6.11. Выводы

В общем, можно сказать следующее: модель конфликта в классическом пси­хоанализе, основанном на патогенности эдипова комплекса, была существенно расширена благодаря пониманию трехсторонности объектных отношений. Это развивающиеся в трехстороннем поле отношения, в которых как инстинктив­ные потребности, так и нарциссические потребности и потребности в зависи­мости и связи, с одной стороны, и в автономии, с другой, требуют удовлетворения и могут быть сделаны доступными рефлексии в ходе психоанализа. Невро­тический конфликт, таким образом, закономерно связан с констелляцией трехсторонних отношений. Проработка конфликта - конфликт понимается как со­вокупность внутренних бессознательных напряжений - происходит через об­разование внутренних компромиссов. К компонентам такого образования ком­промиссов относятся дериваты влечений (дериваты как направленных на объект, так и направленных на самость влечений), а также дериваты бессознательных желаний отношений в связи с зависимостью и автономией, аффекты неудо­вольствия (аффект страха, депрессивный аффект, аффекты вины и стыда и аг­рессивный аффект), защита и проявления Суперэго. Такое формирование ком­промиссов следует рассматривать не только как компромисс между инстанци­ями структурной модели, включая реальность, но и как компромисс в напряже­ниях трехстороннего поля отношений (поля репрезентаций самости и объек­тов), в котором они возникли.

Невротические симптомы, такие как невротические черты характера, сле­дует понимать как патологическое формирование компромиссов. Патологичес­кие образования компромиссов характеризуются следующим: составляющие удовлетворения дериватов влечений, а также бессознательных желаний отно­шений, слишком незначительны из-за чрезмерно ограничивающей регуляции; исключение непереносимых аффектов неудовольствия удается в недостаточ-

– 147 –

ной мере; нанесение себе вреда и саморазрушение, равно как и социальная дисгармония проявляются как торможение функций Эго. Названные компоненты находят выражение в симптоме; они взаимодействуют между собой при реин­сценировке невротических конфликтов и их можно выявить при диагностике и терапии. Такие реинсценировки невротических конфликтов и соответствую­щее патологическое формирование компромиссов в поле отношений пациент - терапевт позволяют, через восприятие себя и других, возникнуть информаци­онной базе, которая делает возможным развитие диагностических заключений и терапевтического влияния. Эти бессознательные реинсценировки осуществ­ляются через содействие регрессивным процессам в психоаналитической бе­седе и через связанное с этим развитие переноса и контрпереноса. Перенос и контрперенос не проявляются в случае неврозов конфликта непосредственно; сначала они демонстрируются в ходе регрессивных процессов. В психоанали­тической терапии через содействие регрессии поощряется проявление перено­са и осуществляется противостояние возникновению неврозов переноса; это делает возможным такое повторение конфликтов, лежащих в основе невроти­ческих симптомов, что генетические предпосылки при их переработке получа­ют доступ в память, а конфликты через проработку противостояний обновля­ются и ведут к более здоровому образованию компромиссов. Эта терапия ос­новывается, среди прочего, на допущении, что через осознание компонентов, которые содержатся в патологическом формировании компромисса, то есть в симптоме или черте характера, по мере надобности актуально переживаются лежащие в основе конфликтные напряжения и, тем самым, становится возмож­ной регуляция Эго.

К результатам работы Эго относятся прежде всего способность прорабатывать и обосновывать конфликты, которые мобилизуются через элементы пе­реживания, запускаемые непереносимым неудовольствием во внутреннем мире индивидуума, субъекта; речь идет о способности Эго посредничать между дей­ствующими контрагентами (Ид, Эго, Суперэго, реальность) таким образом, что­бы полярные диалектические напряжения во внутреннем мире могли проявиться и стать переносимыми интрапсихически.

Критерием для различения психопатологий, обусловленных эдиповым ком­плексом, и тех, что связаны с развитием или травмой, является способность индивидуума прорабатывать внутренние несовместимости без включения ре­альных объектов. Невротические конфликты имеют свою внутреннюю область проявления. Проявления конфликтов, как например, формирование симптомов, которые выражаются во внешней социальной реальности, непонятны по свое­му значению, а их происхождение без более тщательного анализа определить крайне сложно.

– 148 –

7. ПСИХОПАТОЛОГИИ, ОБУСЛОВЛЕННЫЕ РАЗВИТИЕМ,

И ТРАВМАТОГЕННЫЕ ПАТОЛОГИИ

7.1. Внутренние и интеракциональные иллюстрации структурных нарушений

В то время как психопатологии, обусловленные конфликтами, обнаружи­вают область своего выражения во внутренней сфере, в бессознательном мире фантазий личности, внутренние несовместимости в случае клинически и тео­ретически отличающихся от них патологий развития (A. Freud, 1978, с. 2730) прорабатываются - при включении реальных объектов - в интерперсональной, интеракциональной сфере.

Дифференциация психической структуры и ее элементов Ид, Эго и Супе­рэго, с одной стороны, и системы отношений субъекта к интериоризованным объектам, с другой стороны, осуществляется в связи с ситуацией взаимной за­висимости. Это положение справедливо как для удавшегося, так и для неудав­шегося психического развития индивидуума; это справедливо для генеза нару­шений, равно как и для теоретического обоснования их терапии.

Регулирующее и формирующее влияние на развитие индивидуума оказы­вает окружающая среда, представленная значимыми другими в сохраняющих и отказывающих аспектах их отношений. Относительно пациентов с обус­ловленными развитием структурными нарушениями Эго, также обозначае­мыми как преэдиповы или ранние нарушения (как базальные или диадичес­кие нарушения отношений) можно в этом плане сказать следующее: интерак­ции субъект-объект (структура диалога), направляемые детскими потребно­стями и аффектами, равно как и реакциями материнского объекта, и возника­ющие из этого переживания низвержения или опыт, который следует пони­мать как ядро телесного, психического и социального Я, не могут в достаточ­ной мере обеспечить формирования структуры. Это в особенности касается следующих способностей или функций Эго: (1) восприятие, надежно разли­чающее внешние и внутренние раздражители, (2) дифференциация модуса взаимодействий в направлении билатеральности и взаимообусловленности, (3) право распоряжаться сигнализирующими аффектами, (4) гибкое регули­рование близости-дистанции, (5) толерантность к фрустрации. Формирова­ние этих функций является предпосылкой того, что достаточно надежный «хороший» объект, закрепленный объектным постоянством, может быть интериоризирован; это стимулирует и регулирует дифференциацию с помощью эмоционально-аутентичного способа, подтвержденного возможностями вы­росшего ребенка.

