Софья Васильевна Корвин-Крюковская (1867)

все-такй остаются узами. Они предрешили их совместную жизнь, их настоящий брак; а для В. О. они предрешили всю его судьбу — такой блестящий расцвет и быстрый ее конец.

В Петербурге В. О. показывается всюду с женой — на лек­циях Сеченова, в театре, — „всех интересовала эта парочка, и многие жалели Ковалевского", пишет биограф С. В.,² сознавая, „что его милая жена никогда не будет принадлежать ему вполне". В. О. продолжает заниматься издательством, как средством к жизни; но издаваемые книги медленно продаются, и он втя­гивается все более в долги, которые, как мы увидим, лягут тя­желым бременем на всю последующую его жизнь. Так прошла зима, а весною 1869 г.,¹ согласно ранее задуманному плану, Ковалевские уехали за границу, где и пробыли несколько лет, в Германии, Франции и Англии.

Если до женитьбы В* О. и обнаруживал интерес к естествен­ный наукам, то не останавливался ни на одной из них. Да и вообще научная работа его не захватывала целиком. Теперь он окончательно остановился на геологии и, особенно, на палеонтологии и серьезно занялся ими. Может-быть, более определенным отношением к науке он обязан был влиянию со­вместной жизни с такой энтузиасткой науки, какой была его жена, — оно явилось результатом своего рода соревнования с нею в успехах. В короткий срок из дилетанта, притом совер­шенно не подготовленного оффициальной школой, он оказался не только серьезным ученым, но крупным новатором в своей науке, с именем которого связывается новая эпоха в ее истории. Мы видели, как враждебно встретила эволюционную теорию школьная палеонтология. И, может-быть, тем успехом, с кото­рым Ковалевский проложил в ней новые пути, он обязан был тому, что не был связан никакими школьными узами,— его ум­ственный взор смотрел поверх тех перегородок, которые ста­вили научной мысли общепринятые догмы, — и он справлялся с „ предрассудками" и в этой области так же легко, как проде­лывал бреши в старом быте на своей родине.

Ковалевские первоначально поселились в Гейдельберге — там был единственный университет в Германии, допускавший женщин к слушанию лекций. Здесь летний семестр С. В. зани­малась математикой, В. О. — геологией. В одном из писем к брату, В. О. сообщает, как часто помогало им здесь (да и во многих других случаях) его имя, уже известное в ученом мире, „даже мой геолог Фукс знает тебя"... „Я работаю,—-пишет он далее, — у Бунзена и слушаю Кирхгофа и Фукса (минералогия и геология) и кристаллографию у Коппа — весь день решительно занят, только в б часов, когда прогонят из лаборатории, идем гулять, пьем чай и сидим до 10 или 11, а там спать, и опять та же история на завтра".

Осенью 1869 г. Ковалевские побывали в Лондоне, где позна­комились с Гекели; а затем они гостили у сестры С* В. в Па­риже. Зиму 1869—1870 г. С. В. продолжала учиться в Гейдель- берге, а В. О. переехал к ноябрю месяцу в Мюнхен. Письмо его из Мюнхена от 19 (7) ноября (1869 г.) чрезвычайно харак­терно для этого периода, когда он еще не остановился на ’‘спе­циальности, но уже несомненно тяготеет к геологическим наукам: „не знаю еще, над чем можно работать и по каким вопросам что сделать, — пишет он,¹ — главная моя беда в том, что по недостатку знаний я не самостоятелен, и не нахожу ни одного крупного и талантливого ученого, к которому можно было бы пристать, и под руководством которого начать рабо­тать "... Его смущает, как мало пройдено им предметов, необ­ходимых для получения ученой степени за границей, а затем и в России... „Одно меня утешает, что, как цоемотрю назад, так вижу, что все таки в один семестр^% довольно много сде­лано; значит, в будущем пойдет еще скорее". В письме ряд метких и подчас едких характеристик профессоров, и в конце приписка: „В Гейдельберг я еду до Рождества только один раз, а на Рождестве Софа приедет ко мне в Мюнхен. Она не одна, с ней Лермонтова".*

От этой же зимы имеются затем письма из Мюнхена же от 31 января (1870 г.), от 12 февраля (1870 г.) и др. Они относятся к тому же периоду. В. О. мечтает о геологической работе в поле. Он намечает даже место работ — меловые отложения побережья Средиземного моря между Ниццей и Марселем. В письме от 22 февраля (1870 г.), также из Мюнхена, устанавли­вается и срок поездки; он едет с женой, их сопровождает ее подруга Евреинова, „и это для меня ужасно удобно, потому что мне можно будет уходить на экскурсии на целые дни, и Софа не будет оставаться одною, чего она ужасно боялась “... В конце сообщается, что в апреле они должны быть в Берлине, по делам С. В.

То настроение, в котором пребывал в это время В. О., хорошо передает одно из упомянутых писем (к брату, без обозначения места и времени),¹ из которого приводим следующие выдержки.

„Сегодня воскресенье, праздник, значит мой музей закрыт, и я сижу целый день дома, уже вечер ¹/₂ 11-го, сижу я заваленный по горло книгами, прочел сегодня очень много"... „Раздумы­вая о том..., какая бесконечная деятельность предвидится впереди, я не мог, конечно, обойти вопроса, за что я потерял столько драгоценных лет, при этом мысленно браню тебя, — отчего, имея энергию бросить свой корпус (Путей Сообщения) и спастись в университет, отчего ты не вытащил меня ив этой гнусной школы... Как ты, занимаясь уже года 17₂ за границей, мог потерпеть, чтобы я по окончании курса и приезде за гра­ницу не принялся тотчас за естественные науки, а сидел 2 года за какою-то гнусностью. Затем, 5 лет издательства — это просто ужас... Подобные соображения о потерянном времени... при­водят меня часто в отчаянную злобу. Но довольно ворчать, лучше напишу, что я делаю и как живу. Завел я теперь почти постоянно такой режим: прихожу из музея, где или просматри­ваю фауны или сижу и определяю вещи, собранные в музее за прошлое лето (теперь у меня целая Suite из верхнего мела Альп) — вещь скучная, но — необходимая, нам геологам не­избежно надо знать scharf виды, так как на этом основано все подразделение... Итак, прихожу из музея приблизительно часов в б, хожу по комнате с ¹/₂ часа, затем читаю до Уз 11-го вечера, в это время ложусь на диван и сплю до 12-ти, в 12 на­чинаю пить чай и пью и работаю до 5 иногда до б утра, затем ложусь в кровать до 9, а в 10 утра в музей и т. д. Вот в этом колесе и провожу время... По тому, как пошли занятия, я вижу, что, конечно» к осени я могу держать экзамен на доктора в Германии, а будущей весной на магистра “... В это время его занимают преимущественно геологические темы, и он мечтает представить в качестве диссертации работу о переходных слоях от юры к мелу.

На ряду с этим, голова В. О. занята заботами совершенно иного рода. Как мы видели, в Петербурге на В, О. оставался крупный долг по издательству, а имение, заложенное после смерти отца (1867 г.), давало братьям очень незначительный доход; С. В. получала от родителей 1000 р. в год, но из них она должна была уделять сестре. Таким образом, Ковалевские могли жить за границей только благодаря денежной помощи брата,

А. О., который сам не был обеспечен.¹ Наконец, уже вскоре письма В. О. начинают отражать и еще одну его тяжелую за­боту — начавшиеся разногласия с С. В.

Упомянутая выше поездка В. О. на южное побережье Фран­ции состоялась, но предполагавшееся свидание братьев в Ве­роне не удалось-

В одном из писем (от 15 апреля) из Вероны, написанном под влиянием указанной неудачи со встречей, В. О* впервые говорит о С. В. в другом тоне, чем в цитированных ранее пись­мах: „она во многих отношениях человек странный, с которым надо быть постоянно, иначе она отчуждается". И В. О. выра­жает страстное желание увидеться с братом, чтобы „о многом и многом “ с ним переговорить.

