Исповедь и проповедь в публ Льва Толстого
Многие Л. Толстого, единственный раз полностью опубликованного в Полном собрании сочинений писателя (в 90 томах), ставшего сегодня библиографической редкостью, не вошли ни в 20-ти, ни в 22- томное собрание сочинения писателя, до сих пор не стали достоянием читателя.
Незавершенные произведения хронологию
переносились Толстым в дневник, где обдумывались, дополнялись, уяснялись и затем переходили в статьи, письма.
отражают мучительные поиски открывшейся ему истины; попытки передать только что найденное, пока трудно выразимый свой личный духовный опыт.
В публицистических произведениях Толстой апеллирует к «понимающему» его читателю, это тот же порыв прорваться сквозь душевную скорлупу читателя; и боль от понимания, что «этих ничем не проймешь...».
Толстой стремится передать другим людям то, что уяснил, понял сам. Он говорит о себе не от эгоистической сосредоточенности на своем «я» (в чем упрекали его многие критики), а от стремления, познав себя, пройдя свой мучительный путь, на своем опыте убедить читателя.
Дневники Толстого поражают своей предельной искренностью - это исповедь. Толстому важно прежде всего уяснить вопрос для себя, чтобы затем – поделиться своим духовным опытом, объяснить, убедить читателя. Обретенную им истину Толстой стремился открыть и всем людям, «милым братьям», как он называет своих читателей. Отсюда страстность его проповеди, яркие обращения; в записных книжках - лаконизм, афористичность записей.
В последние тридцать лет жизни художественная работа не представлялась Толстому уже главным делом, смысл творчества понимался иначе - это было прямое обращение к публицистике: «Если хочешь что сказать, скажи прямо». После «Исповеди» усиливается голос Толстого-проповедника
В публицистике Л. Толстого звучит исповедь и проповедь. Он стремится убедить читателя в том, что понял сам в результате мучительных исканий. И это не эгоистическая сосредоточенность на себе (в чем зачастую упрекали писателя), а воздействовать своим опытом.
Отсюда прямые обращения, горячие призывы: «Пора понять», «Пора опомниться», «Верьте себе», «Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и рабочим», «Царю и его помощникам», знаменитое «Не могу молчать».
Толстой убежден, что людям «пора понять», что невозможно жить по-старому, «нельзя так жить».
Толстой-публицист горячо верил в силу убеждения словом.
Он ставил страстные вопросы и, найдя ответы на них, горячо призывал: «Одумайтесь», «Любите друг друга».
раздумий на общественно-политические, философские и эстетические темы. религиозно-нравственное учение
писателя, выдающегося мыслителя, увлеченного общественного деятеля. Перечни замыслов и заметки к ним, наблюдения над окружающим, записи разговоров с людьми, мысли о мире и о себе, о прочитанных книгах, личные размышления переплетаются с открыто публицистическими обращениями к людям, «милым братьям».
Публицистика Толстого - отклики на события внутренней и международной жизни.
Это и знаменитая, ставшая манифестом русской публицистики, статья «Не могу молчать».
И статья «Благо любви» (обращение к людям-братьям), написанная как пронзительное, взволнованное напутствие писателя всем людям (не случайно дневниковая запись зачастую завершается знаменитым: «е.б.ж.», так Толстой обозначал - «если буду жив». Настойчиво утверждая в последние годы жизни, что благо наше только в братском единении людей, он и перед лицом приближающейся смерти, пишет: «Милые братья, ... мне и страшно и, главное, странно думать о той ужасной ненавистнической жизни, которой живет теперь большинство из нас, людей, рожденных для любви и для блага».
В этой коротенькой статье Толстой стремится убедить, что жизнь наполнена «блаженством любви и к близким, и к своей душе, к добру и ко всему живому...» Он убежден, что нет «высшего блага, чем любовь».
Писатель вновь настойчиво призывает нас «опомниться», освободиться от старой губительной «ужасной инерции заблуждения», напоминает что насилие, «животная борьба», свойственна человеку. Да, признает писатель, современная жизнь требует злобы, «участия в делах нелюбви к одним братьям ради других». И мы, пишет Толстой, «вместо радостной жизни, жизни любви» не находим ничего лучшего, как «ненавидеть, бояться, мучать, мучаться, убивать, запирать, казнить, учиться убивать и убивать друг друга». «Ведь это ужасно!» - восклицает писатель.
В публицистике Толстого последних лет звучала надежда на возможность перехода к новому веку – веку без насилия. Писатель исполнен веры в то, что в духовном сознании людей произойдет «неизбежный переворот», который утвердит новое, подлинно христианское мироощущение. И всей душой веря, что всякое усилие, «хотя бы самое слабое», содействует этому, Толстой советует прожить с любовью к людям «хоть один день. Хоть один день, оставаясь в тех условиях, в которых застал вас день, поставьте во всяком деле руководиться одной любовью». И с горячей убежденностью он обращается к нам: «поверьте, что любовь, только любовь выше всего: любовь есть назначение, сущность, благо нашей жизни».
Толстой горячо призывает и нас, своих читателей ХХI века: «Милые братья, ради Вашего блага «усумнитесь в той кажущейся вам столь важной внешней жизни, которой вы живете», поймите, что все «устройства общественной жизни миллионов людей – все это ничтожные и жалкие пустяки в сравнении с той душой, которую вы сознаете в себе... Живите только для нее и ею, тою любовью, к которой она зовет вас». И главное: «Только поверьте открытому и зовущему вас к себе благу любви».
Небольшая, в несколько страниц статья Льва Толстого «Не могу молчать» принадлежит к числу лучших публицистических творений великого писателя, она стала манифестом русской публицистики. Это выдающийся документ русской общественной мысли начала ХХ века.
Статья «Не могу молчать» вобрала в себя мучительные размышления писателя, десятилетиями накопленные. Здесь сказался опыт его публицистических выступлений и общественной деятельности 1880-90-х гг. - переписи населения в Москве, помощь голодающим крестьянам; прозвучали страстные, исполненные негодования публицистические формулы писателя: «Народ голоден оттого, что мы слишком сыты».
В статье «Не могу молчать» мысль выражена предельно лаконично, и образно: «Так жить нельзя. Я, по крайней мере так жить не могу и не буду!».
Толстой переживал творимые правительством злодеяния не только как тяжелое общественное бедствие, но и как личную трагедию. Его дневники позволяют увидеть, как эта статья была поистине выстрадана; она выразила негодование и боль писателя.
Толстой в этой статье вновь разоблачил те «глупые и жестокие» приемы, которые правительство применяло в борьбе со своими идейными противниками.
В этой статье Толстой открыто, на весь мир заговорил о государственной политике в России. «Трагизм положения русского правительства теперь в том, — писал он в этой статье, — что, несмотря на то, что оно не может не видеть, что от приложения тех глупых и жестоких средств, которыми оно пользуется, положение только ухудшается, оно не может остановиться».
Толстой показал ярко и убедительно «всю жестокость, губительность того государственного насильнического устройства», ту ужасающую степень нравственного упадка, до которой доведены люди, участвующие в этом.