– 149 –

Репрезентации объектов могли быть также недостаточно отграничены друг от друга и от репрезентаций самости; вследствие этого не может возникнуть постоянство самости (идентичность) и постоянство объектов. Для развития объектных отношений у таких больных характерно недостаточное формиро­вание дифференциации инструментальных форм взаимодействия: инструмен­тальная, то есть служащая самосохранению, активность недостаточно интег­рирована в самость, в ее репрезентации; эта инструментальная активность ос­тается в большей степени присоединенной к репрезентациям частных* объек­тов и их реальным субститутам, которые одновременно примитивно идеализи­руются, и в результате появляется внешняя и внутренняя зависимость.

Диффузное телесное напряжение (напряжение инстинктивных потребнос­тей, напряжения, исходящие от нарциссических потребностей, а также аффек­тивные напряжения, связанные с близостью/дистанцией от объекта) не может быть дифференцировано настолько, чтобы стать переживаемым через связь с символами, в особенности вербальными символами, отрегулированными с по­мощью операций защиты и преодоления; это означает, что нарушаются как внут­ренние, так и внешние взаимодействия в их определенности, что переживание не может отражаться достаточно постоянно, в виде сохраняющего протяженность опыта. Доминируют механизмы защиты, которые в отношении «первичных про­ективных процессов» возникают из переходного состояния между первоначаль­ным двойственным союзом с матерью и фазой детского отделения и индивидуа­лизации. Эти архаичные, примитивные формы защиты предполагают взаимо­действие с окружающим миром (через частные объектные отношения) с целью защититься и предотвратить переживание экзистенциального страха; это расщеп­ление, примитивная идентификация, примитивное идеализирование и обесце­нивание, а также примитивное отрицание и проективная идентификация. Эти архаичные защитные механизмы осуществляются относительно частичного объекта, то есть они являются вариантом обращения с объектами, которые отно­сятся к стадии меньшей мотивационной, аффективной и когнитивной отграни­ченности; они сопровождаются более непосредственной и почти полной разряд­кой аффекта. Основным примером таких форм защиты является расщепление. Так, несовместимые, содержащие страх составляющие переживаний не могут быть отнесены к самости, которая, тем самым, подверглась бы угрозе (через обес­ценивание и фрагментацию); вследствие этого они также не могут служить для создания внутреннего конфликтного напряжения и не могут прорабатываться способом, предполагающим компромисс; они в большей степени переживаются как относящиеся к внешнему миру, к «миру объектов» и результатом этого явля­ются интеракциональные образцы при обхождении с внешними объектами.

* В российской психоаналитической литературе как синоним используются термины «час­тичный» и «парт-объект». - Прим. науч. ред.

– 150 –

Несовместимости и непереносимости, возникающие в области этих нарушений, не следует сравнивать с теми конфликтами, которые образуются в трехсторонней системе отношений; в то время, как трехсторонне возникающие конфликты с целостными или личностными объектами и, соответственно, дифференцированная самость (идентичность) при существовании относительно сильного Эго ведут к интернализованным диалектическим (интерсистемным) напряжениям, к конфронтации или поляризации на внутренней сцене, несовместимости и непримиримости (интрасистемные локализации), возникающие в (псевдо-) диадических ранних отношениях при травматизирующих условиях, развиваются по другому образцу.

Их проработка осуществляется интеракционально: отдельные элементы пе­ремещаются во внешний мир, на внешние объекты. При сосуществовании не­совместимых форм отношений (отношения к «только хорошему» и к «только плохому» объекту), отдельные элементы подчиняются внешним объектам. Так, «только злой/плохой» частичный объект идентифицируется с социальной рефе­рентной личностью и борется, чтобы сохранить и защитить действующий в соб­ственных интересах «только хороший» объект; вина, возникающая под угрозой наказания архаическими, то есть мучительно-садистскими или обесценивающе-деструктивными предшественниками Суперэго, экстернализируется или проеци­руется, и соответствующий объект одновременно становится адресатом садист­ских или деструктивных обвинений-атак. Или же внешний объект идеализирует­ся, приводится в соответствие с внутренним «только хорошим» и становится получателем, адресатом неограниченных, неконтролируемых иллюзорных ожи­даний. Как следствие в большей или меньшей степени искаженного восприятия социальных референтных личностей регулярно возникают напряжения в сфере интерперсонального взаимодействия; они часто ведут к тяжелым нарушениям отношений, которые создают и формируют клиническую картину.

Так, у пациентов с пограничными структурами обнаруживаются объект­ные отношения, интериоризованные и актуализированные во взаимодействии с терапевтом, которые следует оценивать клинически как частные объектные отношения. Частичный или парциальный объект понимается в этой связи или как «только хороший» или как «только злой/плохой», как объект, получающий только либидозную, или только агрессивную энергию.

Хорошие и плохие/злые составляющие репрезентаций объектов и самости содержатся отдельно друг от друга; только хороший частный объект или частная самость таким образом защищается от агрессии. Существование отдельно друг от друга, с точки зрения Мелани Кляйн (Melanie Klein, 1972), сначала является нормой для психического развития ребенка. Однако оно может перерасти в дли­тельный процесс защиты; это происходит тогда, когда к Эго ребенка на достиг­нутом им уровне развития предъявляются чрезмерные требования вследствие определенных событий или из-за повторяющегося опыта определенного харак-

– 151 –

тера в диалоге матери и ребенка, в результате чего ребенок переживает травму. Такой опыт позволяет чрезмерно проявиться «только злым» частным объектам и ведет к тому, что мобилизованные из-за этого недифференцированные (агрес­сивные или отвращения) аффекты угрожают уничтожить следы воспоминаний о «только хороших» объектах. Если дальнейшее развитие не удается, отказа от за­щиты, вызванной этим напряжением, и восстановления отношений к объектам, в которых интегрированы плохие и хорошие составляющие и источниками кото­рых является как либидозная так и агрессивная энергия, не происходит, a создать интегрированную самость не удается, то такая Эго-фиксация (фиксация на сту­пени расщепления) будет иметь отягчающие последствия.

