§ 5. Элементаристы

 

Элементаристами я буду называть группу философов-досократиков, которые учили об элементах. Как и у пифагорейцев, в философии элементаристов утверждается, что есть множество малых единых. Каждое из них неизменно по качеству и может быть названо «элементом». Каждая вещь может быть представлена как некоторая композиция элементов – своего рода смесь или сумма элементов. По настоящему, «сильно», существуют только элементы и их качества. Все остальное, в том числе качества смесей -смешанные качества – есть лишь иллюзия наших органов чувств. Все элементаристы согласны между собой в этой общей части своего учения. Различия между ними возникают лишь по поводу того, сколько существует элементов и каковы они.

Эмпедокл утверждает, что элементов четыре – огонь, воздух, вода, и земля. Между ними действуют две силы – сила вражды и любви. Сила любви смешивает элементы, сила вражды разделяет их. Мир проходит в своем развитии циклы от царства любви (максимального смешения) до царства вражды (максимального разделения) элементов. Пустоты нет – все заполнено элементами.

Анаксагор утверждает, что элементов бесконечно много – кроме элементов Эмпедокла есть элемент дерева, мяса, кости… В то же время видимых качеств еще больше, чем элементов. Чтобы отличить смеси элементов от чистых элементов, нужно начать делить вещество. Если на любом шаге деления оно будет сохранять свое качество, то, значит, мы имеем дело с элементом. Если же на некотором шаге деления возникнет новое качество частей, которого не было у целого, то, следовательно, мы имеем дело со смесью. Отсюда название «гомеомерии» для элементов у Анаксагора, что означает «подобно-частные», т.е. сохраняющиеся в дроблениях. Пустоты также нет. Среди всех элементов есть один элемент – элемент ума (по гречески, «нус»), который управляет отношениями и движениями остальных элементов. До некоторой степени, нус напоминает гераклитовский огонь-логос.

Атомисты (Левкипп, Демокрит) утверждают, что элементов бесконечно много, что они представляют из себя мельчайшие и неделимые материальные тела – атомы. Атомы движутся под действием законов в бесконечном пустом пространстве (у атомистов, по-видимому, впервые появляется идея пустоты и пустого пространства). Сближение атомов кажется нам возникновением материального тела, их рассеяние – исчезновением тела. Иллюзией оказываются уже все чувственные качества. На самом деле, утверждают атомисты, есть только атомы и пустота.

Полный набор эл&

§ 6. Софисты

 

К 5-4 векам до нашей эры, как утверждает наша историография, античная философия достигает некоторой первой полноты. К этому времени существует уже множество философских систем. Это системы милетцев, Гераклита, элейцев, пифагорейцев, элементаристов… И возникает вполне естественный вопрос – что делать с этим многообразием философского знания? Каждая система претендует на истинность, но все они отличаются друг от друга и утверждают довольно разные образы мира. Заслуга софистов состоит в первой попытке ответа на этот вопрос. Они впервые в истории античной философии вводят в философию человека, начинают развивать более гуманитарные разделы философии – гносеологию, аксиологию, логику...

Ответ софистов на поставленный вопрос звучит так: многообразие философских систем проистекает из природы человеческого познания, которое соединяет в себе объективное и субъективное начало. Объективная часть знания – та, которая выражает природу реальности в человеческом сознании. Субъективная составляющая выражает, наоборот, не столько природу познаваемого объекта, сколько природу самого человека – познающего субъекта. Многообразие образов истины возникает из-за «примеси» к объективному знанию субъективной составляющей, и задача познания – отделить объективное от субъективного. Так софисты переносят центр философии из онтологии в гносеологию, из проблемы мира – в проблему отношения человека и мира. В этом – непреходящее значение софистики и ее более глубокая синтетичность, сравнительно с до-софистами. Сфера философского интереса расширяется в софистике за пределы только онтологического знания, что является основным условием восхождения к более глубокому философскому синтезу, к более универсальному образу архэ.

Но очень скоро обнаруживается, что сами софисты оказываются не в состоянии постичь это более синтетическое архэ, отделить объективное от субъективного и преодолеть несовместимое многообразие философского опыта. Они все более разочаровываются в возможностях человеческого познания, в перспективах построения метода познания, позволяющего преодолеть человеческую субъективность. Софисты начинают отрицать истину и возможность объективного человеческого познания. А если нет истины, то нет и лжи. Следовательно, можно говорить все, что угодно, лишь бы это было выгодно говорящему. Так истина начинает заменяться в софистике личной выгодой. Начинают вообще отрицаться какие-либо объективные законы. Доказать можно все, что угодно. Философия превращается в словесную игру, позволяющую одурачить собеседника и ловко манипулировать его сознанием. Такого рода словесная манипуляция, пустая в своей основе, и получает позднее уничижительный оттенок звучания, связываемый со словом «софистика». Античная философия вслед за софистами подходит к своему первому кризису. В софистике философское знание начинает отрицать свою собственную возможность. Но и такое отрицание сыграло свою положительную роль, вызвав к жизни в конечном итоге более мощные интеллектуальные силы. Самоотрицание философии в лице софистики, как оказалось позднее, представляло из себя лишь отрицание старых, более тесных, образов только онтологического синтеза, которые перед лицом расширившегося пространства философской проблематики уже не в состоянии были выполнить свою синтетическую функцию. Правда, здесь можно было бы спросить, разве охватывали эти синтезы вполне и только онтологию? Уже многообразие онтологических синтезов заставляло подозревать недостаточность каждого из них внутри самой онтологии. Но здесь следует иметь в виду следующий принципиальный момент. Каждый онтологический синтез в лице разных видов до-софистических архэ мог быть выстроен как образ единственного архэ, поскольку не было еще в до-софистической философии некоторого необходимого и просторного начала, заставлявшего со-полагать рядом друг с другом разные образы мира. Не было еще самой идеи «образа мира», что заставляло каждый образ мира рассматривать как сам мир, как абсолютную истину, а несовпадающие с ним образы мира – как абсолютную ложь. И только возникновение идеи отношения человека и мира в софистике как нового центра философствования впервые позволило на каждую до-софистическую философию посмотреть как на один из равноправных образов мира.

Итак, в софистике впервые возникает сверх-онтологический синтез, но он дан еще неявно – не как новый, более мощный вид архэ, но как некоторое более обширное пространство философствования, в котором уже были возможны новые позиции и установки. Явно софисты еще во многом продолжали принадлежать до-софистическим образам архэ, хотя неявно они уже ощущали себя гражданами новой философии. Такого рода несоответствие и было выражено ими в позиции отрицания и скепсиса к явным средствам человеческого философствования. Но, как известно, «свято место пусто не бывает». Расширившееся пространство философского синтеза взывало к своим рациональным выражениям, и в лице Сократа наконец античная философия порождает новый – сверх-онтологический – образ архэ и выходит из кризиса времен софистики.