Из Вероны В. О. едет в Мюнхен, где его ждала С. В.; встреча с нею, видимо, успокоила его, и он пишет брату (письмо от 24 апреля 1870 г.): „Тон, который ты заметил в моем письме, был вызван и неудачею нашей встречи, и также другими тяже­лыми чувствами, которые лежали у меня на душе; в Мюнхене же все это прошло".

В этом же письме сообщается, что в Берлин на этот раз они не поехали и решили попрежнему возвратиться в Гейдель­берг (на следующий летний семестр). Впрочем, это относилось только к С. В., которая снова жила в Гейдельберге одна; „чтобы мне быть ближе к Софе и зшдеть ее каждое воскресенье, я вы-

брал Вюрцбург, где профессор геологии один из самых талант­ливых теперь, Зандбергер; кроме того, мне придется много ходить и ездить по своим экскурсиям. .. Зимою по всем рас­четам поедем в Берлин. .. вообще, на зиму уже не расста­немся “...

В Вюрцбурге, работая у Зандбергера, который сам занимался пресноводными осадками, В. О. еще более определенно мечтает взять темой своей докторской работы пресноводные слои, пере­ходные от мела к третичным отложениям. Лихорадочная работа в университете постоянно прерывается поездками в Гейдель­берг к С. В., где он проводит иногда по целым неделям и, нако­нец, совсем туда переезжает. При этом выясняется что, в сущ­ности, ни в Вюрцбурге, ни в Гейдельберге „нет нужных книг", а уехать дальше от С. В. он не решается. Приходится искать оправдание в том, что теперь лето, и нужно работать не в каби­нете, а в поле, что, повидимому, в известной мере В* О* и удается (по письмам, он посетил Майнцкий бассейн).

Летом же 1870 г. осуществляется поездка В. О* в Неаполь, к брату А. О.; свидание их было, однако, очень непродолжи­тельно (между прочим, В. О. принимал участие в сборах А. О. материала в море), так как В. О. все время спешил обратно в Гейдельберг, к С. В.

В Гейдельберге Ковалевских застает начало франко-прус- екой войны. Несмотря на войну, осенью Ковалевские едут в Лондон. Пребывание их в Лондоне было довольно продолжи­тельным (август — октябрь или даже ноябрь). В. О. работал в Британском Музее (ест. ист.) и проштудировал геологический разрез о-ва Уайта.

Из Лондона В. О. пишет брату:¹ „Если придется жить зиму в Лейпциге, мне очень небесполезно будет сильно заняться у Лейкарта зоологией и сравнительной анатомией, это ведь очень важно для палеонтолога, — что ты думаешь о Лейкарте, как учителе? Нельзя сказать, чтобы я был доволен осенью, практически по геологии не сделал ни йоты и утешаюсь тем, что прошел моллюсков и теперь млекопитающих и просмотрел скелеты всех главных родов — теперь принимаюсь за рыб и пресмыкающихся. В субботу у нас есть желание и надежда проехать на Уайт; если проживем там неделю, то я практически много выиграю, там полная серия от конца юры (вельд) до верх­него эоцена". Поездка на Уайт, как видно из следующего письма (2 октября), состоялась, при чем на этот раз В. О. экскурсиро- вал в поле не один, а с С. В. („совсем заходил Софу"). Из Лондона Ковалевские предполагали ехать в Лейпциг, но уже в начале декабря они в Берлине, и зиму 1870 — 71 г. Ковалевские проводили в Берлине вместе.

Мы видели выше, что впервые к изучению палеонтологии позвоночных В. О. приступил в 1870 г., в Британском Музее. В Берлине он продолжал эти занятия: „теперь я все сижу над позвоночными¹ и штудирую Кювье „ Ossements fossiles"; это одно из самых лучших средств влезать поглубже в палеонто­логию, и я очень доволен, что принялся за это, хотя конечно это оттягивает меня от чистой стратиграфической геологии"... И в другом месте:² „пишу... из музея Рейхерта, где сижу и учу скелеты"... „Берлин принес мне пользу, я занялся позвоноч­ными". ..

А. О. в это время работал на Красном море и звал В. О, туда же, чтобы заняться геологией Синайского полуострова. Хотя такое предложение было „крайне заманчиво", однако С. В., „конечно, не может и дня остаться здесь одна", мотивирует свой отказ приехать В. О.³

Впрочем, геология начинает менее интересовать В. О.; все определеннее на первое место выступает интерес к палеон­тологии позвоночных. „Мне предстоит теперь два выбора,— пишет В. О.,⁴ — ехать весной в Марсель... и из этого сделать небольшую геологическую диссертацию.., или, отложив идеи на диссертацию, .. сесть в Париже на весну и изучить хоро­шенько вымершую эоценовую и миоценовую фауны" позвоноч­ных. „Я думаю, что мне все-таки полезнее будут такие занятия в Париже и Лондоне, чем геологическое описание".

Тем не менее в марте В. О. все еще пишет про свои занятия:⁵ „моя главная беда в том, что я совсем не приучаюсь работать сам, а все читаю то, что сделано другими ", и противопоставляет себя брату, который „ очень много выиграл тем, что... прямо взялся за дело. Я хорошенько не могу еще определить того тесного направления, в котором буду работать", и опять следуют перечисления преимуществ и недостатков работы по геологии и по палеонтологии — тема, в разных варьяциях повторяющаяся и в ряде последующих писем.

Выше упоминались тяжелые чувства, , переживаемые В. О. в связи с его отношениями с С. В. Можно предполагать, что, чем далее, тем все сильнее сказывались различия в характерах

В. О. и С. В.: С. В.любила жизнь на одном месте, среди шумной толпы знакомых и поклонников; В. О. любил одиночество, а его занятия геологией требовали постоянных разъездов. Мы видели, как он был даже рад, что в Ниццу с ними предполагала ехать одна из подруг С. В.: „это для меня ужасно удобно, потому что мне можно будет уходить на экскурсии на целые дни, и Софа не будет оставаться одною, чего она ужасно боялась ".

На этой почве очень скоро появились первые размолвки между ними; мы видели, что, начиная с первого же года пребы­вания за границей, ими делались попытки не жить вместе; но разлука с С. В. была слишком тяжела, и В. О. старался распо­лагать свои занятия так, чтобы иметь возможность чаще приез­жать к С. В. Начавшийся разлад очень мучил его; в упомянутом выше письме² он пишет брату: „у меня есть просто потребность много поговорить с тобой о разных душевных предметах “ и далее уже приводившиеся слова: „Зимою по всем расчетам поедем в Берлин... вообще на зиму уже не расстанемся... Проект ее, а, следовательно, и мой надолго остаться за грани­цей, чтобы работать здесь свободнее".

В берлинских письмах (см. выше) В. О. возвращается к этой же теме, правда, довольно глухо: в них говорится о на­стоятельной необходимости видеть брата, для чего В. О. готов ехать даже на Синай, где в это время работал А. О.

Ковалевские оставались в Берлине до весны 1871 г. В начале апреля они переехали было в Париж, где жила сестра С. В.,¹

и „с 5 апреля до 12 мая жили очень хорошо под Коммуною, пишет В. О.,² а затем, по настоянию Софы, думая, что Париж продержится еще два месяца, уехали в Берлин. Между тем 21-го числа Париж был продани Ковалевские вновь направи­лись туда. В письме от 11 июля 1871 г. из Парижа, В. О. пишет брату: „Жили мы в Берлине смирно, вдруг пришло известие о взятии Парижа, стали беспокоиться; затем письмо от Анюты об аресте ее мужа. В тот же день поехали в Париж ^л. Предполагая, что муж А. В. будет сослан в Новую Каледонию, В, О. строит план переезда их туда же: „конечно, мне необхо­димо будет изменить несколько свои занятия и взяться преиму­щественно за зоологию Ехать в Н. Каледонию не пришлось, и В. О. занялся в Париже изучением палеонтологических мате­риалов в Jardin des Plantes.