Переживания и поведение организуют частичные единства объектных от­ношений (Masterson, 1980), которые состоят из расщепленных или «только хо­роших» или «только злых/плохих» образов объектов, из соответствующих об­разов самости и относящихся к этому аффектов. Дальнейшего развития функ­ций Эго в более дифференцированные формы не происходит, в особенности страдают функции проверки реальности и понимания причин, а также способ­ность к личностным (обменным) отношениям. Соответственно повреждается также психосексуальное развитие; с фиксацией на раннем уровне развития функций Эго, центрированном на механизмах расщепления, связана фиксация на оральном инстинктивном удовлетворении.

Кернберг (Kernberg, 1978) показал, как устойчивый механизм расщепле­ния тяжело нарушает дальнейшее развитие Эго; это справедливо среди проче­го и для способности к нейтрализации инстинктивной энергии, которая необ­ходима для формирования более дифференцированных и более высоко орга­низованных функций Эго. Способность к нейтрализации инстинктивной энер­гии, которая помогает дальнейшему развитию функций Эго и развитие посто­янных объектных отношений взаимно влияют друг на друга; это обстоятельно описал уже Хартманн (Hartmann, 1972, с. 157).

Почему дифференциация Эго, с одной стороны, и развитие способности к личностным объектным отношениям, с другой, зависят друг от друга, стано­вится более понятно, если точнее представить себе объектные репрезентации пациентов с пограничными структурами. Здесь речь идет о внутренних обра­зах порабощающих, одолевающих, самовольных, неконтролируемых, иными словами, опасных фигур; человек не может на них положиться, поэтому ему удобнее их избегать. Хорошие, удовлетворяющие частные аспекты объектов должны быть защищены от этих неисчислимых опасных образов. Такие обра­зы следует понимать как интериоризацию, как низвержение опыта, который получило еще слабое детское Эго в столкновении с непримиримым внешним миром; все это стало составной частью психической реальности пациента. Если такие репрезентации в ситуации лечения проецируются на терапевта, то они оказываются настолько искаженными и иррациональными, что не соответствуют реальным личностям и актуальной внешней действительности.

– 152 –

К таким нарушениям относится также недостаточная дифференциация аффектов, особенно их сигнальной функции. Так, например, действующие со­вместно с Суперэго аффекты рефлексии (чувство вины и стыда), у этих паци­ентов обнаружить невозможно, поскольку у них недостаточна структура Супе­рэго; иногда проявляются переживания смущения, неловкости при неопреде­ленном чувстве вины и стыда, но они не являют собой сигналов, которые мог­ли бы служить ориентации и регуляции поведения. Точно так же нарушена и сигнальная функция аффектов регуляции отношений, переработки информа­ции и мстительности. Так, страх проявляется неопределенно, диффузно или приступообразно. Или же имеет место диффузная депрессивность, которая не дает носителю никакого указания на причины своего возникновения; или в связи с инстинктивными импульсами возникают состояния неопределенного возбуж­дения, которые могут приводить таких больных как к конкретному объекту, так и к гетеросексуальному либо гомосексуальному промискуитету. Так, например, пациенты с импульсивными неврозами или асоциальными способами поведе­ния сообщают о неясных неопределенных состояниях возбуждения, которые подталкивают их к определенным нерефлексируемым действиям. То же самое характерно и для многих больных при прегенитальных сексуальных неврозах.

Возникновение симптомов, проявляющихся в клинике в связи с базальны­ми нарушениями, не следует рассматривать в рамках модели конфликта и фор­мирования компромиссов. Проявляющиеся здесь и прорабатываемые несов­местимости не могут быть приведены в отношение с конфликтными напряже­ниями; их компоненты в значительно большей степени содержатся отдельно друг от друга для того, чтобы избежать непереносимого неудовольствия. Мо­билизирующееся при этом неудовольствие - это не связанный с патологичес­ким формированием компромиссов во внутренних конфликтах невротический страх, а скорее, то неудовольствие, которое возникает, когда недостаточно или совсем не функционирует базальное регулирование (защита от раздражителей, экзистенциальная защищенность, гарантия ненарушаемого организменного благополучия, установление самости и идентичности, регуляция самооценки, удовлетворение влечений). Это неудовольствие имеет качество страха уничто­жения, который следует понимать как дальнейшую трагедию раннего детства.

Исполнение этой регуляции, первично относящейся к репрезентациям ча­стных объектов, делегируется при таких нарушениях на их субституты в соци­альной реальности; в связи с этим возникает так называемое выпадение регу­ляции, являющееся причиной неудовольствия. Задача Эго - обеспечить испол­нение этой регуляции. Это гарантируется тем, что имеющиеся фантазии пресе­каются репрезентациями частных объектов, которые переняли эту задачи; это происходит посредством механизмов защиты (идеализация, отрицание и рас­щепление), а в дальнейшем с помощью того, что такой частный объект субсти­туируется через внешний объект, при этом Эго обеспечивает с помощью соот-

– 153 –

ветствующей адаптации восприятия то, что (внутренний) частный объект и внешний субститут остаются конгруэнтными для пострадавшего (иллюзорно). Поскольку такой субститут частного объекта только ограниченно перени­мает или не перенимает вовсе предписанные ему задачи регулирования, прояв­ляются соответствующие выпадения. Эти выпадения и страх уничтожения, мобилизованный в связи с ними, пострадавший часто не связывает с реальным (отказывающим) поведением субститута частного объекта (в терапии, как пра­вило, терапевта). В большей степени здесь действует Эго, которое недооцени­вает реальность так, что отказывающий или отказывающийся реальный суб­ститут все же переживается как функционирующий, поскольку ему приписы­ваются качества соответствующих репрезентаций частных объектов. Может проявляться переживание потери, лишения и угрозы в отношении уничтоже­ния существования, хотя реальный субститут частного объекта так или иначе стремится к тому, чтобы взять на себя функцию такой регуляции. Это происходит тогда, когда выпадение регуляции однажды становится сильно заметным для пострадавшего, тогда субституирование хорошего частного объекта пре­кращается и его прежнему субституту приписываются теперь характеристики злого отказывающего частного объекта.

В настоящий момент необходимо остановиться на том, какие синтетико-интегративные результаты деятельности Эго должны быть осуществлены в связи с необходимой здесь защитой от неудовольствия. Это видно, например, по только что описанным мероприятиям, которые производятся Эго, чтобы сохранить стабильными репрезентации частных объектов с доверенной им ба­зальной регуляцией и относящиеся к этому отношения. Это означает, что вне­шний объект переживается как идентичный с внутренним частным объектом, и что такая конгруэнтность внешнего и внутреннего сохраняется посредством недооценки восприятия, то есть через ограничение функций Эго; Эго ослабляет само себя ради того, чтобы гарантировать биопсихологическое равновесие личности. Эго моделирует себя, так сказать, для того, чтобы в большей степени соответствовать задачам приспособления. В тяжелых случаях может возник­нуть впечатление, что Эго даже жертвует собой, что оно ради дальнейшего су­ществования личности допускает фрагментацию и дезорганизацию.

