5. Диалог на языке тела в традиционной обстановке

Как использовать и вести диалог между пациентом и терапевтом на языке тела? Ответ требует целого ряда соображений, которые я поясню на конкрет­ном терапевтическом примере. Сначала я представлю этот пример с точки зре­ния терапевта как участника-наблюдателя и покажу, что использование теле­сного, прежде всего дыхательного, диалога ведет к прототипическому структурированию психического происходящего.

Мужчина примерно 30 лет, очень сдержанный и отчужденный, страдающий хроническим гастритом, после примерно 150 часов анализа во время сеанса на­чинает говорить на неопределенные и абстрактные темы, между которыми я не вижу никакой связи. Я не знаю, к чему он клонит, и начинаю терять терпение. Для описания моего состояния мне приходит в голову часто употребляемое в Рейнской области выражение «fickerig»*. Он сидит, положив ногу на ногу, с на­пряженным лицом и постоянно наблюдает за мной. Чем дольше он говорит, тем больше у меня повышается давление. Я чувствую явное ослабление напряжения, когда он заговаривает о конкретной ситуации в ванной комнате. Это было в пят­ницу вечером, он и его подруга находились в ванной: «Мы оба были...» Он запи­нается и задерживает дыхание. У него, очевидно, не поворачивается язык произ­нести слово «голые», которое я добавляю для себя. После короткого кашля он начинает заново: «Моя подруга мылась в ванне, а я только что вымылся. На нас ничего не было». Он опускает ногу, немного наклоняется вперед, его предплечья тоже немного подаются вперед: «Она стояла так... когда я ее увидел... я захотел... я...» Время от времени он сглатывает, его дыхание становится глубже, в глазах появ­ляется огонек. «....Я так хотел... э... дотронуться до нее... вокруг... внизу живота».

* Беспокойный, непоседливый, суетливый (нем.). - (Прим. перев.).

– 562 –

Я понял, что ему больше всего хотелось обнять нагое тело его подруги сзади и, вероятно, прижаться к ней. Пока он, запинаясь, рассказывает, как он хотел обнять ее сзади, его тело наклоняется вперед, руки подаются назад, он втягивает живот и держит ладонь так, будто его неожиданно ударили в область живота. Его дыхание прерывается. На короткое мгновение он цепенеет. Я сам бессознательно раскачивался вслед за его движениями и замечаю, что я тоже сгибаюсь и тоже смутно чувствую воздействие в области живота. Его подруга очень испугалась этого неожиданного прикосновения и совершенно остолбенела. Она упрекнула его за это «вероломное нападение». Я догадываюсь об ужасе застенчивого влюбленного, объект любви которого каменеет при его робком, страстном приближении. В качестве «модельной ситуации» (Lichtenberg, 1987) мне приходит на ум ребенок, который в радостном возбуждении подбега­ет к маме или папе и наталкивается на стену неумолимого равнодушия. В то время как я еще пребываю в этой ужасной ситуации, он неожиданно для меня отступает в мучительный когнитивный круг взаимных обвинений и самооправдания. Наконец это переходит в попытки когнитивного реструкту­рирования, в которых он затрагивает и некоторые детские воспоминания своей подруги. В это время я чувствую, как у меня поднимается давление.

Мои замещающие движения в момент его телесного отказа, моя тенденция оставаться на месте его неощутимой травмы, а также напряжение во время его рационализаций и психологизации показывают мне, что пациент здесь описыва­ет сцену, в которой проявляется ранняя модель движения, влияющая на нынеш­ний способ отношений, при этом он не может облечь это в слова, достаточные для преодоления. Когда человек использует весь спектр своих психических вы­разительных движений, тогда можно отчетливо наблюдать его собственное дви­жение, которое зашло в тупик, не движущегося более единства противополож­ностей - здесь и там, любви и ненависти, тоски и разочарования, пассивности и активности, терпения и страдания. Двигательный модус сдержанного и заторможенного сближения проявляется во многих модификациях: в той манере, в какой пациент предваряет свою проблему, содержательно - в описываемой сцене, инт­рапсихически - в неспособности принять участие в собственном опыте, интер­психически - в стесненной форме вступления в контакт со мной.