Писатель с негодованием пишет о том, что люди, стоящие на высших ступенях общественной лестницы, отбросили, как ненужную ветошь, все то, чем они раньше прикрывали свои мерзкие дела, и уже открыто встали на путь насилия. «Если предшественники их еще считали нужным притворяться, теперешние уже находят это совершенно излишним: они знают, что то устройство, которое они поддерживают и которое нужно для их удобства жизни (для получения жалованья), держится на обмане и насилии, не имеющих ничего общего ни с религией, ни с нравственностью, ни с здравым смыслом, и что все это очень хорошо знают и что поэтому совершенно излишне притворяться».
Огромную известность «манифест Толстого» получил за границей. она вышла одновременно в различных изданиях и вызвала многочисленные комментарии . Во всех странах мира. Огромный резонанс получила статья и
В дневнике Толстой говорится о полученных письмах по поводу статьи. Сочувственные вызвали у него чувство благодарности, «ругательные», как он их называл, чувство боли и огорчения.
Среди «ругательных» писем было страшная посылка с веревкой, автор которой советовал Толстому самому затянуть намыленную петлю на своем старом горле, «не утруждая правительство».
Из дневника Толстого видно, с каким нетерпением он ждал откликов на статью. Ему было важно, каково будет ее воздействия на русское и мировое общественное мнение. Толстой был доволен общественным резонансом, вызванным статьей.
Мнение многих своих современников публично выразил И. Е. Репин. В газете «Слово» (10 июля 1908 г.) он опубликовал следующее заявление «Лев Толстой в своей статье о смертной казни высказал то, что у всех нас, русских, накипело на душе и что мы по малодушию или неумению не высказали до сих пор. Прав Лев Толстой,— лучше петля или тюрьма, нежели продолжать безмолвно ежедневно узнавать об ужасных казнях, позорящих нашу Родину, и этим молчанием как бы сочувствовать им.
Миллионы, десятки миллионов людей, несомненно подпишутся теперь под письмом нашего великого гения, и каждая подпись выразит собою как бы вопль измученной души. Прошу редакцию присоединить мое имя к этому списку».
в этот год появляется знаменитая статья Льва Толстого «Не могу молчать», ставшая манифестом русской публицистики.
20 января 1908 г. писатель приступил к свой программной статье, впоследствии озаглавленной «Закон насилия и закон любви». Основной замысел ее - в противопоставлении господствующему в мире «закону насилия» евангельского «закона любви».
Писатель был потрясен газетными известиями о казнях, с ужасом говорил о сообщении, что за полтора года (с января 1907 г.) правительство перевешало уже свыше 2000 человек: «Это уже столько, сколько было казнено во Французской революции».
Тогда же Толстой отослал министру внутренних дел П. А. Столыпину второе письмо, ответа на которое и не ждал; он писал, «чтобы узнать, что к ним обращаться бесполезно».
Отправляя статью В. Г. Черткову для издания, Толстой писал ему 1 июня 1908 г.: «Это так мучает меня, что я не могу быть спокоен, пока не выскажу всех тех чувств, которые во мне это вызывает...». Надеясь на могучее воздействие, которое статья окажет на русское и мировое общественное мнение Толстой торопился ее опубликовать: «Мне прямо хочется ее поскорее напечатать... А там будь, что будет, а я свое исполнил».
Потрясенный совершающимися казнями, Толстой обличает лицемерие защитников государственной политики, оправдывающих своих действия. Он прямо задает им ряд исполненных негодования вопросов.
«Вы говорите, что вы совершаете все эти ужасы для того, чтобы водворить спокойствие, порядок...»
«Вы говорите, что это единственное средство успокоения народа и погашения революции...».
Толстой опровергает аргументы правительства, прикрывающего свои страшные дела соображениями «порядка», «законности» и «государственной необходимости».
«Вы водворяете спокойствие и порядок?» —взволнованно вопрошает Толстой.—«Чем же вы его водворяете?»
Особенное негодование Толстого-публициста вызывает привычный довод правительства, будто репрессии совершаются «во имя народа» и для его «блага».
Толстой приходит к единственному для всех честных людей выводу: нельзя мириться с безнравственными решениями правительства. Нельзя молчать, ибо молчание равно соучастию в преступлениях.
Здесь Толстой выступает не только как публицист, проповедник, обличающий зло, но и как глубоко страдающий человек, которому это зло причиняет нравственную боль.
В этой статье прозвучала проникновенно публичная исповедь.
«Знаю я, что все люди —люди, что все мы слабы, что все мы заблуждаемся и что нельзя одному человеку судить другого. Я долго боролся с тем чувством, которое возбуждали и возбуждают во мне виновники этих страшных преступлений, и тем больше, чем выше по общественной лестнице стоят эти люди. Но я не могу и не хочу больше бороться с этим чувством».
Толстой объясняет причину своего решения публично выступить против творимого зла. Толстой утверждает, что каждый честный человек, живущий в России, не может не чувствовать прямой связи между злодеяниями правительства и его собственной жизнью, поскольку эти злодеяния творятся во имя его спокойствия.
«И как ни странно утверждение о том, что все это делается для меня и что я участник этих страшных дел,— пишет Толстой,— я все-таки не могу не чувствовать, что есть несомненная зависимость» между моей жизнью и «теми страшными преступлениями, которые совершаются».
Ощущение даже косвенной причастности к совершаемым убийствам невыносимо для писателя. Он не может жить, не освободившись от этого чувства, хочет разорвать мучительную невидимую нить. И, задыхаясь от горя, он восклицает:
«Нельзя так жить. Я по крайней мере не могу так жить, не могу и не буду.
Затем я и пишу это и буду всеми силами pacnpoстpaнять то, что пишу, и в России и вне ее, чтобы, одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничтожилась бы моя связь с этими делами, чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы, или же, что было бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье), надели на меня, так же как на тех двадцать) или двенадцать крестьян, саван, колпак и так же столки нули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю».
Эти слова являются вершиной всей статьи. Они потрясают, ибо Толстой выплеснул всю свою боль, невыносимую муку...
Это и слово, и поступок - публициста-гражданина.
Бернард Шоу, восхищенный мужеством Толстого, писал в газете «Favian Nevs» о готовности русского писателя ради счастья народа «стучаться у дверей самых страшных в мире тюрем и класть голову под самый страшный и кровавый топор»
Для статьи характерны проповеднические — вопросительные и утвердительные — интонации, рассчитанные на голос совести у тех, кто причастен к обличаемым жестокостям. «Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы»,— обращается к ним писатель. И далее «Вы же, что вы делаете? На что кладете свои душевные силы? Кого любите? Кто вас любит?»
Дневник и записные книжки Толстого отражают его увлеченно-радостную работу над главным философско-публицистическим трудом последних лет – «Кругом чтения». Эта книга, в которой он предложил ежедневный круг чтения, «возбуждающий лучшие мысли и чувства», мало известна широкому кругу современных читателей: она не включалась в собрания сочинений Толстого.
В течение всего 1908 г. Толстой был занят его второй редакцией: «Начерно кончил, но работы бездна. Если в день составлять, то есть исправлять пять-шесть изречений, то работы больше, чем на год, на четыреста дней. А почти уверен, что этого не проживу. Чем ближе смерть, тем сильнее чувствую обязанность сказать то, что знаю...»