В это именно время научные интересы В. О. вполне опреде­лились; он не только окончательно остановился на изучении третичных млекопитающих, но имел уже и определенную тему для самостоятельной работы. Решающим моментом, повидимому, было упомянутое выше кратковременное пребывание в Париже „под Коммунною". В. О. рассказывает, как он тогда, работая в музее Jardin des Plantes, „ очень сошелся с Gervais, профес­сором сравнительной анатомии, т. е. насколько можно сойтись с человеком 60 лет"... и „ принялся за ископаемых млекопитаю­щих, чтобы ближе ознакомиться с ними. Через месяц работы, говорит В. О., у меня пришла идея специальной работы". Вот почему так неохотно последовал он за С. В. обратно в Берлин. К счастью его, как мы видели, они должны были вскоре же вер­нуться в Париж, и В. О. с жаром принялся за осуществление своей идеи. Именно, он занялся изучением почти полного скелета анхитерия. Этот материал был добыт Ларте, который умер во время осады, и теперь Жерве согласился передать его Ковалевскому. Целое письмо¹ к брату В. О. посвящает изло­жению своих мыслей по поводу начатой работы. Здесь, в зачатке, весь будущий Ковалевский, основатель новой палеонтологии, и уже проглядывает его колоссальная эрудиция: два года под­готовительной работы не пропали для него даром.

Итак, Ковалевский нашел себя; и духовным отцом его буду­щей карьеры фактически был старик Жерве. Последнему делает большую честь, что на этот раз он не поскупился передать исключительно интересный материал своему новому молодому другу, талант которого, вероятно, уже был ему ясен. К сожа­лению, мы не имеем свидетельства самого Жерве, и об отно­шениях его к Ковалевскому принуждены только догадываться.

В Париже в это же время работал Годри, молодой француз­ский палеонтолог, уже составивший себе имя первой большой монографией. „Я с ним очень хорошо познакомился, — пишет

В. О. в одном из следующих¹ своих писем, — и даже подружился, так что мы видимся каждый день (он автор прелестной книги Animaux fossiles de PAttique) ". Эта книга — одна из первых палеонтологических работ, в которой проводилась идея эволю­ции, — правда, в довольно примитивной форме.

Работа Ковалевского находилась в это время в полном ходу; он готовит к ней рисунки: „таблица одна*.. кончена, и я присту­паю ко второй"... „Мои проекты остаются все те же, — пишет он далее, — кончу черновую работу в первых числах ноября, и уеду в Иену, где постараюсь набраться у Гегенбаура и Гек~ келя философского духа; весной буду опять в Англии и Париже, лето проведу с тобой, а зимой засяду за очень большую работу о связи жвачных со свиньями и приведение в порядок всего хаоса переходных форм"... В. О. теперь „ своидо положением очень и очень доволен".

В октябре в работу В. О. снова врываются посторонние перипетии: вместе с С. В. он едет провожать до Франкфурта на Майне бежавшего из тюрьмы Жакляра; а далее „ Софа с род­ными поехала в Берлин, а я должен вернуться доканчивать работу в Париже ".² Он едет в Париж чрез Голландию, и по до­роге заезжает в Лондон: „у меня было письмо от старого Каупа к Овену, который принял меня отлично". -. „Я ужасно рад, что приехал в Лондон и ближе увидел здешние коллекции ископаемых позвоночных; это просто удивление, что здесь за прелесть коллекции Британского Музея"...,⁸ и он снова пространно объясняет, почему его выбор остановился на пале­онтологии млекопитающих.

Из Лондона В. О. приехал в Париж, на этот раз один, и тот­час по приезде написал брату письмо,¹ представлявшее, под влиянием разлуки с женой, как бы исповедь всего пережитого им с С В,; С В., как мы видели, из Франкфурта „вместе с родными... уехала в Берлин... Ей бедной должно быть очень тяжело и скучно одной... Я Софу чрезвычайно люблю, хотя не могу сказать, чтобы я был, что называется, влюблен; еще в начале это как будто бы развивалось, но теперь уступило место самой спокойной привязанности. Во время нашей жизни я, конечно, если бы очень хотел этого, мог бы быть ее мужем, но решительно всегда боялся этого"... Он полагал, что она не любит детей, а себя считал дурным и мужем, и отцом. Снова перечисляет различия их характеров: „Нам не надо связывать неразумно свою жизнь., - надо оставаться хорошими друзьями. Кроме того занятия наши так разны "... „ Мы оба теперь очень раскаиваемся в этом браке", пишет он далее, выражая готов­ность взять „ на себя всякие вины и преступления", чтобы осво­бодить ее, если она полюбит кого-нибудь. „Вообще я ее очень и очень люблю, гораздо больше, чем она меня, но взять на себя обязанность неотступного дядьки (за это она полюбила бы меня совсем) я решительно не могу"... „боюсь, что не выдержу этой роли"... Далее пишет о предполагаемом докторском экзамене в Иене и, затем, о переезде в Россию и профессуре: „ты писал мне, что по новому уставу есть кафедра палеонто­логии и геологии"... „но я бы лучше хотел быть чем-нибудь при Академии и доцентировать в Университете в Петербурге".

Всю зиму 1871—1872 г. В. О. провел, повидимому, в разлуке с женою; на этот раз он сумел осуществить свое желание работать именно в Иене, а не там, где удобно С. В.

Из Иены имеются письма В. О., начиная с декабря (1871 г.). Попрежнему, в письмах его переплетаются три нераздельные струи: тяжелые денежные дела, отношения с С. В. и его работа. Работа теперь захватывает В. О. целиком и временно как бы освобождает его от власти С. В., которую он посещает гораздо реже (С. В. работает попрежнему в Берлине). Иена удовлетво­ряет В. О. и своей профессурой (Гегенбаур, Геккель), и в своих письмах к брату он излагает, чем далее, тем все более широкие планы своих будущих работ.¹

В письме к брату от 1 января 1872 г. он сообщает: „новый год встречаю мрачно в моей норе; впрочем, я, ведь, животное, любящее одиночество "... „ куча у меня работы, так что минуты свободной нет, и вместе с тем я ничего не делаю. У Геген- баура я просто просматриваю строение черепа у рыб, амфибий и рептилий, а это самое неудобное находиться лицом к лицу со всею так сказать природою,—можно, пожалуй, всю жизнь про­сматривать, материалу хватит, а между тем, не работая спе­циально над одним, не углубляешься в предмет".... В это время он уже приготовлял извлечение для экзамена из своей первой крупной работы об анхитерии, самая же работа, на французском языке, должна была быть послана для напечатания в Петербург, в Академию Наук. В то же время материальные условия его были настолько стеснены, что он опасался, хватит ли денег для уплаты за докторский экзамен в Иене.

К своим отношениям с С. В., которые делались все более тягостными, он обращается в письме от 22/10 февраля 1872 г.; он называет эти отношения „нелепыми", „ глупыми цепями", которые „все больше будут тяготить и ее, и меня.... мы очень хорошо понимаем это оба, и часто толкуем об этом".

Не менее тяжело, чем В. О., переживались их отношения и С. В. „Слова муж и жена, — пишет биограф С* В.,—-путали и сбивали с толку их обоих. С. В. не чувствовала к мужу никакой страсти и в то же время приходила в ужас, что он может полю­бить другую женщину... Их постоянно тянуло друг к другу", — так как близких людей ни у него, ни у нее не было: после разлуки, „ они бывали счастливы в первые минуты свидания, но затем оба начинали чувствовать, что все это не то, и разъ­езжались с горьким чувством в разные стороны, каждый преда­ваясь со страстью своему делу". Научные интересы, погла- щавшие их, до времени были спасением их, но они не могли заполнить всю жизнь. Насколько эти интересы в то же время соединяли их, несмотря на все различие дисциплин, кото­рыми они занимались, насколько каждый из них был близко знаком с теми вопросами, которые волновали другого, можно видеть, например, из того, что С. В. в своих воспоминаниях приводит примеры из палеонтологии: так, описывая переходное время (к 60-м годам), в котором она росла, когда неизвестно откуда проникали новые идеи, она говорит: „свойство переход­ных эпох — оставлять мало следов;... окаменелые экземпляры вполне развитых типов всюду находятся во множестве, ими битком набиты все музеи, но рад радешенек бывает палеонтолог, если ему где-нибудь удастся выкопать череп, несколько зубов, кусочек отдельной кости какого-нибудь переходного типа, по которым он может воссоздать в своей научной фантаз”и тот путь, каким совершалось развитие". Эти слова точно продикто­ваны ей В. О., главной задачей которого было, именно, отыскать эти переходные типы, подтверждающие идею эволюции.