Благодаря тому что терапевт внимательно следит за телесными и парате­лесными моментами собственного движения пациента и своего содвижения, очевидным образом структурируется все взаимодействие. Через участие орга­низма в движении становится особенно очевидным подъем к злополучному кульминационному моменту, душевный тупик и необходимость окольного пути. Через выразительные движения весь процесс приобретает четкую структу­ру. Это тем более важно, когда эмоциональные стремления сильно заторможе­ны, а вербальные выражения служат рационализирующей и психологизирующей защите. Контрперенос тоже структурируется более явно, когда терапевт

– 563 –

открыт для организменного резонанса. Мое желание поторопить его, испуган­ная задержка дыхания, ощущение неожиданного удара в область живота и мое пребывание в этой совместно пережитой травмирующей ситуации, в то время как он выходит из нее с помощью своих форм защиты, а также мучительная работа рационализации отражают внутренний процесс неудавшегося сближения.

Место блокирования в процессе собственного движения обозначает также место рационального вмешательства. Его вербальное сообщение содержит в своем невербальном послании очевидную драматургию. Кульминация действия телесной драмы - как в ванной комнате, так и в кабинете терапевта - это имен­но то место, где заторможенное собственное движение блокируется вновь и вновь и где мог бы наступить переломный момент в изменении его стиля жиз­ни. Опуская руки, закрывая и прищуривая глаза, задерживая дыхание, сглаты­вая, сжимая тело, напрягая живот, он телесно выражает свой индивидуальный закон движения, согласно которому он чувствует, что он снова и снова вынуж­ден приближаться к своему неразрешенному конфликту и страданию, но в то же время страшится связанных с этим психологических последствий и подав­ляет свои жизненные движения. Страшная кульминация проблемы отноше­ний - это именно тот пугающий момент терапевтического процесса, поскольку здесь формируется возможный поворот к изменениям.

Этот пример показывает, как телесные жизненные движения системати­чески включаются в свободно плавающее внимание и как взаимодействие па­циента и терапевта структурируется прототипическим образом. Так мне от­крылась психодинамика моего пациента. Но от моего глубокого психологичес­кого понимания пациенту еще нет никакой пользы, если из-за своего самоот­чуждения он закрыт для эмпатического объяснения. Тогда терапевт со своим состраданием встречает так же мало отклика, как пациент встречал в детстве. Хотя здесь речь идет о чрезвычайно значимом терапевтическом моменте раз­вития, самые большие усилия достичь взаимопонимания могут привести к по­вторению трагедии потери связей. В крайнем случае терапевт может обратить­ся - если говорить словами Фрейда (ПСС XIII, с. 253) - к «внешним» ощуще­ниям пациента, вербальное обращение к «внутренним» ощущениям часто, не будучи услышанным, рикошетом отскакивает от твердей и укреплений теле­сной защиты, которая в развитии предшествует психическим защитным меха­низмам и создает их (Domes, 1992, 1993; Lichtenberg, 1991). Чем меньше паци­ент способен на телесные и эмоциональные переживания, тем больше терапев­тическому диалогу угрожает поток пустых слов.

Если постоянно уделять внимание телесным переживаниям, проще избе­жать превращения процесса застывания и оцепенения в хронический. Поэто­му ниже я выделю шесть типичных видов вмешательства, в которых увеличи­вается степень принятия во внимание телесных жизненных движений и наме­чается переход от объектной к субъектной точке зрения.

– 564 –

1. Терапевт ощущает комплекс организменных признаков переноса и сооб­щает пациенту, что он наблюдает. Реакция последнего показывает, затронуло ли его вмешательство. Согласно моему опыту, это редко происходит с па­циентами, которые сильно отдалились от своего Я.