Толстой привел отрывки из множества авторов разных эпох – писателей, философов, публицистов. Его радовала возможность «входить в общение» с писателями и мыслителями разных веков, как будто нет «границ времени». Среди духовных учителей, имена которых чаще других встречаются в Дневнике,— Лао-цзы, Конфуций, Мэнцзы, Сократ, Платон, Эпиктет, Марк Аврелий, Паскаль, Руссо, Кант, а также новейшие мыслители — Шопенгауэр и Эмерсон.
Лев Толстой высказывал свои заветные мысли и мысли мудрых людей — «плод духовных усилий всех высших лучших умов и сердец человечества», да и «не слова только» (из записей 1908 года), для приближения к «вечно далекому совершенству, тому состоянию человеческого духа, когда нет преград на пути к единению людей и теряют всякое значение религиозные, философские, национальные и прочие различия между ними. Уже замечено, что некоторые записи «Круга чтения» приобрели особый, пророческий смысл в жизни писателя. Толстой навсегда покинул свой дом, Ясную Поляну 7 ноября 1910 г. В «Круге чтения» на этот день одна из записей звучит так: «Я не жалею о том, что родился и прожил здесь часть моей жизни, потому что я жил так, что имею причину думать, что принес некоторую пользу... Когда же придет конец, то я оставлю жизнь так же, как я бы ушел из гостиницы, а не из своего настоящего дома» (Цицерон).
Хотелось бы также отметить, что тема этого дня - ухода Толстого - в Бессмертие.
Своего читателя из будущего Толстой называет в дневнике «милым братом».
Для нас, читателей ХХI века, спустя сто лет, в творчестве и дневниках позднего Толстого — великая мудрость о том, как лучше жить каждому и всему человечеству, как познать «благо любви».
Он обращается к нам: «...при известной степени развития внешних условий жизни книга, печать вообще сделалась средством общения людей между собой и поэтому нельзя пренебрегать этим средством».
В публицистике Толстого содержатся отклики на события внутренней и международной жизни, отражен круг его интересов.
Книга о публицистике помогает развеять мифы об аполитичности Толстого
После «Исповеди» усиливается голос Толстого-проповедника; художественная работа уже не представлялась ему главным делом, смысл творчества понимался иначе – это было прямое обращение к публицистике.
В публицистике Л. Толстого звучит исповедь и проповедь. Отсюда прямые обращения, горячие призывы: «Пора понять», «Пора опомниться», «Верьте себе», «Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и рабочим», «Царю и его помощникам».
Толстой убежден, что людям «пора понять», что невозможно жить по-старому, «нельзя так жить». Толстой-публицист горячо верил в силу убеждения словом. Он ставил острые вопросы и, найдя ответы на них, страстно призывал: «Одумайтесь», «Любите друг друга».
В книгу помещены статьи, над которыми Лев Толстой работал на протяжении всей жизни
Тогда они были опубликованы в России лишь с цензурными купюрами, но – парадокс! – сегодня мало известны современному читателю.
Небольшая, в несколько страниц статья Льва Толстого «Не могу молчать» принадлежит к числу лучших творений великого писателя, стала манифестом русской публицистики. Это выдающийся документ русской общественной мысли начала ХХ века. В истории мировой публицистики она занимает достойное место наряду с статьями Э. Золя, Р. Роллана, В. Гюго, Г. Гессе.
Все, что было передумано, прочувствовано, пережито Толстым за годы первой русской революции, выразилось здесь с особенной силой.
Статья «Не могу молчать» вобрала в себя мучительные размышления писателя, накопленные десятилетиями. Здесь сказался опыт его публицистических выступлений и общественной деятельности 1880 – 1890-х гг. – переписи населения в Москве, помощи голодающим крестьянам, когда прозвучали страстные, исполненные негодования слова Толстого: «Народ голоден оттого, что мы слишком сыты».
И в статье «Не могу молчать» толстовская мысль выражена предельно лаконично и образно: «Так жить нельзя. Я, по крайней мере, так жить не могу и не буду!».
Толстой переживал творимое правительством насилие не только как тяжелое общественное бедствие, но и как личную трагедию. Его дневники позволяют увидеть, как эта статья была поистине выстрадана.
Толстой вновь разоблачил те «глупые и жестокие» приемы, которые правительство применяло в борьбе со своими идейными противниками. Он открыто на весь мир заговорил о государственной политике в России. «Трагизм положения русского правительства теперь в том, – писал он в этой статье, – что, несмотря на то, что оно не может не видеть, что от приложения тех глупых и жестоких средств, которыми оно пользуется, положение только ухудшается, оно не может остановиться».
Толстой показал ярко и убедительно «всю жестокость, губительность того государственного насильнического устройства», ту ужасающую степень нравственного упадка, до которой доведены люди, участвующие в этом.
Писатель с негодованием пишет о том, что люди, стоящие на высших ступенях общественной лестницы, отбросили как ненужную ветошь все то, чем они раньше прикрывали свои мерзкие дела, и уже открыто встали на путь насилия. «Если предшественники их еще считали нужным притворяться, теперешние уже находят это совершенно излишним: они знают, что то устройство, которое они поддерживают и которое нужно для их удобства жизни (для получения жалованья), держится на обмане и насилии, не имеющих ничего общего ни с религией, ни с нравственностью, ни с здравым смыслом, и что все это очень хорошо знают и что поэтому совершенно излишне притворяться».
Толстой написал о письмах, полученных им по поводу статьи. Сочувственные вызвали у него благодарность, «ругательные», как он их называл, – боль и огорчение. Автор одного «ругательного» письма советовал Толстому самому затянуть намыленную петлю на своем старом горле, «не утруждая правительство», – в этой посылке была и веревка.
Толстой с нетерпением ждал откликов на статью. Ему было важно знать, каково будет ее воздействие. Толстой был доволен общественным резонансом, вызванным статьей.
Мнение многих своих современников публично выразил И. Е. Репин. В газете «Слово» (10 июля 1908 г.) он опубликовал следующее заявление: «Лев Толстой в своей статье о смертной казни высказал то, что у всех нас, русских, накипело на душе и что мы по малодушию или неумению не высказали до сих пор. Прав Лев Толстой – лучше петля или тюрьма, нежели продолжать безмолвно ежедневно узнавать об ужасных казнях, позорящих нашу Родину, и этим молчанием как бы сочувствовать им.
Миллионы, десятки миллионов людей, несомненно подпишутся теперь под письмом нашего великого гения, и каждая подпись выразит собою как бы вопль измученной души. Прошу редакцию присоединить мое имя к этому списку».
Писатель был потрясен газетными известиями о казнях, с ужасом воспринял сообщение о том, что за полтора года правительство перевешало уже свыше 2000 человек: «Это уже столько, сколько было казнено во Французской революции». Тогда же Толстой отослал министру внутренних дел П. А. Столыпину второе письмо, ответа на которое и не ждал; но «писал, чтобы узнать, что к ним обращаться бесполезно».
Отправляя статью для издания, Толстой писал В. Г. Черткову 1 июня 1908 г.: «Это так мучает меня, что я не могу быть спокоен, пока не выскажу всех тех чувств, которые во мне это вызывает...». Толстой торопился ее опубликовать: «Мне прямо хочется ее поскорее напечатать... А там будь, что будет, а я свое исполнил». Судя по дневниковым записям, Толстой с нетерпением ждал появления статьи «Не могу молчать», искал в газетах известий о ней и «желал бы, чтобы она имела успех».