Кажется сомнительным, что такое Эго можно обозначить как слабое; во всяком случае, о слабости следовало бы говорить, если положить в основу так называемые критерии «фиктивно нормального Эго» (см. Streeck, 1983). Одна­ко, если исходить из того, что у больных с базальными нарушениями должны сохраняться доминирующие частные объектные отношения, в особенности, отношения к тем частным объектам, с которыми связана экзистенционально важная регуляция, тогда естественно понимать Эго как организатора, посред­ника, инстанцию приспособления, которая находится на службе сохранения или восстановления важной для жизни структуры.

– 154 –

Эго в случае базальных нарушений старается не восстановить компромисс - так как внутренние конфликтные напряжения не заданы - а в большей степени заботится о компенсации выпадений регуляции, которые возникли в связи со ставшими лабильными, неустойчивыми и неясными частными объектными от­ношениями.

При этом Эго по мере надобности использует и структуры Суперэго, кото­рые в случае базальных нарушений представляют собой предшественников Суперэго или преавтономную схему Суперэго.

Мероприятие по восстановлению Эго может состоять, например, в том, что привлекаются предшественники Суперэго, чтобы через экстернализацию вины (субститут покидающего или потерянного частного объекта является пло­хим) сделать пережитую травму более переносимой. Для этого также может использоваться инициация образования групп из людей со сходной судьбой.

Эго может в дальнейшем привлекать другой объект внешнего мира, чтобы заменить потерянный частный объект, например, материальную субстанцию в форме пищи (в случае булимии) или в форме наркотического средства. Тем самым вводится безличный субститут частного объекта, материальный субстрат. Зависимость от такого материала выступает как клинический симптом.

Усилия Эго по компенсации, по уравниванию поврежденных репрезентаций (поврежденных на основании выпадения базальной регуляции) могут выглядеть так, будто осуществляется регрессия отношений на очень ранние уровни, которые характеризуются досимволическими репрезентациями, репрезентациями в образе частей тела, органов, систем органов. При этом речь идет об обращении к онтогенетически очень ранним формам взаимодействия, на которых доминировали досимволические телесные переживания. Тем самым, органы сохраняют качество частных объектных репрезентаций; они являются тем, что впоследствии становится компенсирующим субстратом. Это происходит среди прочего на базе следов воспоминаний (соматическая память) самых ранних (пренатальных) форм взаимодействия. Эта попытка Эго исключить непереносимое неудовольствие имеет - как и использование наркотических веществ - симптоматичный характер психосоматические заболевания). Органы, трансформирующиеся в репрезентации, становятся подверженными нарушениям и заболеваниям.

7.2. Гипотезы о возникновении синдромов структурных нарушений

Опираясь на клинические знания, мы хотим указать на три патогенетических предположения, три образца возникновения нарушений.

1. В первой из называемых здесь гипотез речь идет о патологии развития в узком смысле (A. Freud, 1978). В ранних и самых ранних отношениях матери и ребенка не сложились или недостаточно проявились взаимное согласование

– 155 –

и гармония; не сформировались процессы, которые позволили бы в достаточ­ной степени развиться врожденному потенциалу автономии ребенка; не реали­зовалась необходимая для этого мера стимуляции (гипер- или гипо-стимуля­ция). Не образовались коммуникативные структуры, которые способствовали бы развитию у ребенка как базального доверия к объектам (первичное доверие в понимании Эриксона, так и развитию веры в собственный потенциал, дове­рия к самости в поле напряжений между стремлением к автономии и потребно­стью в опоре и зависимости, при колебаниях между отделением и повторным сближением. По сути, при таком генезе речь идет о нарушениях в интеракцио­нальной составляющей ранних объектных отношений. Краузе говорит в этой связи о «нарушениях коммуникативной структуры в ранней диаде родители - ребенок» (Krause, 1990, с. 643).

2. При долгосрочной терапии пациентов с пограничными нарушениями всегда обнаруживаются указания на травматический опыт на ранних эта­пах развития (Dulz und Schneider, 1995, с. 7; Gast, 1997, с. 249; Hirsch, 1997; Rohde-Dachser, 1994, с. 84; Sachse, 1995); при этом речь может идти о том, что ребенка внезапно покинули, или о грубых враждебных или сексуальных действиях одного или обоих родителей или других людей или, например, об экзогенном, обусловленном несчастным случаем, силовом влиянии, или об организменных потрясениях в связи с тяжелыми заболеваниями, или также об исчезновении матери из-за ее смерти. Этот опыт был получен на той фазе развития, когда ребенок еще не способен перерабатывать массивное влияние внешней реальности, когда он переживает этот опыт в большей степени как переизбыток раздражителей. Частые у таких больных и кажущиеся иска­женными объектные репрезентации на этом фоне следует понимать как пере­работку реального травматического опыта. Они создаются посредством от­каза от проверки реальности во время травматического события и, тем са­мым, формируется ослабленное Эго, а запускающийся из-за этого паникопо­добный переизбыток страха (паника = страх из-за травмы переизбытка раз­дражителей = страх без сигнальной функции) ведет к регрессии, и к частой у таких больных фиксации Эго на ступени расщепления (Fenichel, 1937; Heigl-Evers und Heneneberg, 1985, 1986; Khan, 1963).

Воздействие доминантных (частных) объектных отношений на структу­ру Эго пациентов с ранними нарушениями можно, конечно, понимать и по-другому: доминантные (частные) объектные отношения пациента с такими нарушениями могут выступать как единственно возможный вариант репре­зентаций внутреннего мира и отношений субъекта к «миру объектов». Чтобы гарантировать эту регуляцию, Эго, связанное как с внешней, так и с внутрен­ней реальностью, осуществляет адаптационные процессы, при исполнении которых оно свои собственные функции или редуцирует, или компенсаторно усиливает; и, как правило, при таком развитии ущемляется проверка реаль-

– 156 –

ности. Исходя из этой точки зрения, доминантное частное объектное отно­шение влияет на Эго, которое, в свою очередь, оказывает стабилизирующее действие на это отношение.