2. Терапевт связывает свои наблюдения с тем, что он проникается чувства­ми своего пациента (например, его страхом перед отказом или травмой). Когда это задевает пациента, он может сделать важный шаг: ослабить свое вынуж­денное самоподавление. Правда, сегодня мы встречаем много пациентов, до которых вначале нельзя достучаться даже через эмпатические усилия терапев­та достичь взаимодействия

3. Терапевт сводит свои ощущения в образ развития. В случае моего паци­ента у меня возник образ радостно взволнованного ребенка, который в возбуждении бежит к главному значимому лицу, чтобы поделиться с ним своим радо­стным настроением, но со всей силы своей эмоциональности ударяется о стену безжалостного равнодушия. Соответствующие объяснительные образы часто раскрывают модельные ситуации детства, а также актуальные отношения, в частности отношения с терапевтом. Они затрагивают пациента в его глубин­ном слое, точнее, на уровне регрессии, который находится по другую сторону языковых символов взрослого. Целостная и оперативная логика восприятия этих картин дает пациенту возможность разобраться в жизненной фазе, пред­шествующей речесимволической записи. В этих случаях терапевт тоже должен проверить влияние своего вмешательства, нашел ли он соответствующий па­циенту уровень или пациент реагирует на это только так, будто он снова получил новый образец интерпретации, который он теперь должен ассоциативно подтвер­дить или опровергнуть. Если напряжение и оцепенение между пациентом и те­рапевтом сохраняется, то, согласно моему опыту, необходимо систематически обращать внимание на диалект органов и язык тела и помочь пациенту, чтобы он смог снова вступить с самим собой в диалог на языке тела, а не закреплять очевидное самоотчуждение еще больше за счет попыток провести анализ. Тогда терапевт работает непосредственно над подавленной жизненной силой, в психо­аналитической терминологии - над телесным самоопределением пациента.

4. Терапевт описывает свои наблюдения и предлагает пациенту еще раз вернуться на «узкое место» его опыта, и, по возможности не разговаривая, скон­центрироваться на том, что он может ощутить в этот момент. Через расшире­ние этого значимого момента терапевтического процесса принцип свободных ассоциаций распространяется на телесное измерение. Это жизненно важная помощь, поскольку пациент учится уделять внимание самому себе, чувствовать себя, держать ответ перед самим собой.

5. В крайнем случае, можно еще больше усилить «реанимационные меры». Так, можно обратить внимание пациента на то, как он задерживает дыхание, и побудить его дышать глубже, по возможности вдыхая в ту область тела, кото-

– 565 –

рую он как раз прикрывает рукой. Когда пациента не трогает вербальная эмпа­тия, тогда, как правило, его еще можно задеть на этом организменном уровне, так как, несмотря на все самоподавление, еще остались заторможенные жиз­ненные импульсы.

6. Особенно выразительные картины пациенты могут создать, когда тера­певт подхватывает их телесные движения и побуждает пациентов еще раз пос­ледовать своим импульсам. Так, терапевт обращает внимание пациента на роб­кие импульсы пальцев на ногах, ног, пальцев рук, ладоней, рук, плеч, рта, язы­ка, челюсти, бедер, головы, шеи, глаз и т. д. и спрашивает пациента, не захочет ли он позволить своему телу «говорить» самому. Точно так же он направляет внимание пациента на ситуации, в которых пациент ведет с самим собой диа­лог на языке тела: например, когда он кладет одну ногу на другую или наступа­ет одной ногой на другую, когда одна рука гладит другую, когда он кладет руки на лицо или подпирает руками голову и т. д. Так терапевт подхватывает тон дыхания или модуляции голоса и предлагает пациенту невербальное простран­ство для акустического звукоподражания. Часто совместное действие может произвести сильное впечатление, если в терапевтическом процессе сжатому кулаку, подергивающейся ноге или шумному дыханию предоставляется про­стор для самовыражения. Выявляющиеся при этом смысловые формы все боль­ше структурируют актуальные связи, в частности связь между пациентом и те­рапевтом.