Потрясенный совершающимися казнями, Толстой обличает лицемерие защитников государственной политики, оправдывающих свои действия.
Толстой опровергает аргументы правительства, прикрывающего свои страшные дела соображениями «порядка», «законности» и «государственной необходимости». «Вы водворяете спокойствие и порядок?» – взволнованно вопрошает Толстой. – «Чем же вы его водворяете?»
Особенное негодование Толстого-публициста вызывает привычный довод правительства, будто репрессии совершаются «во имя народа» и для его «блага».
Толстой утверждает: нельзя мириться с безнравственными решениями правительства. Нельзя молчать, ибо молчание равно соучастию в преступлениях.
Толстой говорит как публицист, как проповедник, обличающий зло, и как г человек, которому это зло причиняет нравственную боль.
В статье прозвучала проникновенная публичная исповедь. «Знаю я, что все люди – люди, что все мы слабы, что все мы заблуждаемся и что нельзя одному человеку судить другого. Я долго боролся с тем чувством, которое возбуждали и возбуждают во мне виновники этих страшных преступлений, и тем больше, чем выше по общественной лестнице стоят эти люди. Но я не могу и не хочу больше бороться с этим чувством».
Толстой объясняет причину своего решения выступить против творимого правительством зла. Он утверждает, что каждый честный человек, живущий в России, не может не чувствовать прямой связи между злодеяниями правительства и его собственной жизнью, поскольку эти злодеяния творятся якобы во имя его спокойствия.
«И как ни странно утверждение о том, что все это делается для меня и что я участник этих страшных дел, – пишет Толстой, – я все-таки не могу не чувствовать, что есть несомненная зависимость между моей жизнью и теми страшными преступлениями, которые совершаются».
Ощущение даже косвенной причастности к совершаемым убийствам невыносимо для писателя. Он не может жить, не освободившись от этого чувства, не разорвав эту мучительную невидимую нить. И, задыхаясь от горя, восклицает:
«Нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу так жить, не могу и не буду.
Затем я и пишу это и буду всеми силами распространять то, что пишу, и в России и вне ее, чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничтожилась бы моя связь с этими делами, чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы, или же, что было бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье), надели на меня, так же как на тех двадцать или двенадцать крестьян, саван, колпак и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю.»
Это и слово, и поступок – писателя, публициста, гражданина.
Бернард Шоу, восхищенный мужеством Толстого, писал в газете «Favian Nevs» о готовности русского писателя ради счастья народа «стучаться у дверей самых страшных в мире тюрем и класть голову под самый страшный и кровавый топор».
Для статьи характерны проповеднические – вопросительные и утвердительные – интонации, рассчитанные на голос совести у тех, кто причастен к обличаемым жестокостям. «Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы», – обращается к ним писатель. И далее: «Вы же, что вы делаете? На что кладете свои душевные силы? Кого любите? Кто вас любит?»
В этом же 1908 году была написана и статья «Благо любви» (обращение к людям-братьям) - пронзительное, взволнованное напутствие писателя всем людям.
Настойчиво утверждая в последние годы жизни, что благо наше только в братском единении, он и перед лицом приближающейся смерти пишет: «Милые братья, ...мне и страшно и, главное, странно думать о той ужасной ненавистнической жизни, которой живет теперь большинство из нас, людей, рожденных для любви и для блага».
В этой коротенькой статье Толстой стремится убедить читателей, что жизнь наполнена «блаженством любви и к близким, и к своей душе, к добру и ко всему живому...» Он убежден, что нет «высшего блага, чем любовь».
Писатель вновь настойчиво призывает нас «опомниться», освободиться от старой губительной, «ужасной инерции заблуждения», напоминает что насилие, «животная борьба», свойственна человеку. Да, признает писатель, современная жизнь требует злобы, «участия в делах нелюбви к одним братьям ради других». И мы, пишет Толстой, «вместо радостной жизни, жизни любви» не находим ничего лучшего, как «ненавидеть, бояться, мучить, мучиться, убивать, запирать, казнить, учиться убивать и убивать друг друга». «Ведь это ужасно!» – восклицает писатель.
В публицистике Толстого последних лет звучала надежда на то, что придет новый век – век без насилия, что в духовном сознании людей произойдет «неизбежный переворот», который утвердит новое, подлинно христианское мироощущение. И всей душой веря, что всякое усилие, «хотя бы самое слабое», содействует этому, Толстой советует прожить с любовью к людям «хоть один день. Хоть один день, оставаясь в тех условиях, в которых застал вас день, поставьте во всяком деле руководиться одной любовью». И с горячей убежденностью он обращается к нам: «поверьте, что любовь, только любовь выше всего: любовь есть назначение, сущность, благо нашей жизни».
Горячие призывы Толстого обращены и к нам, читателям ХХI века: «Милые братья, ради Вашего блага усумнитесь в той кажущейся вам столь важной внешней жизни, которой вы живете», поймите, что все устройства общественной жизни миллионов людей – все это ничтожные и жалкие пустяки в сравнении с той душой, которую вы сознаете в себе... Живите только для нее и ею, тою любовью, к которой она зовет вас». И главное: «Только поверьте открытому и зовущему вас к себе благу любви».
Увлеченно-радостно Толстой работал над главным философско-публицистическим трудом последних лет – «Кругом чтения». В нем он предложил свод текстов для ежедневного чтения, «возбуждающий лучшие мысли и чувства». Эта книга до сих пор мало известна широкому кругу современных читателей.
Нам, читателям XXI века, в публицистических произведениях Толстого открывается великая мудрость о том, как лучше жить каждому человеку и всему человечеству, как познать «благо любви».
х х х
Тексты произведений, дневников, писем Толстого печатается по Полному собранию сочинений Л.Н. Толстого в 90 томах (Юбилейное издание). - М., 1928-1958.
В предисловие:
Многие публицистические работы Толстого появились в результате его переписки
Ответное письмо писателя зачастую становилось отдельной статьей.
Письмо Л. Толстого к Р. Роллану появилось в газете «Неделя» в 1888 г. под названием «О ручном труде». Статья «Неделание» была вызвана телеграфным запросом (с оплаченным ответом): «Что ожидает человечество?» редактора журнала «Revue de revues», приславшего также газетным вырезки из французских газет с речью А. Дюма и Э. Золя. Статья «Приближение конца» была вызвана письмом голландского журналиста Вандервера, а «Религия и нравственность» - письмом редактора берлинского журнала «Für Ethische Kulture» Г. фон Гижицкого. Как ответ на письмо М.Д. Суворова появилась статья писателя «Как освободиться рабочему народу?».
Для публикации предназначались «Письмо к польской женщине», «К итальянцам». В форме обращения написаны статьи «Верьте себе» (обращение к юношеству) и «Любите друг друга» (обращение к кружку молодежи»). В ответ на личное обращение написаны «Письмо к японцу», «Письмо к китайцу» (к китайскому писателю Ку-Хун-Мину. В «Письмо студенту о праве», несмотря на пометку «без ответа», Толстой откликнулся на вопросы студента петербургского университета И. Крутика).