Кроме того, нужно обратить внимание на упоминавшийся выше тезис, в соответствии с которым в ходе травмирующей ситуации из-за переизбыт­ка раздражителей исключается проверка реальности, которая, по мнению Ференчи, в значительной степени идентична с Эго (Ferenczi, 1932). Травма протекает без представлений; пострадавший субъект не может понять ее, не может отследить ее возникновение и найти каузальное обоснование. Ка­узальное обоснование восстанавливается затем с помощью бессознатель­ной фантазийной деятельности Эго, которая осуществляется под влиянием содержания Ид. Таким образом, это не представленные в травматической ситуации реальные объекты, которые ведут к искажениям реальности, а фантазии (репрезентации), возникшие на ранних и самых ранних фазах, привлекаются для дополнительного объяснения травмирующего события (см. также Eagle, 1988; Higitt und Fonagy, 1992; Zerf, Weiderhammer und Baur-Morlock, 1986).

3. Для понимания следующих гипотез возникновения нарушений нужно оговориться, что преимущественно либидозные отношения к родительским объектам являются необходимыми для ребенка, чтобы успешно преодолеть внутренние волнения эдиповой фазы развития. Если ребенок воспринимает родителя одного с ним пола как угрожающего, то потому, что его возмездие опасно для инстинктивных желаний. Если бы девочка отобрала отца у мате­ри, и если бы мальчик отобрал мать у отца, то ребенку пришлось бы столк­нуться с возмездием. Обращение в фантазиях и играх к эдиповым желаниям и ужасающим последствиями, которые произойдут, если ребенок не откажет­ся от их реализации (они выразительно и образно представлены и символи­зированы как конфликт безвинности-виновности в мифе об Эдипе), и, нако­нец, отказ сам по себе может быть достигнут ребенком только тогда, когда образы родителей не связаны с ранним (преэдиповым) травматическим опытом или с тем, что родители в эдиповой фазе производили по отношению к ребенку инцестуальные или агрессивные злоупотребления так, что это оказа­ло на него травмирующее влияние.

Эдипова конфигурация становится для этих пациентов тяжело преодоли­мым барьером развития: инцест, с одной стороны, и убийство родителя-сопер­ника, с другой стороны, оказываются слишком похожими на реальность. Это угрожающая близость действий становится возможной по ряду причин. Или, как уже говорилось выше, из-за инцестуальных действий, чаще всего со стороны отца или заменяющей его фигуры, упраздняются границы инцеста и, соответственно, мобилизуется агрессия против соперника или соперницы, или ребенок перестает исключать агрессивные злоупотребления из пережива-

– 157 –

ния деструктивных действий в рамках новых отношений. Или один из родите­лей более или менее скрыто в течение долгого времени унижает и обесценива­ет личность другого в глазах ребенка и в то же время сообщает ему, что он, собственно, был лучшим партнером. Таким же способом может существовать эдипов двойной импульс: инцест/патрицид значительно усиливается и прибли­жается для ребенка к действию.

Запускаемые этим страхи и чувство вины побуждают ребенка к регрессив­ному возвращению на те ранние фазы образцов объектных отношений, кото­рые гарантируют определенную защиту от эдипова импульса, за счет того, что они в значительной мере маргинализируют третьего. У этого есть последствие: развитие проверки реальности, как она осуществляется на эдиповой фазе при ненарушенном течении, ограничивается. Кроме того, выпадает акцентирова­ние относительности представлений о всесильности и грандиозности собствен­ной самости, а также объектов.

Вследствие регрессивного обращения от эдипова конфликта не происхо­дит дифференцированного структурирования Суперэго, как оно обычно осу­ществляется на основании идентификаций с родительскими объектами и их Суперэго на эдиповой фазе. Из-за того, что интернализация ценностей и норм, которые при нормальном развитии все больше деперсонализируются, осуще­ствляется недостаточно (Heigl und Heigl-Evers, 1984), преобладают преэдипо­вы архаические предшественники Суперэго, такие как возмездие, месть, пре­следование наказанием.

В дальнейшем страдает также формирование идентичности - на эдиповой фазе и позже, в пубертате. Идентичность остается не очерченной, диффузной, редуцирована ее стабилизирующая и организующая сила.

Делегирование важных функций регуляции, связанное с ранними образца­ми частных объектных отношений, на частные объекты или их реальные суб­статуты ведет к инструментализации субститутов, причем личность остает­ся бледной; продолжают существовать соответствующие зависимости от внут­ренних и от внешних (частных) объектов. Одновременно ограничивается фун­кция проверки реальности; поэтому речь идет о том, чтобы сохранить иллю­зию того, что социальные субституты конгруэнтны внутренним частным объек­там и выполняют регулирующую функцию.

Эдипов конфликт при таких нарушениях, аналогично происходящему в античном мифе, слишком близок к действительности; от него уходят с помо­щью регрессии в направлении модуса проработки внутренней несовместимос­ти, который гарантирует оптимальную дистанцию в роковой эдиповой триаде. Именно таким образом связаны нарушения формирования Суперэго, поиск идентичности и проверка реальности; они препятствуют прогрессивной диф­ференциации внутренних структур так, как это возможно при здоровом и не­вротическом преодолении эдипова конфликта во внутренней сфере.

– 158 –

После представления теоретических точек зрения и относящихся к этому концепций и понятий, которые можно использовать для ориентировки в диаг­ностике и терапии, мы хотим наглядно продемонстрировать рассуждения па­циентов с заболеваниями или нарушениями, обусловленными патологиями раз­вития, различной симптоматики и различных патогенетических оснований; это, конечно, не должно заменить описаний специфических психопатологий, но мо­жет побудить к интенсивному изучению этих вопросов в соответствующей ли­тературе.

7.3. Клинический пример пограничного нарушения

Мы выбрали этот пример, так как он делает ясным тот факт, что тяжелый структуральный синдром может развиться при проработке острой макротрав­мы в связи с эдиповой фазой.

23-летняя пациентка, одетая во все черное, сообщает, что ее жалобы нача­лись после того, как ей исполнилось 15 лет. Родители тогда оставляли ее по вечерам дома одну; она чувствовала себя, как мертвая, от ярости и в качестве наказания наносила себе повреждения, с помощью которых она хотела почув­ствовать, что она существует. Так она, например, наносила себе глубокие реза­ные раны на предплечье с помощью коврового ножа и обжигала себя зажигал­кой и сигаретами, но потом скрывала эти ранения от родителей.