Чтобы лучше пояснить последние рассуждения, я привожу ниже ряд сжа­тых примеров языка тела и диалекта органов:

• когда движения челюсти и рта пробуждают воспоминания о кормлении грудью и об отнятии от груди, а также о переводе на твердую пищу, и при этом объясняются актуальные «затруднения при кусании» и страх перед расставани­ем, равно как и сдерживаемая ярость;

• когда ритмические колебательные движения пациентов, вызывающих образ госпитализированного ребенка, воскрешают раннее чувство одиночества и делают понятными нынешние защитные механизмы;

• когда в том, как пациент смотрит и отводит взгляд, как он поворачивает­ся и отворачивается, засыпает и пробуждается, вновь инсценируются нерешен­ные проблемы фазы повторного сближения;

• когда в движении вперед и отходе назад, расширении и сжатии, во вдохе и выдохе оформляется типичный стиль отношений;

• когда в телесных образах возникают значимые ситуации, имевшие место на пеленальном столике, которые мгновенно могут сделать легко понятны­ми нынешние нарушения отношений;

• когда в подергивании рук и ног вырисовываются и оформляются агрес­сивные и экспансивные тенденции;

• когда пациент корчится и извивается, как будто ему необходимо изба­виться от внешних и/или внутренних пут;

– 566 –

• когда он сам касается себя пальцами, руками или ногами, как будто они воспроизводят нежные или неодобрительные жесты значимого лица;

• когда его шея вытянута, как будто он должен с трудом держаться над водой или препятствовать падению в бездну;

• когда он выпрямляет колени, чтобы компенсировать неопределенность своей собственной позиции, и т. д.

Когда у терапевта возникают двигательные образы и когда они исчезают, им руководят особые организменные реакции контрпереноса, как, например:

• когда он замечает, что его дыхание становится все более поверхност­ным и он сам становится непосредственным участником самоограничения па­циента;

• когда его давление повышается и он констатирует, что он оказался втя­нут в «работу-головную боль»;

• когда он чувствует усталость и сонливость;

• когда у него спирает в горле или когда он чувствует удушье;

• когда его желудок судорожно сжимается или он чувствует нечто похо­жее на удар в область живота;

• когда он чувствует сильное желание закричать, вскочить, ударить или встать;

• когда его сердце начинает громко стучать, бешено биться или болеть;

• когда он чувствует сексуальное возбуждение или не испытывает ничего похожего там, где этого можно было бы ожидать;

• когда его спина напряжена или начинает болеть;

• когда он реагирует или хочет отреагировать на бессознательные вокали­зации своего пациента, как будто он чувствует призыв к диалогу на другом уровне;

• когда его голос меняется и он, так сказать, переходит или перешел в но­вый модус отношений со своим пациентом;

• когда он смотрит вслед своему пациенту или отворачивается от него и закрывает глаза, и таким образом он неявно устанавливает или прерывает особый контакт и т. д.

Когда терапевт помогает пациенту лучше понять свои эмоциональные и телесные движения, он может руководствоваться следующими ориентирами:

1. Принцип «свободных ассоциаций» систематически распространяется на телесное измерение психического самовыражения;

2. Когда общепсихический процесс грозит застыть или расплыться, тера­певт подхватывает оставшиеся рудименты жизненной силы, которые дольше всего удерживаются в телесной сфере;

3. После того, как он сфокусировал и прояснил ситуацию вместе с пациентом, он предлагает пациенту позволить своему телу сказать или сделать имен­но то, на что оно в данный момент намекает;

– 567 –

4. Терапевт заботится о том, чтобы эти проявляющиеся импульсы получи­ли возможность осмысленного формирования. Для этого формирующимся еди­ницам действия требуется соответствующее время и защитные рамки, кото­рым могут помешать более высокоорганизованные функции, такие как речь;

5. Так как пациент сопровождает свои жизненные движения рассудком взрослого, он будет, после создания характерной сцены, возвращаться к ис­пользованию языка, чтобы описать и классифицировать свое поведение и пе­реживания. Однако в начинающемся диалоге между пациентом и терапевтом акцент переносится с сообщений о соответствующем толковании к сообщени­ям о значимом переживании;

6. Часто сформировавшиеся в терапевтическом пространстве образы не­посредственно раскрывают и события переноса. Иногда для того чтобы понять свои переживания как прототипы всей действительности, пациенту требуется помощь терапевта.