Статья «По поводу конгресса о мире. Письмо шведам» было вызвано обращением к писателю группы шведской интеллигенции в связи с созывом по инициативе Николая II мирной конференции ва Гааге в мае 1899 г.
Письмо А.М. Калмыковой, написанное в ответ на коллективное обращение к Толстому членов Петербургского комитета грамотности: В.В. Девель, Н.А. Рубакина, А.М. Калмыковой с просьбой высказаться по поводу закрытия правительством комитетов грамотности, стало известно как статья «Письмо либералам» (после публикации в издании «Свободного слова» в 1897 г.). Письмо писателя к английскому журналисту Джону Мансону по поводу англо-американского столкновения из-за границ Венесуэлы, разрослось в статью «Патриотизм или мир?» (1896). В ней Толстой дал яркую картину состояния международных отношений и доказал, что патриотизм, понимаемый как национализм, «желание исключительного блага своему народу», неизбежно ведет к войне: «Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там не переставая идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая, большая война всякую минуту может начаться» [90, 47].
Трактат Толстого «О Шекспире и о драме» (1906 г.) был написан как ответ на просьбу Э. Кросби написать «вступительное слово» к его статье об отношении Шекспира к рабочему народу, что «обеспечило» бы ей широкое распространение в Англии (письмо 1905 г. [68, 309]. Трактат так и начинается: «Статья г-на Кросби... навела меня на мысль высказать и мое, давно установившееся. мнение о произведениях Шекспира...» [35, 216] Последняя статья писателя «Действительное средство» стала ответом на письмо начинающего критика К. Чуковского.
Статьи-ответные письма Толстого своим корреспондентам сохранили в заглавии обращение к ним: письмо В.А. Гольцеву «Об искусстве», «Письмо к Н.А. Александрову», редактору художественного журнала. Одна из последних статей писателя «Письмо Л.Н. Толстого к В.А. Поссе», опубликованная в «Жизни для всех» в 1910 г. (№ 3), под заглавием с указанием редакции журнала {«О важности знания народами основ великих религий мира». Редактору журнала «Жизнь для всех» В.А. Поссе»} так и вошла в 90 том полного собрания сочинений Толстого.
Замыслы многих статей Толстого были вызваны газетными публикациями. Так появился знаменитый толстовский цикл статей о голоде, в котором им был поставлен «страшный вопрос»: есть ли в России голод. В это время писатель опубликовал открытые письма в редакции газет «Русские ведомости», «Новое время», «Неделя», принял деятельное участие в помощи голодающим крестьянам, в течение нескольких лет печатал отчеты о пожертвованиях на страницах «Русских ведомостей».
Статью «Не убий» Толстой начал сразу после газетных сообщений об убийстве итальянского короля Гумберта I анархистом Гаэтано Бресси 17 июля 1900 г.
Нашумевшая статья «Праздник просвещения 12 января» появилась сразу после прочтения писателем 9 января 1889 г. в «Русских ведомостях» объявления (текст которого писатель включил в статью) о предстоящем товарищеском обеде бывших воспитанников Московского университета в день его основания 12 января.
Знаменитая статья «Не могу молчать», задуманная как воззвание к русскому и мировому общественному мнению, была вызвана потрясением писателя от ежедневных газетных сообщений о смертных казнях, «столыпинских галстуках». «И это в каждой газете. И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы... Беру нынешнюю газету», так, с прямыми ссылками на газетные источники начинает статью Толстой. «В газете стоят короткие слова», - и писатель,предваряя разговор о взволновавшем его событии, приводит газетную заметку из «Русских ведомостей» от 10 мая и «Руси» от 11 мая 1908 г. о повешении крестьян «за разбойное нападение на усадьбу землевладельца».
Поводом для написания резко-обличительной статьи «Христианство и патриотизм» послужила шумная квазипатриотическая кампания в печати в связи с заключением военного франко-русского союза 1893 г. Торжества по случаю прибытия русской эскадры в Тулон вызвали в газетах поток приветственных телеграмм; Толстой в статье приводит текст одной из них - студентов Московского университета. Суворин и редактор газеты «Свет» Комаров во время празднеств в Париже выступали как «делегаты русской печати»; там был и редактор «Недели» П. Гайдебуров, которого Меньшиков и Лесков отговаривали ехать: «И Гайдебуров Павел себе чести сбавил». После прочтения корреспонденции «Русская эскадра в Тулоне» в газете «Русские ведомости» (1893, № 291 от 22 октября) Толстой, возмущенный «океаном глупости» по поводу этих торжеств и начал писать «статью-протест», в которой вскрыл истинный смысл франко-русских военных торжеств. Процитировав ура-патриотические высказывания газет «Новое время» и «Сельский вестник»: «восторг толпы граничил с бредом», «событие всемирное, изумительное, трогающее до слез», Толстой замечает, что в газетах сообщались не только тосты, но и «меню обедов, с пирожками и закусками, которые потреблялись на обедах», а в английской газете «было перечисление всех тех пьяных напитков, которые были поглощены во время этих празднеств».
Прямые ссылки на газеты содержит толстовская статья «Патриотизм или мир?» Трактат «Что такое искусство?» начинается предложением: «Возьмите какую бы то ни было газету нашего времени, и о всякой вы найдете...» Именно с обзора одного из номеров газеты «Русские ведомости» начинается статья «Наука и искусство».
Неслучайно результатом заинтересованного прочтения прессы стала написанная за год до смерти писателя небольшая статья «Номер газеты», замысел которой возник у писателя еще в конце 1880-х гг.: «... Уже давно эта мысль приходит мне: написать обзор одного номера с определением значения каждой статьи...» Газета «Слово» от 16 января 1909 г. сохранилась в музее Л.Н. Толстого с пометами, сделанными его рукой. Писатель вдумчиво, карандашом читает статью за статьей: отчеркнуты кое-какие места в передовой статье и некоторых сообщениях, цифрами отмечены заголовки отдельных статей. «Вчера, при чтении газеты, - отметил Толстой в начале статьи,- «бессмысленность нашей жизни особенно ярко и живо поразила меня». Писатель с горечью говорит массовом гипнозе, в котором держат миллионы людей, о том, что они «беспрекословно исполнят то, что от них потребуется», потому что «потеряли сознание своего духовного «я», сознание своего человеческого достоинства».
За публикацию публицистических произведений Толстого к русской прессе применялись репрессивные меры – запрещение розничной продажи вплоть до конфискации тиража. В попытках провести статьи через цензуру, стремясь быстро, оперативно откликнуться на злобу дня, Толстому и его издателям приходилось постоянно маневрировать. В толстовских письмах к журналистам, издателям часто встречается фраза: «это надо поскорее напечатать», за которой следует просьба о содействии как-то обойти цензуру. Сочувствуя журналистам, Толстой замечал: «Пожалуй, совсем их потопишь своей тяжестью». Он предупреждал издателей: «Имя же мое таково, что если оно и привлечет подписчиков, оно повредит журналу перед цензурой».