В последнее время она снова ощутила себя мертвой, так как не могла ниче­го почувствовать. Чувствовать - это самое важное, особенно в контакте с людь­ми. Без чувств она не способна жить. Она одна часами оставалась в квартире, неподвижно слушая музыку. При этом она думала, что это разновидность смер­ти; она хотела быть мертвой. В ней было что-то разрушительное, что-то, гово­рившее ей, что хорошо просто так сидеть и медленно иссыхать. Иногда против этих разрушительных мыслей ей помогал быстрый бег, ванна или поглощение огромного количества пищи. Только изредка она пила алкоголь или наносила себе повреждения. Вместо этого в последнее время она наказывала себя ду­шевной болью, например, унижала себя тем, что покупала и позже носила обувь, которая ей совсем не нравилось. Как самонаказание использовались также ог­раничения в пище и питье. Когда кто-нибудь до нее случайно дотрагивался, проходя мимо, она тщательно и долго принимала душ или ванну. Она все еще чувствовала себя полумертвой, неподвижной и грустной: она не могла разор­вать этот порочный круг.

В своих черных одеждах, с падающими на лицо волосами, она сидит в даль­нем углу комнаты; голова ее опущена так, что невозможен никакой контакт глазами. Она рассказывает тихим голосом, монотонно, часто останавливается. В комнате, как кажется терапевту, стало холодно; терапевт чувствует ощутимое физическое стеснение и беспомощность.

– 159 –

Она рассказывает о предшествующих попытках лечения с различными диаг­нозами и о своих собственных попытках повлиять на эти состояния; она сообща­ет о полном прекращении отношений с семьей и об отчаянных попытках восста­новить контакт. Во время рассказа она оживляется, выражение лица становится более дружелюбным, при случае она осторожно выглядывает, любопытствующе и проверяя. Терапевт почувствовала себя более свободно, она ощущает больше сочувствия, легкую симпатию, как если бы «лед чуть-чуть подтаял».

Пациентка рассказывает о трех первых счастливых годах жизни. Родители ее любили, она была желанным ребенком. Затем по профессиональным причи­нам семья переехала за границу. Когда ей было четыре года, на свет появился младший брат, чему она первое время очень радовалась, пока мать о нем забо­тилась. Но когда маленькую девочку перестали подпускать к брату, она стала ревновать и долгие годы донимала брата; она часто била и обзывала его и од­нажды даже толкнула в пруд, чтобы он утонул. Однако после этого она впала в панику и вытащила из воды маленького брата, который еще не умел плавать. Рассказывая об этих событиях, она улыбается: это жуткая история, но она лю­бит жуткие истории.

После возвращения семьи в Германию она пошла в школу. В школе она была тихой, никогда не рисковала заявлять о себе, поэтому показывала средние результаты; она, однозначно, могла быть намного лучше. В последние годы в школе - она тогда жила в интернате - она сделала усилие, стала получать удо­вольствие от учебы и стала очень хорошо учиться. Вскоре после окончания 10-го класса она, к сожалению, заболела, чувствовала себя одинокой и изолиро­ванной и не получала внимания со стороны родителей. Из-за этой болезни вне­запно прекратилось ее обучение и она не получила хорошей профессии.

После первых диагностических бесед были выдвинуты следующие гипо­тезы. У пациентки, несомненно, наблюдается ранняя потеря объекта, которую она пережила на третьем году жизни: она перестала занимать центральное ме­сто в жизни матери. С тех пор она чувствовала себя явно изолированной и оди­нокой, отделенной от семьи. Путем соперничества с братом она хотела либо привлечь на свою сторону мать, либо завоевать любовь и внимание отца. Про­тив брата она не могла ничего сделать. Ей казалось, что референтные личности считают ее бессильной и беспомощной, подчиненной влиянию внешних сил. Из-за переезда в дальнюю страну и возвращения домой через несколько лет проявились серьезные трудности, так, например, она не могла установить дли­тельные отношения со сверстниками. Она жила одиноко и изолированно, тщетно пытаясь, сначала с помощью плохих достижений, затем, вероятно, также через симптомы, привлечь к себе внимание родителей, которые в последующие годы практически прекратили общение с ней; в конце концов, ее отправили в интер­нат. В период пубертата ей было все труднее справляться с ее частично диф­фузной агрессией; вероятно, из-за недостаточно разграниченных репрезента-

– 160 –

ций самости и объектов она направляла свою агрессию преимущественно против себя самой, чтобы иметь возможность освободиться от накопленного в ней агрессивного потенциала. Это происходило прежде всего в форме нанесения повреждений себе самой. После того как она была направлена на стационарное лечение, родители снова от нее отвернулись; они переехали и взяли брата с собой; она снова оказалась в ситуации изоляции.

В ходе дальнейшей терапии всплыло воспоминание о первых годах жизни. Это картина маленькой 4-летней девочки, которая покидает квартиру и отправ­ляется на край города, где в бедных хижинах живут местные жители. Там ее запирает в одной из хижин дружелюбная женщина и, очевидно, совершается сексуальное насилие. Она растерянно торопится домой и с большим страхом делится с матерью этим событием. Все становится известно полиции и женщина наказана тем, что она должна покинуть деревню. Самое худшее в этом опы­те то, что с этого момента возникает трещина в отношениях с матерью; она уже не чувствует связи с матерью. Все усилия, которые она предпринимала, чтобы снова восстановить эти эмоциональные отношения, до сих пор в большей или меньшей степени терпят крушение. Снова и снова она возвращается в ходе терапии к этому происшествию своего детства; иногда она говорит: «Это тика­ет во мне как бомба, зловещая, которая до сих пор еще не взорвалась».

Что же произошло?

Маленькая девочка, желанный ребенок, сначала родителями радостно при­нятая и любимая, переживает в эдиповой фазе рождение брата, вследствие ко­торого она, вероятно, чувствует себя развенчанной. Реакция на него жесткая, агрессивная, но все же и либидозно подчеркнутая (она толкает его в воду, но потом сразу же вытаскивает). В своих попытках снова привлечь к себе родите­лей она оказывается в негативной эдиповой инцестуальной ситуации, которая, так как она ее снова и снова хочет проигрывать, привела к углублению трещи­ны в отношениях с родителями, проявившейся уже, вероятно, с рождением брата. Она чувствует себя непонятой, как будто ее отослали, оттолкнули, поки­нули. Путь в одиночество, в монадоподобное существование, в изоляцию - это ее выход, уход из возникшего бедственного положения. Это бедствие прежде всего состоит в конфронтации с собственной агрессивностью, которая в тот момент была относительно близка к реализации и проявилась в конкретном поступке (столкновение младшего брата в пруд). Быть может, интенсивность агрессивных реакций связана также и с пережитым сначала положением фаво­рита (была сильно желанным ребенком для обоих родителей). В последовав­шем затем опыте гомосексуальной травмы, которая была нанесена женщиной, переживаемой ею как мать, она заново узнала, что такое быть отвергнутой, непонятой, из-за чего трещина в отношениях с матерью углубилась. Из прежде единственного любимого ребенка она стала своеобразным образом непонятым ребенком, который искал свое благополучие в одиночестве.