6. ТЕЛЕСНЫЙ ДИАЛОГ В РАСШИРЕННОЙ ОБСТАНОВКЕ

При переходе от традиционной обстановки к расширенной терапевт отка­зывается от своего постоянного места (за кушеткой или напротив пациента) и включает в свою психоаналитическую работу движение и прикосновение. Эту перемену можно наглядно пояснить на примере Хирша, который в своем сочи­нении о теле в психоаналитической терапии останавливается на общественно разрешенном и даже желательном контакте между пациентом и терапевтом, а именно: рукопожатии до и после сеанса. На этом хорошо знакомом каждому аналитику примере прикосновения Хирш показывает, что подача или пожатие руки «часто является точным указанием на внутреннее состояние человека» (Hirsch, 1994, с. 156):

«Оно может колебаться от слабого, "резинового", вялого и бессиль­ного до решительного, сильного и болезненно-агрессивного. Руки могут быть холодными или горячими, влажными или сухими, твер­дыми или мягкими. Отсутствие взаимопонимания между двумя людьми может выражаться в том, что две тянущиеся друг к другу руки разминутся. При подаче руки могут, кроме того, проявиться аверсивные тенденции, подумайте о чрезмерно потных руках или руках, покрытых экземой, так что прикосновение этой руки содер­жит в себе некую оговорку, некое ограничение. Также возникают амбивалентные ситуации, когда один из здоровающихся болеет ин­фекционным заболеванием и другой боится заразиться им через рукопожатие.

– 568 –

На одну характерную особенность некоторых людей, и как раз не­которых пациентов, я обратил внимание не в последнюю очередь благодаря своим реакциям раздражения. Я имею в виду самоволь­ное усиление и продление обычно гармоничного и естественного контакта во время рукопожатия, который возникает при взаимном согласии. В подобных ситуациях рука партнера удерживается за­метно дольше, частично сжимается между большим пальцем и ос­тальными пальцами, и ладонь "жертвы" прямо-таки протирается, как будто там есть еще что взять. Разумеется, при этом явлении речь идет о сигнале потребности, которую "виновник" не осознает, возможно, это потребность на уровне предсознания, но реакция раз­дражения точно передает характер нарушения границы. В ходе те­рапии этот симптом может появиться и снова исчезнуть, он всегда указывает на фазы повышенной потребности. Можно обнаружить и противоположный случай, а именно: в рукопожатии выражается отказ от контакта, когда рукопожатие небрежное или прерванное» (Hirsch, 1994, с. 156).

В этом выразительном примере прежде всего еще раз наглядно иллюстри­руется отношение к телу в психоанализе. Между «рукопожатием» и «внутренним состоянием» устанавливается непосредственная связь, но само по себе телесное переживание не имеет значения моста через пропасть между телесным и психическим. Тело и его выражения остаются в положении объекта. Что сделал бы психоаналитик, который включает в свою работу методы телесно- и двигательно-ориентированной терапии? Существенное различие состояло бы в том, что после того как он сообщил пациенту о своих наблюдениях, он предложил бы ему взять рукопожатие с собой на аналитический сеанс и посмотреть, какой невербальный диалог при этом возникнет. В этом месте аналитик, не имеющий опыта в этих пробах на действие и прикосновение, мог бы спросить себя, зачем нужна такая проба, если он и пациент уже много раз совершали такое прикосновение до и после сеанса. Собственно говоря, подобаю­щий ответ на этот вопрос могло бы дать только само фактическое испытание. При этом он смог бы «испытать на собственном теле», как изменилось бы взаимодействие, несмотря на все формальное сходство.

Читатель/читательница тоже может приблизиться к такому опыту, а имен­но: через воображаемое действие, в котором угадывается и прослеживается существенное различие между социальным жестом и терапевтическим контактом рук. Даже если рукопожатие уже много раз практиковалось, возникает совершенно иная ситуация, когда такое действие осуществляется в психотера­певтическом контексте, в котором речь всегда идет об определенном проясне­нии отношений. Читатель/читательница может представить себе, что было бы, если бы он/она разыграл/а пробу на прикосновение со своим пациентом/пациенткой или с коллегой из группы Интервидения или со своим партнером/парт-

