4. Тело в аналитической психотерапии

Часто высказываемое терапевтами, занимающимися телесно-ориентированной терапией, утверждение, что психоанализ пренебрегает телом, не совсем верно, в особенности в последнее время, с тех пор как некоторые психоаналитики все больше чувствуют вызов со стороны своих коллег, которые включают в лечение двигательно- и телеснотерапевтические переживания, и теперь со своей стороны подчеркивают значение тела, телесного Я, телесного образа, нарушений телесного образа, субъективных представлений о теле и его болезнях, связанных с телом воспоминаний, расхождения между телом и душой и т. д. в психоаналитической теории и практике (Вittner, 1986, 1988, 1989; Hirsch, 1989, 1994; Kafka, 1992; Lehmkuhl, 1992; Plassmann, 1993, 1994; Thoma, 1992). Несмотря на это, исходя из моего опыта в телесно- и двигательно-ориентированной терапии, мне кажется, что концепции, рассматриваемые в этих публикациях, требуют уточнения. Хотя психоанализ и перестал пренебрегать телом и иногда упоминает ощущения тела, область телесного, точнее, телесного опыта по-прежнему остается в значительной степени нераскрытой.

Здесь психоанализ стоит на пороге следующей стадии развития. Он должен перенести знаменитое высказывание Фрейда (ПСС VIII, с. 374), согласно которому никого нельзя убить заочно, и на телесные формы индивидуальной защиты. Если пациент не ощущает, как он затвердевает, напрягается, зажимается, сдерживает, подавляет себя, то есть не замечает телесного воплощения своего сопротивления, эти организменные сопротивления или защитные механизмы остаются вне аналитической работы. К глубинному психологическому пониманию относится работа с организмом: то, что мы абстрактно называем

– 559 –

«сопротивлением» и «защитой», - это процессуальные акты телесных форм Я. Когда что пациент чувствует, как он воплощается в актуальной реальности, его телесное существование снова становится ему доступно и поддается творчес­кому преобразованию. Пациент постигает, как он формирует свои индивиду­альные «расстройства» и для чего они ему служат.

Я описал подобный процесс у пациентки, страдавшей психосоматическим заболеванием, которая называла себя головоногим моллюском (Heisterkamp, 1994, 1996а). Переломный момент терапии наступил тогда, когда она смогла телом ощутить, как она сама снова и снова подавляла свои собственные жиз­ненные движения ради вынужденной самозащиты, а, следовательно, как и для чего она воплощалась как головоногий моллюск. Как осознание эта психоди­намика уже в первой фазе терапии поддавалась дифференцированному обсуж­дению. Но только через телесные переживания, которые возникали в результа­те многочисленных промежуточных шагов, она смогла осознать степень своей защиты и понять ее как защитный механизм, облеченный в телесную форму.

Описание длительного процесса, когда пациент постепенно ощущает свою защиту, едва ли можно встретить в психоаналитической литературе. Этот прак­сеологический пробел работы с организмом очевиден во всех известных мне психоаналитических публикациях на тему тела, когда выразительное движе­ние тела каждый раз связывается с вытесненной агрессией, сгорбленная осан­ка - с депрессией, скованные движения - с непрожитыми аффектами, откры­тый рот - со страхом, жесткое положение предплечий - с тем, что ребенка крепко пеленали в детстве, и т. д. Ясно, что ни один из авторов не ведет себя так во время анализа, а значит, не отягощает выразительные движения малоубеди­тельными толкованиями такого рода. Поскольку эта очень значимая с праксео­логической точки зрения промежуточная область воплощения психического в теле и отдаления психического от тела не тематизирована, искусство обраще­ния с этим феноменом остается исключенным из научного обсуждения, так же как и из психоаналитической теории и учения. В этой ситуации повышается вероятность того, что пропасть между выразительными движениями тела и пониманием будет преодолена с помощью когнитивного «короткого замыка­ния» или абстрактного вербального анализа. Лихтенберг (Lichtenberg, 1991) и Хирш (Hirsch, 1994) оба соглашаются с соответствующим примером, который принадлежит Кайзеру (Kaiser, 1977):