– 161 –

В эдиповой фазе явно терпят крушение эдиповы желания, сексуальность и женская идентичность, она попадает в пубертате в тяжелый кризис, затем сно­ва возникают непреодоленные ранее жизненные темы. Неспособность спра­виться с собственной непонятной агрессивностью и самодеструктивными тен­денциями и с демонстративностью симптоматики не способствовала тому, чтобы родители стали доступнее. Она была снова отвергнута, отклонена, на первое место был бесцеремонно поставлен брат, когда родители уехали вместе с ним за границу. В эдиповой триаде терпят крушение попытки регрессивно восста­новить раннюю диадическую близость с матерью, точно так же, безуспешно, ее путь идет сначала к монадоподобному существованию, которое она описы­вает, волнуясь. Это состояние «выхода» из отношений с важными объектами ведет затем к картине болезни, синдрому нарушений, который соответствует структурным нарушениям, возникающим в ранней диаде. Все же есть возвра­щения к другим нарушениям, которые уже обозначились в диагностической ситуации. Сложилось так, что терапевт чувствует себя расположенной к паци­ентке. Эта диагностическая беседа переходит в терапевтическое диадическое отношение. (Более о психопатологии пограничных нарушений см. Benedetti, 1987; Benjamin, 1993; Blanck und Blanck, 1981; Dulz und Schneider, 1995; Gast, 1997; Heigl-Evers, Heigl und Beck, 1985; Heigl-Evers und Henneberg-Moench, 1985; Higitt und Fonagy, 1992; Janssen, 1990; Kernberg, 1978, 1985, 1988a; Kernberg et al., 1993; Masterson, 1980; Rauchfleisch, 1981, Rohde-Dahser, 1983, 1987, 1994; Rudolf, 1977; Volkan, 1978; Volkan und Ast, 1992).

7.4. Клинический пример нарциссического нарушения личности

Данный случай нарциссического нарушения личности должен показать, как эти больные бессознательно пытаются сделать более переносимой доминиру­ющую у них несовместимость, с одной стороны, высоко идеализированной самости и, с другой стороны, обесцененной самости, как она интрапсихически существует в Эго.

35-летний мужчина позвонил по телефону с настоятельной просьбой о по­мощи. Он не может продолжать свою учебу, страдает от заторможенности мыс­лительных процессов, страхов и суицидальных мыслей и импульсов.

После разрыва с подругой, с которой они встречались на протяжении несколь­ких лет, он все больше впадал в депрессию, стал малодушным, у него появилось ощущение, что его покидают силы, он не может больше думать, ему сложно скон­центрироваться, он обеспокоен и чувствует себя полностью заторможенным. Жизнь кажется ему пустой, все усилия - бессмысленными. Он томится мучительными сомнениями в себе, и в связи с этим возникают суицидальные импульсы. Он тоску-

– 162 –

ет по безопасному окружению, по немедленному освобождению или успокоению. В телесной сфере он также чувствует себя надломленным, у него всегда есть жалобы. Он как будто отрезан от мира, он чувствует себя подавленым этими внутренними паническими чувствами, телесным напряжением и негативными импульсами. После того как он приблизительно четверть часа рассказывал о своих жалобах, он почувствовал некоторое изнеможение. Во время его рассказа складывается впечатление, что все это содержание, жалобы и стенания из него «вытекают», как будто за счет этого он все больше освобождается от этого давления; после такого освобождения и опустошения он предстает перед исследователем словно выхолощенная скорлупа, пустая, тонкостенная, бесцветная.

После первых вопросов о запустившей эти процессы ситуации и о развитии жизненной истории картина меняется. Пациент ведет себя все более собранно, даже голос становится сильнее; развивается все более ясный и позитивный эмоциональный контакт между пациентом и исследователем. Возникает впечатление, что таким образом он снова включается в мир, что он приобретает из этого соединения энергию, которая делает для него возможным во второй части обследования очень конкретно и с хорошей рефлексией представить свою социальную и психическую ситуацию до заболевания. Он сообщает, что уже три раза был в подобном состоянии, и всегда речь шла о ситуациях разрыва. Собственно, всегда говорилось об отношениях, в которые он был сильно включен чувственно и в социальном плане. Ему всегда казалось, что он потерял часть самого себя и после этого осталась зияющая рана. Это были отношения с женщинами, а как-то в отпуске - дружеские отношения с похожим мужчиной. Эти отношения были очень интенсивными, он чувствовал себя в них спокойно; там было совпадение интересов, чувств и даже мировоззрений. Оба существовали друг для друга; он использует такие слова как «неразлучные», «гармоничные», «необычные», «восхитительные», «особенные». В этих отношениях он чувствовал себя наполненным, у него было много энергии, он все делал для партнера, брал на себя его работу и, несмотря на перегрузку, ощущал себя превосходно. Но затем всегда случался разрыв, у него словно земля уходила из-под ног. Погружение глубоко внутрь вплоть до телесных симптомов. Ни с помощью работы, ни с помощью отдыха он не может остановить этот срыв и это погружение.

Во время этого пространного рассказа у слушателя, несмотря на первона­чальный интерес, возникает все более сильное чувство скуки, сопровождаю­щееся мыслью: «Прекрати, наконец, достаточно», - в сочетании с легким раз­дражением. Затем изумление, что «поток жалоб» так просто можно остановить конкретными вопросами. Пациент неожиданно становится очень преданным, хочет получить конкретный совет, тут же заявляет, что согласен со всеми ме­роприятиями; у слушающего возникает легкое недоверие из-за этой «предан­ности», этого слишком быстрого доверия к человеку, которого он совершенно не знает.

– 163 –

О жизненной ситуации он сообщает, что родился вторым близнецом; брат умер через несколько дней после рождения. Он сам из-за своего плохого физи­ческого состояния несколько недель был на стационарном лечении.