– 569 –

нершей. При этом он/она наверняка почувствует явное различие между соци­альным или терапевтическим контактом, хотя действия в обоих случаях очень похожи. Уже в ответ на одно мое предложение можно представить много ха­рактерных реакций: скепсис, любопытство, интерес, сомнение, страх, раздра­жение, отвращение и т. д. В отношении потенциальных партнеров, по всей ве­роятности, возникают спонтанные чувства симпатии или антипатии. Вероят­но, в этой связи вспоминаются и многие более ранние переживания, связанные с прикосновением. Проба действием в терапевтическом процессе тоже чаще всего начинается с мыслей, которые возникают в ответ на такое предложение, иногда при этом она даже не проводится фактически. На моем курсе по введе­нию в телесно-ориентированную аналитическую психотерапию проводится эксперимент, в котором нужно взять руку партнера. При таком кажущемся столь простым действии участники, как правило, испытывают новые волнующие пе­реживания в отношении самих себя, вернее, при этом они могут с достоверно­стью тела проследить существовавшие до сих пор представления о себе. Я вспо­минаю одну пациентку, которая впервые заметила, как старательно она пыта­лась сделаться незаметной, когда она телом поняла - вопреки здравому смыс­лу, - что ее кулак в моих руках как будто уменьшился и растворился.

Из моего терапевтического опыта я бы хотел обратить внимание на еще одно дополнительное различие. Такие добросовестные предварительные диагности­ческие рассуждения могут значительно ограничить пространство возможного собственного движения, которое нередко можно открыть с помощью простой воображаемой пробы. Благодаря этому моя терапевтическая работа все больше переходила от раскрытия к открытию. Это требует от терапевта готовности от­правиться в экспедицию по неисследованному континенту, при этом он отдается на неуверенное управление пациента и полагается на свою собственную анали­тическую компетентность, как на компас. Наконец - и в этом заключается корен­ное различие - при этом дается ответ на телесные выражения как исконные проявления Я (Kühn, 1994), как собственные движения. Таким образом тера­певт, специализирующийся на телесно-ориентированной терапии, отказывается от своей объектной позиции по отношению к телесным движениям. В этом слу­чае пациент и терапевт фактически позволяют своим рукам говорить друг с другом на присущем им языке органов. Тому, кто принимает в этом участие, открываются базальные формы непосредственного понимания.

Эпизодический отказ от вербального обмена не означает отказа от типич­ного для психоанализа герменевтического понимания. Речесимволическое по­нимание в известной степени идет параллельно с действием, но оно не просто работает по инерции, но сопровождает первоначальные аффекты Я в телесном диалоге, следовательно, оно постоянно наполняется через жизнь и пережива­ния. За счет того что язык время от времени выносится за скобки, внимание сосредоточивается на первичных процессах переживания. Когда пациент и те-

– 570 –

рапевт не погружаются опрометчиво в абстрагированные рассуждения, и оба начинают говорить на диалекте органов, тогда разворачивается диалог на язы­ке тела, в котором пациент на базальном уровне проникает в суть своего харак­терного пространства движения. Разрешая выразительным движениям играть роль субъекта, терапевт преодолевает стадию «психологии одного человека» и в отношении телесного измерения.

Вышеуказанным образом пациент и терапевт могут вести разносторонний диалог на языке тела и использовать презентивное понимание для основополагающего процесса лечения пациента. Они могут, например, позволить говорить только глазам и вступить в визуальный обмен, они могут вести дыхательный или вокальный диалог или ассоциативно «просто делать что-то вместе без слов». Эта проба действием оказывается особенно эффективной, когда, например, запутавшиеся в словах участники группы или пары таким образом очевидно и телесно выражают неосознанные трудности своих отношений. В свете этих примеров становится понятно, что от психотерапевта, занимающегося телесно- и двигательно-ориентированной терапией, особенно требуется способность уступать и способность разграничения, хотя в психоанализе эта диалектика несколько отстраненно характеризуется как абстинентность. Поскольку этот принцип в его сегодняшнем психоаналитическом понимании нельзя определить через физически измеримую дистанцию, я выразил понимаемое под этим терапевтическое состояние как форму со-движения (Heisterkamp, 1993, 1996). В заключение я хотел бы привести пример того, как в телесно- и двигатель­но-ориентированной терапии, основанной на психоанализе, идет работа над вынужденным самоторможением пациента и обращается внимание на то, что­бы рефлексивное понимание происходило на основе аффектов Я. Таким обра­зом, репрезентативное и презентивное понимание могут плодотворно взаимо­действовать.