Показательна истории публикации статей о голоде в «Русских ведомостях», неоднократно получавших предостережения «за Толстого», в газете В.П. Гайдебурова «Русь» статьи «Голод или не голод?» (2 и 3 июля 1898 г.), появившейся со значительными купюрами, но, несмотря на это получившей «первое предостережение» министра внутренних дел. Статья писалась с оглядкой на цензуру. Толстой хотел напечатать ее в русской прессе, подчеркнув в письме Черткову, что для заграничного издания «она слишком «tame» («робкая»). Писатель делился своими планами с М.О. Меньшиковым: «написать и напечатать для дела надо поскорее» [63, 115].
Толстой-публицист стремился использовать любую газетно-журнальную трибуну, пытаясь провести через цензуру свои произведения и близких ему по духу авторов. Яркой иллюстрацией этого служит история публикации статьи Т.М. Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца» с предисловием писателя. Толстой «очень, очень» просит Л.Е. Оболенского издать ее в журнале «Русское богатство», сделать ей «хорошее объяснение» и пропустить ее «в цензуре». [85, 322] Но уже набранная статья была запрещена. Писатель сделал новую попытку: напечатать ее в журнале «Русская старина», признаваясь: «очень уж меня пробрал Бондарев», и написал редактору журнала М.И. Семевскому: «Рукопись Бондарева очень стоит того, чтобы быть напечатанной. И вы сделаете доброе дело, издав ее» [64, 137] Однако и здесь предисловие Толстого и статья Бондарева были запрещены. И лишь в феврале 1888 г. публикация состоялась, хоть и в сокращенном виде в еженедельнике «Русское дело» С.Ф. Шарапова (1888. № 13). Правда, предисловие Толстого редактор газеты, по своему обыкновению, сопроводил обширной полемической статьей (позже он включил ее в собрание своих сочинений) что не спасло от цензурной кары: по распоряжению министра внутренних дел газета получила второе предостережение.
Толстой критически относился к русской прессе, не дававшей возможности оперативно, быстро откликнуться на стремительно развивающиеся события начала ХХ столетия. «А писание подцензурное, либеральное – одно из самых вредных писаний...», - утверждал писатель. Газеты, по его мнению, лишь «одуряют» сознание читателя, затемняют мысль там, «где все ясно и просто». Отчетливо эта мысль Толстого прозвучала в знаменитом «Письме к А.М. Калмыковой («Письмо либералам». 1896): «в печати они намекали на то, что позволено было намекать, молчали о том, о чем было велено молчать».
Толстой стремился использовать любую газетно-журнальную трибуну, пытаясь провести через цензуру свои произведения и близких ему по духу авторов. Яркой иллюстрацией этого служит история публикации статьи Т.М. Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца» с предисловием писателя. Толстой «очень, очень» просит Л.Е. Оболенского издать ее в журнале «Русское богатство», сделать ей «хорошее объяснение» и пропустить ее «в цензуре». [85, 322] Но уже набранную статью запретила цензура. Писатель сделал новую попытку: напечатать ее в журнале «Русская старина», признаваясь: «очень уж меня пробрал Бондарев». Писатель написал редактору журнала М.И. Семевскому: «Рукопись Бондарева очень стоит того, чтобы быть напечатанной. И вы сделаете доброе дело, издав ее» [64, 137] Однако и здесь предисловие Толстого и статья Бондарева были запрещены. Лишь в феврале 1888 г. публикация состоялась, хоть и в сокращенном виде в еженедельнике «Русское дело» С.Ф. Шарапова (1888. № 13).
Подцензурная русская пресса вызывала скептическое отношение автора публицистического манифеста «Не могу молчать». В нем Толстой прямо заявлял: «Затем я и пишу это и буду всеми силами распространять то, что пишу, и в России и вне ее, чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничтожилась бы моя связь с этими делами...» Не случайно именно на эту статью-декаларацию писателя откликнулся в «Новом времени» М.О. Меньшиков критическим выпадом «Толстой как журналист» (НВ. - 1908. - № 1146).
Толстой прямо заявлял в письме А.В. Амфитеатрову: «Всякая борьба, как прессы, не только русской, но и заграничной, так же как и революционеров, с существующим, царствующим злом бессильна. Это только срезать побеги, бурьян разрастается хуже. Надо под корень вывернуть...» (75, 140). Широко известно критическое высказывание Толстого о журналистской деятельности, высказанное им в дневнике после прочтения в апрельской книжке 1895 г. журнала «Вестник Европы»: «Есть сердечная духовная работа, облеченная в мысли. Эта - настоящая. И есть работа мысли без сердца, а с чучелой вместо сердца, - это то, чем полны журналы и книги». [54, 207]
Редактор иркутской газеты «Восточное обозрение» И.И. Попов привел удивившее его суждение писателя о прессе. Выразив недовольство русскими газетами, писатель, по его мнению, «высказал такой парадокс: газетная и журнальная деятельность в настоящее время ничего кроме вреда приносить не может, потому что в этой сфере компромиссы чрезвычайно часты и неизбежны»16.
Поразительно по силе обращение Толстого к журналистами в статье 1904 года «Одумайтесь!» (позже выпущенное из текста): «Одумайтесь вы, многоречивые и лживые писаки-журналисты. Если Вам нужны рубли, которые вы добываете своею ложью и возбуждением вражды между людьми, то лучше идите грабить на большую дорогу: вы, убивая богатых и отнимая у них деньги, будете менее преступны, чем теперь, сидя дома и возбуждая вашими гадкими речами людей к вражде и всякого рода злодействам».
Толстой даже утверждал, что предпочел бы участие в реакционно-охранительной прессе, откровенно выражающей свои взгляды: «Я часто думаю, что если бы мне надо было печатать и можно выбирать, я печатал бы в Московских ведомостях» и «Московском листке». Вносить хоть немного света в мрак читателей этих органов – доброе дело». В дневнике Толстой записал: «Какое праздное занятие наша подцензурная литература! Все, что нужно сказать, что может быть полезно людям в области внутренней, внешней политики, экономической жизни и, главное, религиозной, все, что разумно, то не допускается. То же и в деятельности общественной. Остается забава детская…».
Легальную либеральную печать писатель считает «детской забавой», особенно ее отношение к правительству. По мнению Толстого, оно «может быть двоякое: или правительство есть необходимое условие порядка, и надо подчиняться и служить ему; или признать то, что я признаю и что нельзя не признать, что правительство есть шайка разбойников, и тогда надо, кроме того, что стараться просветить этих разбойников, убедить их перестать быть разбойниками, самому выгородить себя, насколько это возможно, от участия с этими разбойникам и в пользовании их добычей. Главное, не делать то, что делают теперь либералы: признавать правительство нужным и бороться с ним». И далее: «Читаю газеты, и как будто все эти битвы, освящения штандартов так тверды, что бесполезно и восставать, и иногда дума, что напрасно, только вызывая вражду, написал я свою статью, а посмотришь на народ, на солдаток, и жалеешь, что мало, слабо написал».