В таких переживаниях В. О. готовился к докторскому экза­мену. Почти накануне экзамена он пишет брату большое письмо („ Иена. Суббота, кажется 10 Мая", — на самом деле, как видно из дальнейшего, — 9 марта): „С этим глупым экзаменом про­пасть хлопот и возни ".... „но теперь уже недолго, в понедельник, в 4 часа, т.-е. послезавтра geht es los".... Это письмо снова наполнено планами работ по палеонтологии млекопитающих, хотя он не забывает и своей работы по пресноводному мелу Марселя и новой работы по современным сумчатым, которую он начал у Гегенбаура: к этим трем главным темам своих работ он постоянно возвращается в своих письмах. „Я ведь работаю вообще теперь много и никогда не ложусь раньше 3-х часов, а встаю в половине девятого и так приучился, что не хочется •спать".,.

Экзамен В. О. сдал успешно 11 марта 1872 г.¹ Это обсто- тельство, как и общее вниманием к его работе, очень бодрила его: в это время В. О.—уже признанная научная величина; о многих выдающихся современных ему палеонтологах, напри­мер, о Рютимейере (Швейцария), Годри (Париж), он с полным правом мог говорить, как о своих друзьях.

Нельзя не признать, что все сказанное на последних страницах о работах В. О., поистине поразительно. Мы видели, что не ранее как летом 1871 г., его впервые захватывает интерес к млекопитающим, а весною 1872 г. уже подго­товлена первая большая монография. Мало того, его иссле­дования, еще не напечатанные, уже создали ему крупное имя в науке.

После экзамена, В. О. отправился в Берлин к С. В., где провел не менее месяца. Ряд писем его к брату из Берлина показывает, как постепенно из целого ряда тем, волновавших его в то время, отобралось несколько, которыми он действи­тельно и занялся в ближайшее время. Эти работы, как он выра­жался, уже были у него в голове, и ему необходимо было объ­ехать музеи, чтобы собрать хорошо знакомые материалы. В письме от 7 апреля, из Берлина, он между прочим пишет брату: „ идея всей работы у меня есть, и даже множество частностей уже сделано в голове на основании кое чего, что есть у меня самого, и что я видел в прошлую осень в Лондоне* Я немножко боюсь за Париж; Жерве такая завода, что как только услышит о работе, сейчас скажет — я хотел сделать это сам; впрочем, все нужное мне выставлено в большой галлерее,, и только бы дали позволение снять хоть фотографии... Очень много материалов по моей работе лежит у Эмара (Aimard) в Пюи..., не знаю только, что он позволит мне описать из своей коллекции",.. В то же время он продолжает для зара­ботка заниматься переводами (Дарвин высылал ему коррек­туры своей новой книги для скорейшего перевода ее на русский язык), и письма его нередко заканчиваются денежными расчетами.

Из Берлина В. О. „пустился в странствие", т.-е. поехал по музеям: Бонн, Висбаден, Дармштадт, Штутгарт, Цюрих, Лозанна, Лион, Пюи, Париж, Лондон — вот тот маршрут, который он себе наметил, но на самом деле, судя по письмам, он был еще сложнее.

9 мая¹ он пишет брату уже из Лиона; по дороге он побывал в Лозанне, где собирал палеонтологические материалы, т. е. фотографировал и делал слепки: „я сам поступил на два дня в ученье и выучился делать хорошо гипсовые Abgiisse". Научные занятия переплетаются с заботой о деньгах: слепок головы своего анхитерия он надеется „ спустить" в Питере „за 25 р.".— Но, собирая палеонтологические материалы (очень доволен коллекциями Лозанны, теперь едет изучать лионские), он все же не забывает своего интереса к мелу юга Франции: „сделать профили этого пресноводного мела, это составит отличную статью, которая может оцениться больше нашими глупыми геологами, чем палеонтологические мои работы". Его работа об анхитерии уже получена в Академии: „Овсянников¹ мне писал, что работа моя непременно напечатается в Ака- мии".

Далее, сохранилось письмо к брату из Парижа от 28 мая (9 июня) 1872 г., после удачной поездки в Пюи,² полное мыслями об еще одной новой работе: „результаты.. - у меня получились славные, и в работе будет все почти совершенно ново". Эту работу он решает поместить в английском журнале, а русский перевод предполагает напечатать в изданиях Минералогического Общества.

В Лондон В* О. попадает в самом начале июня (ст. стиля). Здесь он встречается с Сеченовым, с которым делится своими планами относительно России. По мере того, как развивался успех его работ, все чаще в своих письмах к брату В. О. гово­рит об экзамене на магистра, о защите диссертации и полу­чении профессуры в России. Неизвестно, что отвечал ему брат, но несомненно, что В. О. рисовал себе возможности работы в России в слишком розовом свете, не учитывая многих условий, на которые, повидимому, впервые открыл ему глаза Сеченов.

Работа В. О* в Лондоне, где он пробыл до октября, идет чрезвычайно успешно. Одно из самых крупных его обобщений в новом его труде³ приводит в восторг Гёксли, который соби­рается доложить эту работу в Королевском Обществе особенно подробно, и В. О. готовит огромные схемы „на веленевой бумаге" для этого доклада. Но в какой душевной атмосфере ведутся исследования „ величайшего классика палеонтологии “! Можно сказать, научная работа В. О. все время висела на волоске: не только жизнь в Лондоне, но и подготовка статей к печати (рисунки, таблицы) требовали средств; с огромным трудом В, О. добывает их переводом новых книг Гёксли и Дар­вина, не имея в то же время возможности обойтись и без помощи брата. Эта тема занимает, увы, наибольшее место в лондонских письмах В. О. к брату.

„ Собирался написать тебе раньше,¹ — пишет он в одном из этих писем, — да вчера предстоял визит к Дарвину, и потому подождал, чтобы сообщить тебе результаты его. Сначала, впро­чем, поговорим о моих делах. Так как у меня есть материал для двух больших монографий, то, заручившись обещанием Гёксли поместить их в Philosophical Transactions, я начал писать, но рассудил, что незачем вбивать силою обе монографии в одну и сокращать многое, что может быть интересно. Вслед­ствие этих соображений написал ZittePio, ... одному из редакторов большой публикации Palaeontographica, и сегодня получил ответ, что он берется наверное напечатать монографию Anthracotherium’a и предлагает мне сколько угодно таблиц. Таким образом у меня к зиме будут напечатаны за границей две большие и капитальные работы, да третья в России, затем есть еще материал для других палеонтологических работ, и это доказывает тебе, что я уже совершенно установился и буду работать в этом направлении постоянно, конечно, с экскурсиями и в живых млекопитающих, и в геологию... Откровенно тебе говоря, я бы желал лучше держать экзамен², когда все три работы будут напечатаны, тогда бы меня экзаменовали только номинально, но, так как едва ли возможно отложить это дело, то скорее бы склонялся на Одессу... У меня все-таки кружится мысль после докторства попытаться в Питере, только там я найду себе публику из студентов, которую я могу

заинтересовать предметом; кроме того, надежды мои вот еще какие "... и он сообщает о полученном приглашении от Э. Фрааса принять участие в обработке третичных, млекопитающих для обширного издания сводного характера... О делах с Дар­вином он пишет: „Дарвин получил при мне около 10 набран­ных листов 1-й корректуры своей новой книги; я просил его дать мне ее,¹ но он говорит, что чинит почти все сплошь, пере­делывая и прибавляя очень многое, но что даст мне вторую корректуру".... и далее: „Я взял 4 листа перевода очень под­лого в „Знание"..., чтоб заработать 10 фунтов задатка за 5 таблиц в Philosoph. Transactions “ .