Мать очень рано заметила его выраженную чувствительность и высокий интеллект. В отношении его трех старших братьев и сестер он был чем-то осо­бенным, как из-за его нежности и хрупкости, так и вследствие его художествен­ных талантов. Он вспоминает, что ребенком много мечтал; также были сны наяву, когда он играл для себя одного. Ночные сны были полны страхов. В дневных снах мир был полон красоты и первозданности; чаще всего он пред­ставлял дальние острова, где все было удивительно красиво. Реальную ситуа­цию в родительском доме он описывает как непереносимую, мать, с одной сто­роны, была очень холодна, с другой стороны, она оберегала его как самое до­рогое и позже при помощи различных частных учителей и специальных кур­сов хотела сделать из него что-то особенное; его это совершенно не интересо­вало, скорее было ему в тягость.

Отец, напротив, был слабым и менее практичным человеком. Он чувство­вал себя лучше всего, только когда сидел за своими книгами в своем кабинете, там дети не могли побеспокоить его.

Он, пациент, в значительной мере был одиночкой; в школе он слыл одарен­ным, себе на уме, но, однако, по его словам, демонстрировал свои художествен­ные таланты, участвуя в некоторых представлениях.

В пубертате он интересовался спортом, как следствие, стал хорошо разви­ваться физически, легко общался со сверстниками. Но часто его тренировки были чрезмерными, из-за этого получал травмы.

После того как он очень хорошо сдал выпускные экзамены в школе, он начал изучать философию; через некоторое время он «оторвался» от жизни, много читал и размышлял. Скоро это его перестало интересовать и, в конце концов, он прекратил обучение. После этого он пробовал себя в различных социальных службах, также нигде не оставаясь надолго. Это происходило так: сначала он работал с воодушевлением, затем очень быстро терял интерес к людям и к задачам. После этого он заново начал обучение и ему недолго оста­лось до его завершения. Так или иначе, он беспокоился о том, как будет устра­ивать свою жизнь. Только в устойчивых близких отношениях он чувствовал себя спокойно и благополучно, в этом тесном сосуществовании он был полон жизни и энергии.

Эта маленькая зарисовка должна была показать, как пациент с нарцисси­ческими нарушениями личности организует и структурирует отношения, существенные и значимые для него. В других он переживает идеальное или идеальным образом согласованное с ним существо, которое дает ему шанс пе­реживать себя как квазизаконченное целое, как человека, которому гарантиро­вана его идентичность. Актуальный идеализированный другой используется в

– 164 –

этой приписанной ему функции; другой используется - в фантазиях - как ва­риант внешнего проявления собственной самости, как часть собственной са­мости; тем самым у него как бы отбирается его собственное существование; это не исключает того, что человек с нарциссическими нарушениями, со своей стороны, готов сделать многое для того, чтобы сохранить идеальное единение. Иными словами, он пытается способствовать тому, чтобы другой оставался в этом желаемом идеальном состоянии и впредь мог быть ему полезным.

Эти отношения служат прежде всего для удовлетворения нарциссической нужды (защита от раздражителей, диффузное состояние благополучия, безо­пасность, установление самоценности); пока имеются такие отношения, гаран­тировано удовлетворение этих нужд и пациент чувствует себя достаточно бла­гополучно, хотя - из-за имеющейся выраженной зависимости - остается ба­зальное чувство неуверенности, чувство подверженности угрозе. Эта неуверенность, как правило, обоснованна, поскольку личности, которые описанным образом позволяют сделать себя субститутами частных объектов, обычно прекращают такие отношения, когда становится ясно, что они не могут соответствовать направленным на них идеализированным ожиданиям или если они не хотят соответствовать этим ожиданиям. Если такие отношения подходят к концу, как это несколько раз переживал пациент в нашем примере, неудовлетворенные нарциссические потребности заполняют переживания потерпевшего; самость, которая преобразилась с помощью таких отношений в грандиозную, сталкивается с переживанием обесценивания, переходит к переживанию ничтожности, опустошенности, выхолощенности, идентичность перестает нормально функционировать. Самообесценивание проявляется прежде всего тогда, когда потерпевший не обесценивает потерянный идеализированный объект, когда этот объект не подвергается критике, чтобы сохранить его потенциально доступным. В других случаях, напротив, противодействие угрожающему самообесцениванию осуществляется за счет того, что покинутый частный объект под­вергается обесцениванию.

Дефицит, которым страдает пациент, затрагивает прежде всего реальную самость; она слабо сформирована и в ней не может быть найдена база для надежной идентичности; она не может служить посредником между чрезмерно возвышенной идеальной самостью и обесцененной самостью; две последние в значительной степени несовместимы, несогласованны друг с другом, они дол­жны описанным способом содержаться отдельно друг от друга. Здесь речь идет не о конфликтных напряжениях, которые могли бы привести к содержащей компромиссы компенсации, а об интрасистемной (содержащейся в Эго) несов­местимости репрезентаций самости.

Патогенез, который здесь наметился, основывается на ранней социализа­ции; мать, которая видит или хочет видеть, что из ребенка вырастет нечто осо­бенное, может способствовать развитию его способностей, подпитывающих

– 165 –

такую гордость. Она, однако, не может дать ребенку положительное эмоцио­нальное внимание. У нее больше выражена тенденция держать его в зависимо­сти, недостаточно или вообще не способствовать становлению его самости или автономии; и вследствие этого не осуществляется перехода функций основной регуляции от репрезентаций объектов к репрезентациям самости.

Из-за того, что мать (предположительно) давала ему слишком мало свобо­ды в области существенной регуляции, возможно, слишком мало от него тре­бовала и при развитии телесной силы, слишком щадила его, оберегала его как самое дорогое, он остался хрупким; с другой стороны, ранняя смерть брата-близнеца могла стать источником глубинного страха, так как это могло вызы­вать фантазии, что самоутверждающаяся холодная мать, принимающая не жизнь ребенка как таковую, а его потенциальные возможности, могла быть угрозой для жизни брата. Это требовало от выжившего близнеца стойкого стремления соответствовать ожиданиям матери, чтобы избежать подобной судьбы. Может быть и так, что выживший задним числом чувствует за собой вину, что привело к необходимости постоянной легитимизации своего существования (подроб­нее о психопатологии нарциссических нарушений личности см. Argelander, 1972а; Blanck und Blanck, 1981; Joffe und Sandler, 1967a; Kernberg, 1975, 1988a, b, 1997;Koehler, 1978;Kohut, 1973, 1979; Lichtenberg, 1990; Mertens, 1981; Rohde-Dachser, 1987; Volkan, 1978; Volkan und Ast, 1994; Zepf, 1985).