. это лишь тот материал, который так или иначе посчастливилось встретить в толще земной коры. Но Ко­валевский не ограничивается простым описанием случайного материала: он ставит ему определенные вопросы, располагая их планомерно и заставляя природу отвечать на них, открывать пред ним картину своей истории, совершенно неведомую и непонятную для „ случайного описателя “ случайной находки. Здесь он не только учитель метода палеонтологии, но и учи­тель метода научного исследования. Ибо без руководящей мысли не может быть научного исследования; тот, кто наблю­дает наудачу, не может рассчитывать на результаты своей работы; мало того — его данные далеко не всегда могут послу­жить даже и сырым материалом для другого, подлинного науч­ного исследования. А как часто именно палеонтологические работы и сейчас представляют „случайные описания“, не опло­дотворенные мыслью исследователя, и почти бесплодные для научного освещения, т.-е. понимания природы.

„Только собрание фактов, освещенное связующей их тео­рией, может заслуживать названия науки; все же остальное есть в лучшем случае только материал для научных исследований, а не само научное исследование".

список

научных трудов В.О.Ковалевского