В следующем письме, кроме сообщений об успехах своей работы, — „кончил сегодня мою большую таблицу родословную Paridigitata и завтра отвезу ее Гёксли", пишет он в письме, помеченном „ Воскресенье, 20-го ", — он занят мыслью о напе­чатании ее в России, притом за плату. Если дадут триста рублей, то „ с теми деньгами, которые надеюсь уберечь от перевода Дар­вина, поеду в Америку и сделаю там хорошую работу. Мне бы хотелось попасть туда, пока мои работы еще там не будут очень известны, потому что, применив тот же метод, они разбой­ники и сами сделают "

В западных штатах Северной Америки в это время велись энергичные раскопки новых местонахождений ископаемых мле­копитающих, по богатству не имеющих себе равных в Европе. Совершенно естественно, что Ковалевского влекло туда, но, увы, ему пришлось попасть в Америку тогда, когда он уже не мог работать (см. далее). Что же касается интереса американцев к его работам, то в этом отношении он оказался пророком, так как нигде метод Ковалевского не получил такого широкого применения и не дал таких блестящих результатов, как именно в Америке.

Следующее письмо из Лондона (от 7 августа, без обозна­чения года) полно тех же забот о получении денег за русское издание своей работы. „Сегодня написал всю свою работу, вышло ужасно много"... Он колеблется, какую представить в качестве диссертации, так как в напечатании обеих по-русски происходит задержка. „Я был у Валласа,¹ — заканчивает он письмо,—все, что он говорит о Борнео, великолепно", и В. О. уже мечтает о поездке на Борнео.

Из Лондона В. О. выезжает в конце октября, заезжает в Париж² и ряд других городов³ и едет в Мюнхен кончать третью свою большую монографию (об антракотерии), которые он писал теперь поразительно быстро, одна за другой: „теперь, конечно, (мои) работы будут следовать одна за другой", пишет он в одном из писем брату, „ только бы было достаточно денег ". -. „У меня есть проекты и более обширных работ,... но пока еще не возьмусь за них"... „Я затопил себе (в музее) печку и сидел целый день и писал", сообщает он в другом письме,⁴ и тут же добавляет: „еще два года тому назад,«зимою 1870 г., тоже в Мюнхене, я очень любил одиночество, а теперь нет; правда, тогда многое было свежее и живее, Софа была в Г ей- дельберге и приезжала на праздники, теперь же она далеко "...

А в самом начале весеннего семестра 1873 г. он в России, держит магистерский экзамен в Одесском Университете.

Но обоих Ковалевских, уже приобревших заслуженную известность среди заграничных ученых, с недоверием и негосте­приимно встретила родина.¹ В. О. предполагал защищать дис­сертацию в Одессе, но на магистерском экзамене, предшество­вавшем защите, он не был пропущен проф. Синцовым. Этот печальный эпизод описан В. О. Ковалевским в особой изданной им брошюре („Заметка о моем магистерском экзамене", Киев, 1874 г.), в которой вкратце рассказывается следующее.

Случилось так, что Ковалевского экзаменовал один проф. Син­цов, так как другой профессор по кафедре геологии, Голов~ кинский, временно отсутствовал. Синцов только-что перед тем защищал свою докторскую диссертацию, о которой еще загра­ницей у В. О. был разговор с проф. Сеченовым, очень близким ему человеком, бывшим в то время членом физико-математи- ческого факультета Одесского Университета; В. О. не очень лестно отозвался о работе Синцова, и тому представлялся теперь удобный случай показать факультету, что его строгий критик некомпетентен судить о его труде.

На экзамене Ковалевскому было задано несколько вопросов по геологии, с которыми он был практически знаком, благодаря своим исследованиям в Европе; затем, шли вопросы по пале­онтологии. Экзамен был очень бурный. „После экзамена,— рассказывает В. О.,—в факультете начались очень долгие прения; Синцов был единственным специалистом, а все остальные члены факультета решительно не могли судить об ответах иначе, как по самому ходу нашего спора. Синцов настаивал на неудовлетворительности.... , но факультету показалось стран­ным незнание, которое спорит в течение двух часов с раздра­женным экзаменатором, — и экзамен был признан факультетом удовлетворительным"... Также прошел удовлетворительно и письменный экзамен. Тогда Синцов потребовал повторения экзамена. Факультет отказал. Но В. О., узнав об этом, уверен­ный в своих знаниях, подал в факультет от себя просьбу о вто­ричном экзамене. Характерно, что декан стал упрекать его и выразил уверенность, что теперь Синцов уже наверное его провалит, так как экзаменационные порядки таковы, что можно провалить всякого специалиста на его же специальности. Так и произошло. Синцов задавал один вопрос за другим, и Кова­левский на все отвечал „неудовлетворительно“. Позднее ока­залось, что один из вопросов касался деталей, напечатанных в только-что вышедшей книге, которой имелся в Одессе всего один экземпляр у Синцова; также несущественны были и дру­гие вопросы, и экзамен закончился в пять минут.

Когда затем возвратился Головкинский, и на этот раз попросил повторения экзамена Ковалевский,¹ Синцов отказал наотрез, пригрозив отставкой : он знал, что в присутствии дру­гого специалиста ему бы не удалось повторить свои экзамена­ционные фокусы. После экзамена, закончившегося 8 февраля,

В. О. заезжал на короткий срок к брату в Киев. Затем он уехал за границу и просил проэкзаменовать себя двух круп­нейших авторитетов того времени по геологии в Европе, Циттеля и Зюсса, письменные удостоверения которых о своих выдающихся знаниях он опубликовал в той же бро­шюре.²

„В результате я, конечно, доволен,— говорит В. О., — что г, Синцов не припечатал меня своим одобрением, но я не могу не заявить, что во всем моем испытании он заставил факультет играть очень печальную роль, он попросту дурачил его для достижения своих личных целей ¹

Так встретила русская оффициальная наука своего предста­вителя, имя которого уже тогда повторялось с уважением в ученных кругах за границей, а ныне составляет ее гордость. Только в 1875 г. Ковалевскому удалось приобрести степень магистра, но уже в Петербургском Университете.

Первое время все происшедшее очень волновало В. О. На словах он бодрился или старался взбодрить себя. Так, в письме к брату,¹ он говорит: „пожалуйста спроси Феофилактова,¹ что он думает о моем пашквиле,² и не обижен ли он: он рекомен­довал Синцова на ординарного, не читавши его статеек*. *. „я иногда смеюсь над тою бурею, которую поднял в этой луже брошенный мною камень; конечно, они выльют на меня все помои, которые найдут в своем распоряжении .. „ Круп­ным ответом будет работа, над которой я сижу теперь* — дело идет о. его исследовании пресноводных меловых отложений, которое должно было пристыдить его экзаменаторов... „ Чем более они обругают меня, тем позорнее им будет впоследствии". Далее идет речь о полученных им оттисках английской его статьи (в Proceed. R. Soc.), о которой „от К. Фогта я имею письмо, где он говорит, что считает эти работы die wichtigste Erschei- nung der palaeontologischen Litterateur**. На днях выйдет еще один выпуск немецкой монографии.. * Будет напечатана в Москве русская геологическая статья (Щуровский¹... очень мил и написал уже три письма)". Но эти как бы дышащие бод­ростью и надеждой на будущие работы строки прерываются вновь тяжелой мыслью, мучащей его: „я не думаю, чтобы началь­ство вошло в это дело; мне интересно также, где они будут ругать меня, в газетах или брошюрой".

Уехав за границу, В. О. стал понемногу успокаиваться и снова с жаром принялся за работу. В то же время, мы это видим из первых же его писем, он непрестанно думает о магистерском экзамене в Петербурге, советуется по этому поводу с братом и ведет переписку с проф. Иностранцевым. Некоторое время он прожил (с 20 апреля до первых чисел июня) в Мюнхене, где в это время печаталась самая крупная его монография (об аытра- котерии), выходившая выпусками (в Palaeontographica). Одно­временно печатается его работа об Anchitherium в Петербурге, и начинается печатанием^% третья его большая монография в Лондоне (в Philos. Trans.).