В примере речь идет о моей коллеге, которая в ходе бракоразводного процесса, воскресившего в памяти ранние травматические переживания, еще раз прибегла к анализу и для этого раз в неделю приходила ко мне. Спустя примерно два года она приняла участие в моем курсе по введению в телесно-ориентированную аналитическую психотерапию. На индивидуальном сеансе после группы пациентка обратилась со следующей проблемой.

Она шла на вечеринку по случаю дня рождения, когда она почувствовала, как у нее снова появилась потребность в партнере, и она представила себе, как она встречает мужчину, который ей понравился. Но эти побуждения сразу же стали поводом для того, что она показалась себе смешной, ей стало стыдно, и она замкнулась в себе. Ей и мне пришли на ум ряд мыслей, которые объясняли ее чувство стыда и ее сдержанность. Мы заговорили о ее страхе признаваться в интимных потребностях и потом чувствовать себя пристыженной. Она высказывала предположения, когда она могла чувствовать себя пристыженной в ро-

– 571 –

дительском доме и во время анализа, откуда мог появиться ее страх в отноше­нии своих подлинных побуждений. Наконец, мы смогли найти в ее стыде не­удовлетворенную детскую потребность в безусловном принятии, которая в зре­лом возрасте привела к страху, потребность оправдывать ожидания и оценки в отношении собственной позиции. Постепенно я почувствовал, как становится все труднее отличать аналитические рассуждения от переживаний, как у меня повышается давление и возрастает напряжение.

Когда пациентка почувствовала нечто подобное, она заговорила о том, как ее проблема проявлялась телесно: сидя в кресле, она поняла, как выглядели ее движения на празднике:

«Когда я шла и стояла, у меня всегда было такое чувство, будто меня тянет назад. Даже когда я шла вперед, я как бы скрывалась за стеклом и таким образом создавала дистанцию. В институте, на сес­сиях или в моей психотерапевтической работе я чувствую себя хо­рошо, этой дистанции нет, и я могу свободно смотреть и свободно идти вперед».

Чтобы предупредить переход к вербализации, я поддержал двигательный аспект и спросил ее, не хочет ли она пройти через лечебный кабинет двумя этими способами, какие она описывала. Она могла бы представить себе от­дельные сцены, в одной из которых она шла закомплексованно, а в другой раскрепощенно. Она с интересом отнеслась к моему предложению. Ей сразу же пришла в голову сцена на заседании, когда она чувствовала себя по-настоящему свободно в противоположность своим ощущениям на празднике. Еще в то время как она говорила это, я заметил, как она оживилась. Она выпрямилась, подняла голову, расправила плечи и грудь. Глубоко вдохнула и легко, с сияю­щими глазами прошла через комнату. Я видел, что она очень привлекательна, и чувствовал, что она мне нравится. Я был поражен, какой оживленной она каза­лась. Я ясно ощущал эротическую привлекательность, которая исходила от нее в этот момент.

При переходе в другое состояние у нее на глазах выступили слезы. Она сразу же проявила совершенно иное настроение, и теперь казалась очень ско­ванной и отстраненной. Ей все (например, картины на стене) казалось дале­ким. Ее походка очень явно изменилась. Она двигалась неуверенно и спотыка­лась, почти падала, бедра были скованы, плечи снова ссутулились. Она стала грустной, остановилась и заплакала. Она чувствовала себя угнетенной и по­давленной. В промежутках она то и дело начинала плакать. Затем она ухвати­лась за стеллаж и сама испугалась от того, как скованно, как неуверенно и ис­пуганно она чувствовала себя в этом втором состоянии. И я чувствовал себя совершенно по-другому. Я чувствовал себя в положении отца и ощутил порыв защитить ее, взять ее за руку, не оставлять ее одну.