Толстой видел необходимость свободной бесцензурной трибуны, дающей возможность оперативно откликаться на современные события.Он активно поддерживал издание в Англии В.Г. Чертковым и П.И. Бирюковым журнала «Свободное слово» (в 1901-1905 гг. вышло 18 номеров) и «Листков свободного слова» (в 1898-1902 гг. - 25 номеров), публиковавших запрещенные в России произведения. По предложению писателя, первоначальное заглавие журнала «Жизнь» было изменено на «Свободное слово» (а он предлагал и «Свободное русское слово»). Переписка с В.Г. Чертковым с 1897 по 1910 гг. в полном собрании сочинения писателя занимает отдельный (88-89) том и являет собой яркую страницу в истории нелегальной русской публицистики и журналистики.
В письмах к издателям Толстой выдвигает ряд требований к ведению журнала. Во-первых, необходима точность всех сообщаемые сведений - для этого он рекомендовал надежных и осторожных корреспондентов. Также он советует добиваться, «чтобы было как можно больше разнообразия: чтобы были обличаемы и взятки, и фарисейство, и жестокость, и разврат, и деспотизм, и невежество». И непременным условием он считает стиль изложения, «чтобы излагалось все серьезным и строгим — без шуточек и брани языком, и сколько возможно более простым, без иностранных и научных выражений» [71, 357—358].
Очень важные для журналистов замечания, советы содержатся в письме Л. Толстого к В.Г. Черткову 1899 г. По поводу статей о текущих событиях: голод, студенческие волнения, положение в Финляндии - Толстой строго заметил: «Все это должно было явиться полгода тому назад. Теперь все это старо: назрели новые события. Нужно быстро и бойко, по-герценовски, по-журнальному, писать о современных событиях. А вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы». (88, 179)
Получив первый номер журнала «Свободная мысль», Толстой немедленно написал в редакцию письмо с тщательным подробным разбором всех материалов, оценив, как обычно, каждую статью по пятибалльной системе. «Все вопросы, занимающие общество, нужно хоть кратко освещать с нашей точки зрения», - утверждает Толстой. Он предлагает «брать газеты и те известия, которые много раз повторяются во всех» - обсуждать. Вот оценки, поставленные писателем: «Рабочее движение» 3 (мало), Финляндия 5+»: Толстой сочувствовал протесту финнов против русификации. «Духоборы 4, голод 5». Заметку «Университетские волнения» писатель оценил невысоко: 3.
В это время Толстой по просьбе студентов сам писал статью о студенческих стачках в Петербургском и Московском университетах, поэтому заметил: «Надо бы больше. Нынче в газетах о том, что в солдаты забирать. А перед этим было об инспекции и общении профессоров. Все как нарочно делают, чтобы раздразнить....» И далее совершенно логично прозвучало решительное признание-заявление писателя: «руки чешутся писать обо многом в форме статей» [72, № 153]. Подводя итог, Толстой замечает: «Вообще очень хорошо. И есть изюминка герценовская. Так и нужно».
Толстой часто возвращался к мысли о создании журнала, международного «Посредника». В письме к австрийскому публицисту Э. Г. Шмиту от 27 марта 1895 г. Толстой говорит о необходимости основать в какой-нибудь наиболее свободной европейской стране некое подобие международного «Посредника» - издание под одним названием, в одной серии, книг на четырех языках (французском, английском, немецком и русском), в которых разрабатывалась бы следующая программа: «Существующий строй жизни подлежит разрушению... Уничтожиться должен строй соревновательный и замениться должен коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим, уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией; уничтожиться должен сепаратизм узкой национальности и замениться космополитизмом и всеобщим братством... Одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей» [68, 64]. В письме к редакторам французского журнала, издаваемого обществом «Молодые друзья мира», Толстой горячо поддержал их «идею международности»: «...я любуюсь смелостью мыслей этих юношей»... Я думаю, что подобный журнал было бы полезно печатать на трех или четырех языках параллельно. Я очень хотел бы служить этому прекрасному делу». [66, 444]
Через всю жизнь Толстой пронес желание издавать журнала для народа. При обсуждении этого вопроса, по воспоминаниям современников, Толстой «воспламенился мыслью, что можно опять поднять вопрос о журнале, и обещал давать статьи ежемесячно». Он даже отправился пешком через всю Москву к известному меценату К. Т. Солдатенкову просить содействия. В 1885 г. Толстой предложил М.Е. Салтыкову-Щедрину принять участие в «Посреднике», заметив: «С тех пор, как мы с вам пишем, читающая публика страшно изменилась, изменились и взгляды на читающую публику. Прежде самая большая и ценная публика было у журналов – тысяч 20 и из них большая часть искренних, серьезных читателей, теперь сделалось то, что качество интеллигентных читателей очень понизилось – читают больше для содействия пищеварению, и зародился новый круг читателей, огромный, надо считать сотнями тысяч, чуть не миллионами».
Толстой предполагал принять участие в журнале: «если и пока буду жив, вести один, а то и два отдела...» Признавшись в письме П.И. Бирюкову: «Журнал очень вызывает меня к деятельности», Толстой замечает, что его «смущает» научный отдел: «Это самое трудное. Как раз выйдет пошлость. А этого надо бояться больше всего». Выражая «сочувственное» отношение к мысли об издании народного журнала, Толстой предупреждал, что «...издание хорошего по направлению народного журнала у нас будет не изданием, а танцеванием на канате, конец которого может быть только двух родов – оба печальные – компромиссы с совестью или запрещение. Журнал нужен такой, который просвещал бы народ, а правительство, сидящее над литературой, знает, что просвещение народное губительно для него, и очень тонко видит и знает, что просвещает, то есть что ему вредно,и все это запрещает, делая вид, что оно озабочено просвещением: это самый страшный обман, и надо не попадаться на него и разрушать его». (65, 192)
С перепиской писателя связано появление многих его публицистических работ. Ответное письмо писателя зачастую становилось отдельной статьей.
Письмо Л. Толстого к Р. Роллану появилось в газете «Неделя» в 1888 г. под названием «О ручном труде». Статья «Неделание» была вызвана телеграфным запросом (с оплаченным ответом): «Что ожидает человечество?» редактора журнала «Revue de revues», приславшего также газетным вырезки из французских газет с речью А. Дюма и Э. Золя. Статья «Приближение конца» была вызвана письмом голландского журналиста Вандервера, а «Религия и нравственность» - письмом редактора берлинского журнала «Für Ethische Kulture» Г. фон Гижицкого. Как ответ на письмо М.Д. Суворова появилась статья писателя «Как освободиться рабочему народу?».
Для публикации предназначались «Письмо к польской женщине», «К итальянцам». В форме обращения написаны статьи «Верьте себе» (обращение к юношеству) и «Любите друг друга» (обращение к кружку молодежи»). В ответ на личное обращение написаны «Письмо к японцу», «Письмо к китайцу» (к китайскому писателю Ку-Хун-Мину. В «Письмо студенту о праве», несмотря на пометку «без ответа», Толстой откликнулся на вопросы студента петербургского университета И. Крутика).
Статья «По поводу конгресса о мире. Письмо шведам» было вызвано обращением к писателю группы шведской интеллигенции в связи с созывом по инициативе Николая II мирной конференции ва Гааге в мае 1899 г.