В письме от б мая, Мюнхен, 1873 г., он пишет: „Часть статьи уже сдал в печать и завтра отошлю еще партию руко­писи. Я думаю, выйдет листов 16 текста, и я, конечно, расчи­тываю, что работа произведет некоторую сенсацию; особенно зубная часть теоретического введения удачна, да и Kern работы, антракотерии, дают ужасно много интересного и нового. Провал меня ни мало не занимает, я уже забыл о нем, даже к паш-

квилю охладел" „Я иногда подумываю о предложении

Зюсса читать в Вене. Он говорит, что ведь во всей Германии научной палеонтологии не читается нигде... он говорит, что я буду иметь учеников, и что вообще успех будет верный. Отчего года через два не попробовать? Не знаю, ехать ли осенью держать на магистра; лучше подождать год, и тогда могут дать почетного доктора, если будет много работ, а за этим дело не станет. Во всяком случае, я ведь года три проработал за границей, следовательно, куда же торо­питься... Чего мне не достает, — если бы только устроить внутреннюю жизнь повеселее, а то одиночество начинает тяготить довольно сильно *... Далее идет перечисление под­готовленных работ и соображения о сборе нового материала и о необходимости ехать в Америку. „Да и вообще я считаю, что катаюсь как сыр в масле, не работаю из-за хлеба и могу заниматься тем, к чему лежит душа. На зиму я хочу устроиться в Париже или Лондоне и работать там*...

В письме из Мюнхена же от 25 мая (1873 г.) он между прочим пишет: „Я совершил одну нескромность, именно, —на­писавши Дарвину, что я желаю ihm widmen мою новую работу,— я сообщил, что тебе удалось сделать по брахиоподам"... „Пересылаю тебе его милое письмо, которое не потеряй и пришли обратно *... „ Мне удалось подсмотреть для моей работы одну еще интересную вещь, это изменение черепа в зависимости от пищи, и это превосходно удалось и так не­сомненно, как нельзя больше *. И далее следует изложение одной из наиболее блестящих мыслей В. О., которыми так богаты его монографии... „Выходит на четырех обширных группах самый яркий пример того, как перемена внешних обстоятельств, появление травы, sich wiederspiegelte im Tier- reich*... „У меня в самом деле очень хороши мечты на буду­щее, кажется, работы такая масса, и так как конкурентов у меня пока мало, то пока они подрастут, я успею значительно выяснить палеонтологию млекопитающих и из того хлама, который я нашел в ней, создать нечто весьма гармоничное, простое*...

Таким образом, казалось бы, инцидент с экзаменом забыт, и впереди „так много работы* и такие „хорошие мечты на будущее". „Только бы устроить внутреннюю жизнь повеселее, а то одиночество начинает тяготить довольно сильно*. И вот этой последней заботе, повидимому, было суждено разрушить все хорошие мечты и направить жизнь В. О. совсем в другую сторону.

Неожиданно в конце мая С. В. вызывает В. О. в Берлин, „Я поеду на неделю в Берлин,—пишет он Татьяне Кирилловне Ковалевской¹ (письмо от 2 июня), — сколько времени пробуду в Берлине, пишет он брату, не знаю" (письмо от 28 мая). Но в первом же письме из Берлина (от 7 июня) он сообщает, что хотел бы пробыть в Берлине все лето, а будущей зимой решил ехать защищать диссертацию в Петербурге; „Софа тоже едет со мною, и, следовательно, будет очень хорошо и весело"*

Повидимому, к этому моменту надо отнести коренной перелом в отношениях В. О. и С. В., который явился решающим в его жизни. Что же произошло? Он перестал быть одиноким. Он сделал тот шаг, которого так боялся. Припомним, что он писал полтора года назад: „во время нашей жизни я, конечно, если бы очень хотел этого, мог бы быть ее мужем, но я решительно всегда боялся этого... вообще, я ее очень люблю, гораздо больше, чем она меня, но взять на себя обязанности неотступного дядьки (за это она полюбила бы меня совсем) я решительно не могу".

Теперь он смог. Он взял на себя обязанности „неотступного дядьки".

Следующее письмо мы имеем от 30 июня из Arvant, точнее, два письма от одного числа, из которых одно адресовано С* В.: „я уже, милый друг мой, пишет В. О., так сказать en contraven­tion, т.-е. вышел из твоего повиновения и еду в Тулузу, но, ведь, это не было решено, что ты абсолютно запрещаешь это"... и далее: „необходимость рыскать истекает с этой поездкой".

В. О. поехал на юг Франции для геологической своей работы, о которой так долго мечтал; но он заболел и на этот раз не закончил ее. Затем, следуют слова: „ мы начнем совсем новую жизнь", и еще раз: „ведь это начало нашей новой жизни". Другое письмо адресовано брату: „относительно моих домашних или внутренних дел ты отчасти прав,—пишет В. О;,—мы во многом не сходимся с Софой, особенно в занятиях, и пробовали, чтобы отвыкнуть друг от друга и испытать себя, не видеться целый год, но оба увидели, что мы уже так привыкли друг к другу, что едва можем жить розно, Что из этого выйдет finaiement, я еще не решил, но мьгочень сильно привязались друг к другу, и теперь верно не будем расставаться*.

Следующее письмо к брату — от 30 июля. После указанной выше поездки он только-что приехал в Цюрих, где уже с неделю ожидает его С. В. Далее они предполагали ехать для его работы в Мюнхен; но разразившаяся в Германии холера ?адержала их в Швейцарии. Из Цюриха они поехали в Люцерн, I де провели август (письма от 11 и 25 августа), затем в Лозанну (письма 9, 16 и 21 сентября), и только в октябре он снова едет в Марсель для изучения пресноводных меловых отложений, „чтобы был залог моей геологичности, и меня бы не совали слишком к зоологам".

25 ноября он пишет брату уже из Мюнхена, где спешно заканчивает свои работы. Он приводит в порядок материалы, привезенные из Марселя, куда собирается ехать еще раз весной. Затем, пишет „для Москвы" небольшую статью „о границах между меловой и юрской формациями". В то же время он заканчивает печатание первой половины своей немецкой моно­графии (об Anthracotherium). Наконец, он „кончил свой пасквиль". Теперь, когда напечатаны три крупных палеонтологических монографии, которые поставили его на ряду с первоклассными палеонтологами Европы, когда будут скоро напечатаны и его геологические статьи, он вместе с ними разошлет русским ученым и историю своего экзамена: „этот протест, да еще две хорошие геологические работы будут ответом на экзамен и сплетни Синцова"... Брошюра об экзамене печаталась в Киеве при содействии и не без редакторских исправлений его брата,

А. О. В это же время и также в Киеве отпечатана была на русском языке и переработка его первой монографии об анхи- терии, которая должна была служить его диссертацией; он собирается рассылать ее, готовясь защищать эту работу в Петербурге.

Если В. О. всегда работал необычайно быстро, то в эти последние месяцы своего пребывания за границей он работает, можно сказать, с лихорадочным жаром. Мы видели, что его снова начинают занимать и геологические вопросы, и с такою же проницательностью, как в палеонтологии, он и здесь намечает важнейшие для его времени, наиболее животрепещущие темы. В этом сказывается крупный мастер. В палеонтологии его работы положили начало новой эпохе. В области геологии он успел очень мало сделать;¹ но он ясно видел значение наме­чаемых работ и неоднократно указывал в своих письмах, какой переворот они должны произвести в науке. Такие слова звучали бы непростительной заносчивостью на языке рядового научного работника; но им (если отвлечься от несколько резкого, обыч­ного для его писем стиля) они могли произноситься с полным правом.