Главные переживания этого сеанса в протоколе она описала так:

– 572 –

«Я встаю и иду. Эти два способа идти и быть я ощущаю совершенно по-разному. Бытие на празднике ощущается как приглушенное, мое дыхание замирает, оно стеснено, я чувствую хандру, становится грустно, все мое бытие заторможено, несвободно, мои шаги стано­вятся меньше, когда я иду вперед, кажется, что меня что-то тянет назад. Мне боязно, я взглядом прощупываю пространство перед со­бой, что же там, критично, скептически, на ощупь, несколько нерешительно. Я иду тихо-тихо, как будто мне вообще не следует идти. Переход к ситуации в профессиональном пространстве ощущается очень резко. Я свободна, я могу дышать, мои шаги свободны, ноги идут будто сами собой и в суставах нет ничего похожего на тормоз. Я вижу картину на стене и могу свободно и открыто подойти к картине, все светло и ясно, мое дыхание льется свободно, и вообще такое ощущение, что во мне что-то течет. Я чувствую радость, я чувствую, что просто могу быть. Когда я перехожу к походке на празднике, меняется и мое настроение. Мрачность, печать, даже какой-то ужас, затем что-то ужасное во мне. Время от времени на­чинают литься слезы, Я больше не могу выносить эту походку с такой четкостью и ясностью. Я лучше буду ходить и быть по-друго­му - как в другом теле, в другом туловище. Я чувствую себя на­столько по-разному, что я с трудом осознаю тот факт, что это все я. Я еще никогда так ясно не чувствовала в себе эти два ощущения бытия рядом».

На этом сеансе пациентка телесно-сценически представила свою главную проблему структурирования. Она с достоверностью тела почувствовала две фундаментальные потребности. Одна толкала ее в регрессивном направлении (опереться на что-либо, получить мучительно необходимую поддержку), а дру­гая - в прогрессивном направлении (самой представлять себя, быть самой со­бой). Интенсивно и последовательно пережив обе эти тенденции, которые она до сих пор должна была удерживать бессознательными и разделенными, она совершила в двигательной пробе важный шаг к внутренней интеграции. В био­графическом отношении она припомнила целый ряд связанных с разводом трав­матических переживаний, которые она уже проработала в своем учебном ана­лизе и которые теперь были оценены заново на основе опыта. Она растерянно реагировала на факт, что ее мать вела дневник, к котором детально описывала развитие ее трех старших сестер, и прекратила писать непосредственно после ее рождения, факт, хотя и давно доступный, но впервые установленный на данном этапе анализа. При этом наблюдении воскресло ее прежде неосознаваемое сомнение в том, что она вообще была желанным ребенком. В качестве компен­сации за это глубинное сомнение в себе, она взяла на себя исполнение надежд родителей и превратилась в явную «радость семьи». Соответственно этому уси­лилась ее потребность в значимых лицах, которых она воспринимала и прини­мала бы даже с их «теневыми сторонами».

– 573 –

В пробе действием особенно отчетливо проявляется процесс переноса. Я чувствовал, что пациентка затрагивает меня на многих уровнях регрессии. Один раз - как отца влюбленного ребенка на доэдиповой стадии развития, который еще хочет, чтобы его держали и поддерживали, и ищет мучительно необходи­мый «объект Я». Мы также обнаружили девочку на эдиповой стадии, которая еще пытается связать сексуальное желание с детской потребностью в заботе. Из-за этих бессознательных тенденций она еще в ранних отношениях оказыва­лась в конфликтных ситуациях, которые обычно возникают между партнера­ми, взаимно нуждающихся друг в друге, как в стабилизирующем объекте Я. Связанную с этим неуверенность в себе она не переживала в профессиональ­ных контактах, так как в профессиональной сфере она всегда «блистала»и на­ходила признание, сверх того, заранее сформированная модель движений в про­фессиональной области давала ей достаточную уверенность в общении. Кроме того, я чувствовал себя как отец дочери-подростка, которая в рамках безопас­ной семейной/терапевтической ситуации хочет испытать силу своей привлека­тельности на отце и счастлива от того, что он может любоваться ее независи­мым развитием.