«Он описывает странный симптом у пациентки: она держала руки по-особому неподвижно. Из этого Кайзер заключил, что в грудном возрасте пациентке пеленали руки. Пациентка не могла вспомнить об этом событии, однако подтвердила это при прямом расспросе. Это знание сыграло полезную роль в анализе». Лихтенберг предпо­лагает, что переживания этой пациентки «были закодированы только в перцептивно-аффективном модусе действия и позднее их нельзя

– 560 –

было перекодировать в символические представления. Следователь­но, их можно было постичь только аналитически, когда аналитик (по возможности) эмпатически постигает тот способ, каким состоя­нии тела, позы и аффекты переживаются грудным младенцем» (Lichtenberg, 1991, с. 182).

В этом примере разрыв между выражением тела и толкованием особенно очевиден. Поэтому я хотел бы использовать его, чтобы восполнить этот пробел с помощью своего опыта соответствующих лечебных ситуаций двигательно- и телесно-ориентированной терапии. Когда я наблюдаю нечто подобное у одно­го из моих пациентов, я спрашиваю его, не хочет ли он пройти соответствую­щую двигательную пробу (например, позволить рукам говорить, или медленно довести напряжение до максимума или до минимума, или в замедленном тем­пе поднять и опустить руки), чтобы таким образом подобрать ключ к языку кистей и рук. Тогда в этом пространстве возможностей для телесных ассоциаций и фантазий в подобных случаях часто возникают ранние воспоминания и картины, которые сопровождаются сильными вспышками ярости и отчаянным чувством бессилия. Благодаря этому ослабевают и очаги напряжения, которые в большинстве случаев распространены по всему телу. До сих пор они служи­ли пациенту именно для защиты от чудовищной силы этих эмоций, угрожаю­щих ему. На фоне моего опыта работы в области телесно-ориентированной терапии, я опасаюсь, что такие примеры, как вышеуказанный, который типичен для публикаций на тему психоанализа и тела, наводят на мысль, будто тера­певтическая работа закончена, когда найдено правильное толкование, как буд­то с помощью правильного толкования нельзя обосновать даже сопротивле­ние. Если в вышеуказанном примере не было уделено достаточного внимания часто очень затяжному процессу перехода от телесного оцепенения к телесно­му пониманию, о чем я не могу судить, тогда упомянутую пациентку еще раз успокаивали бы медицинскими препаратами.

Наконец, описанные выше неясные моменты связаны с тем, что психоанализ по-прежнему рассматривает выразительные движения как объектные феномены. Обращение с ними характеризуется принципом «распознать и объяс­нить». Однако при таком подходе невербальные выражения остаются в положе­нии объекта. Их обходят вниманием как субъектные формы артикуляции и мани­фестации. Таким образом, вербальное вторжение прерывает диалог на языке тела прежде, чем он сможет развернуться. Субъектное выражение пациента ставится в положение объекта, и теперь его можно рассматривать и анализировать с диаг­ностической дистанции. Есть опасность, что столь типичное для многих пациен­тов самоотчуждение скорее закрепляется, нежели излечивается в результате это­го вторжения. Вместо того чтобы вести с пациентом диалог на языке тела, рас­суждают о том, что означает данное телесное выражение. У двигательно- и теле­сно-ориентированной терапии аналитик мог бы научиться уделять больше вни-

– 561 –

мания телесным «намекам», схватывать их и давать им свободу выражения, пока в присущей опыту форме не откроется содержательная картина. Рядом с типич­ным для психоанализа герменевтическим пониманием, которое нуждается в опос­редованном представлении (репрезентирующее понимание), существует еще одна базальная форма понимания - или, лучше, узнавания, - в которой смысл раскры­вается непосредственным и аффективным образом. Эта форма презентивного постижения смысла лежит в основе герменевтического понимания. Последнее вообще немыслимо без первого, и поэтому психоаналитическая теория и прак­тика должны уделять ему больше внимания.