И на ряду с этим, все письма не менее красноречиво свидетельствуют о той неуравновешенности его характера, которую он сознавал, на которую сетовал, приписывая ее недостаткам своего воспитания. Эта черта могла бы пара­лизоваться соответствующей домашней обстановкой. Но в дан­ном случае не только этого не было, но, по его собствен­ному выражению, он сам должен был стать „ неотступным дядькой". И его „новая жизнь" вскоре же привела его к ката­строфе.

В начале декабря В. О. уже в Берлине, где Ковалевские проводят зиму: от этого времени сохранилось несколько писем

В. О. к брату, от 18 и 31 декабря (1873 г.), 17 февраля 1874 г. и др. В. О. предполагал, повидимому, вернуться к работам Син­цова и дать основательную их критику: он просит брата при­слать ему необходимые материалы. „Сегодня переезжали в новое жилье, — пишет между прочим он, — на новой квартире будет удобно работать, и у меня отличная комната, так что никто друг другу не мешает"... „Вообще я теперь совершенно доволен и счастлив, работается, правда, не очень хорошо, но я зато учусь многому".

Из переписки неясно, чем вызывалась необходимость пере­езда Ковалевских в Россию (С. В. закончила учение?), и пред­положения В. О. и С. В. на этот счет, повидимому, были различны* В упомянутом пись&е из Люцерна от 25 августа между прочим читаем: „мы теперь все думаем,—пишет В. О.,— о том, как мы вернемся в Россию и „ станем делать себе положение в свете" и зарабатывать деньги. Мое желание не идет далее штатного доцента, неужели и его не удастся получить? Наши проекты таковы, чтобы вернуться уже на будущую осень совсем, нынешнею же зимою ехать окончить на магистра"*¹

Точная дата переезда Ковалевских в Россию неизвестна; вероятно, — в августе 1874 г. По возвращении в Россию Ковалев­ские поселились в Петербурге, но предварительно они заехали в Палибино, имение родителей С. В., которые успели за это время примириться с женитьбой дочери: ее и ее мужа ожидала здесь дружеская семейная обстановка, в которой они отдыхали после заграничной жизни. В. О, оживленно принимал участие в общей жизни и даже участвовал в домашнем спектакле.¹

В Петербурге Ковалевские возобновили старые знакомства; они были в это время очень близки с Бутлеровым, Мен­делеевыми, но среди их знакомых было немало и интелли­гентных людей из буржуазного круга, людей богатых, хорошо умевших устраивать свои дела, тогда как материальное поло­жение Ковалевских было очень скромным.

Образ жизни и интересы Ковалевских с приездом в Россию резко изменились. За границей они жили на крайне скудные средства; интересы их были связаны с научной работой. Здесь, с первых же шагов, они устремляются „зарабатывать деньги". Средством для этого они избрали постройку доходных домов, частью на деньги, данные подругой С. В., Ю. Вс. Лермонтовой, частью в долг; попрежнему остается и старая маленькая „афера"—его издательское дело; в то же время В. О., ве­роятно, вследствие своих связей в издательском мире, принял деятельное участие в только-что основанной Сувориным газете „Новое Время".

Письма В. О. этого времени написаны точно из совершенно другого мира, чем все те письма, выдержки из которых приво­дились выше* Как произошло столь резкое изменение интересов Ковалевских, письма дают об этом лишь слабое представление.

Возможно, что толчком к этому послужила необходимость поправить сильно запутанные старые издательские дела. Но, конечно, не она одна: обладание крупными средствами*—для того хотя бы, чтобы спокойно и независимо научно работать — делается в это время главною целью их жизни.

Не может быть сомнения, что душою „нового направления" была С. В., а В. О. был лишь исполнителем, из любви к ней. По свидетельству самой С. В., ему в жизни было нужно очень немного: „была бы чашка чаю да книжка", не без доли прене­брежения говорила она. Не таковы были желания С. В., которая хотела иметь в руках прежде всего богатство — ту силу, которая даст возможность потом широко развить научную деятель­ность и служить богатством науке.

Объяснение новым стремлениям С. В., которые она сумела передать и В. О., надо искать в общих условиях русской жизни; во всяком случае, было бы неправильно думать, что такое „ спекулятивное направление" (как называла его откро­венно С. В.), как бы внезапно охватившее чету Ковалевских, представляло несчастную особенность только их одних. Идеа­лист-шестидесятник, с изменением общественных отношений, неизбежно проникался новыми тенденциями нарождавшейся буржуазии. Среди русской интеллигенции, преимущественно дворян-помещиков, „спекулятивное направление" деятельности, выражавшееся в том, что они брались за различные коммерче­ские предприятия, в указанный период не представляло редкости. У Ковалевских оно лишь резко бросается в глаза, по сравнению с предыдущим периодом их жизни, когда, благодаря исключи­тельной талантливости обоих, они так высоко поднялись в области науки. С. В. удалось пережить спекулятивный кризис и снова вернуться к любимой науке; В. О., как мужчина, более близко столкнулся с „новой" жизнью и погиб.

Указанного рода коммерческие предприятия редко достигали успеха: русскому „барину" и здесь, как и в своем имении, приходилось уступать место „чумазому Тоже случилось и с В. О., несмотря на его незаурядный практицизм, отмеченный еще на школьной скамье и привлекавший к нему настоящих дельцов; они ценили в нем это его свойство, очевидно, имея к тому все основания, но для себя В. О. не сумел извлечь из своей новой деятельности ничего, кроме тяжелых разочарований.

Однако, отдавая себя на то дело, которое было дорого

С. В., В. О. все годы пребывания в России пытался — можно сказать, делал отчаянные попытки—не порвать с наукой. В сердце его совершалась борьба, которая была так велика, что надорвала его силы и привела к роковому концу.

Объемистая пачка сохранившихся писем В. О., почти исклю­чительно к брату, относящихся к этому периоду, при чтении их последовательно одно за другим, подавляет нарастанием не­избежности трагического конца.

На первых порах по возвращении в Россию В. О. начал принимать участие в научной жизни Петербурга. Он сделал доклад в Обществе Естествоиспытателей (27 ноября 1874 г.) о своих геологических исследованиях за границей (пресновод­ных меловых отложений); Минералогическое Общество, в которое он также вошел членом, присудило ему свою премию за его палеонтологические труды;¹ он собирался принять участие в геологических экспедициях этого Общества, и летом 1875 г. ему было поручено исследование триасовых и нижне­меловых отложений Польши. Однако, небольшая субсидия на эти работы была им возвращена обратно „по невозможности исполнить эту экскурсию". Помимо того, вскоре по переезде в Петербург В. О. держал магистерский экзамен при Универси­тете,¹ а 9 марта 1875 г. публично защищал диссертацию (свою работу об анхитерии) в Петербургском же Университете, при оппонентах Иностранцеве, Вагнере и Кесслере.¹

Тем не менее, с 1875 г. имя В. О. исчезает со страниц про­токолов петербургских научных обществ,¹ и, повидимому, за

время пребывания в Петербурге он не написал ни одной новой работы/ заканчивая лшйь печатание сделанного за границей.

Он ездит за границу по своим „новым" делам и встречает там старых друзей: так, он пишет брату¹ из Парижа о своей доездке в Лондон: „в Лондоне встретил Рютимейера, который сильно бранился за мое временное дезертирство, а к Гукслею² хотел итти, но не пошел"... Если ему не хочется встречаться со старыми друзьями, то не хочется оставаться и в Питере, и он мечтает о переезде в Крымскую колонию профессоров,³ чтобы там „составить отличный научный кружок, который будет протирать * глаза столичным". Новая работа, однако,— не только вынужденная погоня за средствами; она порою искренне увлекает В. О.: он советует брату купить для малень­кого сына игрушку — паровую разборную машину: „потолка­вшись по большим мастерским, как-то приходишь в изумление перед теми средствами, которые она дает в руки"...

С переездом в Россию В. О. уже не расстается с женой.

С. В. теперь желала семейной жизни; она „восхищается вашей семейной жизнью и твоими семейными добродетеХями, — пишет

В. О. брату,— и мне теперь от тебя проходу нет. Вечный припев: то ли твой брат".

Летами они продолжали жить в Палибине, и В. О. был доволен деревенским воздухом. Но и там (письмо из Палибинаот 12 сентября, без обозначения года) мысль о своем неустроенном положении не дает ему покоя. Когда проф. Сеченов перевелся из Одессы в Москву, В. О. хватается за мысль устроиться через него в Московском Университете. „Но я думаю, что если к будущей зиме мне удастся обеспечить в Петербурге хотя бы с посторонними лекциями в Горном или Лесном, 2000 р., то я едва ли пойду даже на приманку 3000 р. в Москву, потому что жизнь в Питере для всех нас гораздо приятнее и я думаю разумнее".¹

В сохранившихся письмах В. О. совершенно нет упоминания о защите им диссертации на магистра в Петербургском Универ­ситете. После защиты диссертации, казалось, пред ним откры­валась настоящая дорога,'² он имел теперь все права — и круп­ные научные заслуги, и формальные условия, — чтобы занять кафедру и продолжать свою работу. Однако, на деле это оказалось далеко не легко. В Петербурге не было свободной кафедры, а о переезде в провинцию не хотела слышать С. В., и он остался при своих „новых" делах, которые, чем далее, тем более поглощали его.

В письме брату от 23 декабря (без обозначения года, вероятно, 1875 или 1876), он подводит итоги первым годам пребывания в России. „Да, душа моя, меня вот можно бранить, отбился от занятий, залез в этакую газетную тину,³ которая меня мучит, потому что чуть не ежедневно надо жилиться и писать статьи о предметах, которыми мало интересуешься а главное совсем не знаешь... Между тем все шло таким роковым образом, что едва ли можно было поступить иначе. Тотчас по приезде был момент, что все лопнуло и ничего нет* кроме долгов; затем оказалось, что что-то есть, и надо его спасать... Взялся за классики,⁴ это очевидно будет хлеб... имея уже на руках издательскую обузу, какие уж тут научные занятия — притянулся — взялся и за газету. Я ведь до осли- ности человек будущего и готов жертвовать всем настоящим, думая — после будет хорошо"... „В газету я пожалуй что

цошел напрасно,.-но все-таки она помогла мне прожить и даже уплачивать кое-что из долгов ".. . Иногда как-будто открывалась реальная возможность вернуться к научной работе: „В марте Академия хочет дать мне 1000 р. на поездку на юг" для рас­копок остатков млекопитающих, но его уже гложет сомнение, сможет ли он что-нибудь наити в России интересное,¹ и, по­видимому, поездка не состоялась Но все же она дала повод помечтать: „я буду обрабатывать привезенное и присматривать за постройкой ".

Как уже говорилось, тотчас по возвращению в Россию, Ковалевские на небольшие средства, полученные С. В*, а глав­ным образом в долг, занялись постройкой доходных домов. Эти постройки должны были сделать их „чрез год-полтора свободными от всяких обязательств". Увы, действительность оказалось иною. А, О. предостерегал В. О от увлечения коммерческими делами, но его предостережения не имели действия; В. О. защищал целесообразность своих предприятий, а когда он не оказывался на высоте в защите „спекулятивного направления", бралась за перо С. В.² и доказывала с цифрами в руках необходимость их „рискованных предприятий". Как уже говорилось, нет никакого сомнения, что именно она была душою их „новой" деятельности, так как В. О. во многих письмах повторяет, что он лично удовольствовался бы самыми скромными средствами, что признавала в нем и С. В. Интересно по этому поводу следующее сообщение Л. Ф. Пантелеева: „Я как-то раз предостерегал С. В.,—пишет он,— от увлечения строительством, базируемом не столько на наличном капитале, сколько на разных кредитных операциях, — но все вычисления показывают, что это совершенно верное и выгодное дело, убежденно отвечала С. В." — Внешне их жизнь была дружной и спокойной. Тот же Пантелеев рассказывает, как они оба ра­душно его встретили по возвращении его из ссылки и пригла­шали к себе; „мы всегда обедаем в такой-то час. Только этот час скорее существовал в теории, потому что В. О. всегда опаздывал на час, и даже более, при чем как раз оказывалось,

что он не успел кого-то повидать, и притом по очень нужному делу. В виде искупления за свое опоздание В. О. обязательно вручал С. В. коробку кузнецовских конфект — она была боль­шая охотница до сластей ".

Итак, вместо профессуры, на родине крупнейший ученый был вынужден заниматься „весьма нужными делами", и все более и более втягивался в обязательства с различного рода сомнительными дельцами.

Чем далее, тем забота о постройке дома, длившейся не один год, все более занимает места в письмах к брату, несмотря на то, что он старается говорить с ним более о своих научных интересах: „переписка с тобою служит мне лучшим средством для поддержки научных стремлений,¹ которые в последнее время подавлены делами". Он жаждет еще более действительного средства: ехать „на всю зиму за границу, чтобы опять привести себя в то же научное настроение, как и два года тому назад".² Иногда случайные обстоятельства как бы давали ему в руки новые интересные материалы, которые должны были бы вернуть его к научной работе. Так, в письме к брату от 12 февраля, во­скресенье (без обозначения года), он сообщает: „можешь себе представить, что в ящике с костями, присланными в Академию из Самары, нашли полный череп Elasmotheritim; зубы вполне оправдали мое пророчество о них в моей работе Hufthiere".

В другом письме³ он мечтает ехать за границу „как в мона­стырь и засесть там попрежнему"* • * „Еще пара хороших работ и адъюнктура (в Академий Наук? А. Б.) моя обеспечена..

„ Сегодня у меня трещит голова, она что-то эту зиму часто му­чит меня", прибавляет он.*. Однако, гораздо более места в письмах занимают заботы о доме, который все более затяги­вает его и все более растет беспокойство: „мы с домом залезли в большое дело, надеюсь, что оно кончится хорошо".¹

Имеются сведения о том, что Ковалевские имели широкий круг знакомых в Петербурге. В письмах В. О. это находит мало отражения; он мельком сообщает о журфиксах у |>екетовых,

о поездке к Сеченовым в Ржев: „погуляв, я наберусь новой энергии, а то я сбился совсем с ног",² — чем далее, тем все больше жалоб на „убийственное настроение равнодушия к жизни".

Поездка к Сеченовым подробно описывается в письме к брату от 31 июля (без обозначения года): Ковалевские надеялись по­сетить Сеченовых в Ржеве, но там оказался дифтерит, и они поехали к другим знакомым, от них к третьим, были у Бакуни­ных, где оказалось много „новых милых людей “; и они едут далее к ним (Неведомскому, Энгельгардту). И тут же: „Вот горе-то Сербии" (дело идет о Турецкой войне)... „Новое Время идет теперь 12.000 экз.".. . „Что за нелепость ты пишешь о том, не обиделся ли я письмом твоим о Суворине, что же там оби­жаться". .. Повидимому, брат не разделял увлечения В. О. Сувориным.

Главным источником заработка В. О. все эти годы (до 76 г.), повидимому, оставалась газета „Новое Время", которой он от­давал так много времени, что даже должен был переехать на Надеждинскую улицу,³ поближе к редакции. В редакции он про­водит время от 9 до 2 — 3 часов (вероятно, ночи), а днем пишет передовые, ведет политический отдел.³ „Меня это так мучит, — пишет он в другом письме, — что я имею серьезное решение бросить эту каторгу и начать заниматься своим делом, т.-е. костями"... Однако, по мере того как газета приобре­тает успех, приходится сознавать, что „ бросать этого дела никак нельзя, потому что это представляет слишком много в будущем",⁴ да и Суворина бросить нельзя „пока не поды- щется человек, могущий сменить меня". И рядом с этим, большая забота — дом, „ который надо или надстроить, или продать".

Дома должны были вполне обеспечить Ковалевских и дать им возможность спокойной научной работы. Поэтому, после постройки первого дома, на 6 линии,¹ Ковалевские купили еще

одно место, на углу 9 линии и Большого, проспекта, где была предпринята постройка нового дома.