Написанное в ответ на коллективное обращение к Толстому членов Петербургского комитета грамотности В.В. Девель, Н.А. Рубакина, А.М. Калмыковой с просьбой высказаться о закрытии комитетов грамотности письмо писателя, стало известно как статья «Письмо к либералам» (1896). Письмо писателя к английскому журналисту Джону Мансону по поводу англо-американского столкновения из-за границ Венесуэлы, разрослось в статью «Патриотизм или мир?» (1896). В ней Толстой дал яркую картину состояния международных отношений, убеждал, что патриотизм, понимаемый как национализм, «желание исключительного блага своему народу», неизбежно ведет к войне: «Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там не переставая идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая, большая война всякую минуту может начаться» [90, 47].
Трактат Толстого «О Шекспире и о драме» (1906 г.) был написан как ответ на просьбу Э. Кросби написать «вступительное слово» к его статье об отношении Шекспира к рабочему народу, что «обеспечило» бы ей широкое распространение в Англии (письмо 1905 г. [68, 309]. Трактат так и начинается: «Статья г-на Кросби... навела меня на мысль высказать и мое, давно установившееся. мнение о произведениях Шекспира...» [35, 216] Последняя статья писателя «Действительное средство» (1910) стала ответом на просьбу начинающего литературного критика К. И. Чуковского присоединить свой голос к общественному протесту журналистов против смертной казни.
Многие письма Толстого к журналистам, ставшие статьями, так и сохранили в заглавии обращение к ним. Письмо к В.А. Гольцеву «Об искусстве», «Письмо к Н.А. Александрову», редактору художественного журнала. Одна из последних статей писателя «Письмо Л.Н. Толстого к В.А. Поссе», опубликованная в «Жизни для всех» в 1910 г. (№ 3), под заглавием с указанием редакции журнала {«О важности знания народами основ великих религий мира». Редактору журнала «Жизнь для всех» В.А. Поссе»} так и вошла в 90 том полного собрания сочинений Толстого.
Как показывает переписка, замыслы многих статей писателя были вызваны газетными публикациями. По переписке с Н.С. Лесковым в начале 1890-х годов можно проследить, как появился знаменитый толстовский цикл статей о голоде, в котором поставлен «страшный вопрос»: есть ли в России голод В это время писатель опубликовал открытые письма в редакции газет «Русские ведомости», «Новое время», «Неделя», принял деятельное участие в помощи голодающим крестьянам, в течение нескольких лет печатал отчеты о пожертвованиях на страницах «Русских ведомостей».
Статью «Не убий» Толстой начал сразу после газетных сообщений об убийстве итальянского короля Гумберта I анархистом Гаэтано Бресси 17 июля 1900 г. Нашумевшая статья «Праздник просвещения 12 января» появилась сразу после прочтения писателем 9 января 1889 г. в «Русских ведомостях» объявления (текст которого писатель включил в статью) о предстоящем товарищеском обеде бывших воспитанников Московского университета в день его основания 12 января. Статья была написана за один день, и Толстой сразу сам отнес ее В. Гольцеву в редакцию газеты для опубликования.
Знаменитая статья «Не могу молчать», задуманная как воззвание к русскому и мировому общественному мнению, была вызвана потрясением писателя от ежедневных газетных сообщений о смертных казнях, «столыпинских галстуках». «И это в каждой газете. И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы... Беру нынешнюю газету», так, с прямыми ссылками на газетные источники начинает статью Толстой. «В газете стоят короткие слова», - и писатель,предваряя разговор о взволновавшем его событии, приводит газетную заметку из «Русских ведомостей» от 10 мая и «Руси» от 11 мая 1908 г. о повешении крестьян «за разбойное нападение на усадьбу землевладельца».
Поводом для написания резко-обличительной статьи «Христианство и патриотизм» послужила шумная квазипериодическая кампания в связи с заключением военного франко-русского союза 1893 г. Торжества по случаю прибытия русской эскадры в Тулон вызвали в газетах поток приветственных телеграмм; Толстой в статье приводит текст одной из них - студентов Московского университета. Суворин и редактор газеты «Свет» Комаров во время празднеств в Париже выступали как «делегаты русской печати»; там был и редактор «Недели» П. Гайдебуров, которого Меньшиков и Лесков отговаривали ехать: «И Гайдебуров Павел себе чести сбавил». После прочтения корреспонденции «Русская эскадра в Тулоне» в газете «Русские ведомости» (1893, № 291 от 22 октября) Толстой, возмущенный «океаном глупости» по поводу этих торжеств и начал писать «статью-протест». В ней Толстой вскрывает истинный смысл франко-русских военных торжеств. Процитировав ура-патриотические высказывания газет «Новое время» и «Сельский вестник»: «восторг толпы граничил с бредом», «событие всемирное, изумительное, трогающее до слез», Толстой замечает, что в газетах сообщались не только тосты, но и «меню обедов, с пирожками и закусками, которые потреблялись на обедах», а в английской газете «было перечисление всех тех пьяных напитков, которые были поглощены во время этих празднеств».
Прямые ссылки на газеты содержит толстовская статья «Патриотизм или мир?» Трактат «Что такое искусство?» начинается предложением: «Возьмите какую бы то ни было газету нашего времени, и о всякой вы найдете...» Именно с обзора одного из номеров газеты «Русские ведомости» начинается статья «Наука и искусство».
Неслучайно результатом заинтересованного прочтения прессы стала написанная за год до смерти писателя небольшая статья «Номер газеты», замысел которой возник у писателя еще в конце 1880-х гг.: «... Уже давно эта мысль приходит мне: написать обзор одного номера с определением значения каждой статьи...» Газета «Слово» от 16 января 1909 г. сохранилась в музее Л.Н. Толстого с пометами, сделанными его рукой. Писатель вдумчиво, карандашом читает статью за статьей: отчеркнуты кое-какие места в передовой статье и некоторых сообщениях, цифрами отмечены заголовки отдельных статей. «Вчера, при чтении газеты, - отметил Толстой в начале статьи,- «бессмысленность нашей жизни особенно ярко и живо поразила меня». Писатель с горечью говорит массовом гипнозе, в котором держат миллионы людей, о том, что они «беспрекословно исполнят то, что от них потребуется», потому что «потеряли сознание своего духовного «я», сознание своего человеческого достоинства».
Оценку журналов или разбор их отдельных номеров находим во многих письмах писателя. В корреспонденции от 8 ноября 1895 г., адресованном издательнице «Северного вестника» Л. Гуревич, Толстой пишет: «Очень желаю быть вам полезным, потому что журнал ваш мне все больше и больше нравится». Затем он анализирует ноябрьский номер журнала «Северный вестник»: «Последний № прекрасно составлен, за исключением невозможной неряшливой бессмыслицы Соллогуба и Вагнера столь же неряшливой статьи. Семенова рассказ – прекрасен». (Неодобрительный отзыв Толстого вызвал роман Ф. Соллогуба «Тяжелые сны» и рассказа писателя Н.П. Вагнера).
Интересен отзыв Толстого о либерально-буржуазном журнале «Освобождение», издававшемся П.Б. Струве в Штутгарте с 1902 г., и журнале легальных марксистов «Жизнь» под редакцией В.А. Поссе: «Получил «Освобождение Струве и новую «Жизнь». Первое очень недурно. «Жизнь» же, к сожалению, совсем не удовлетворила меня. Не говоря о несерьезности тона, главный недостаток – это нелепое, ничем не оправданное предрешение хода человеческой жизни, долженствующее будто бы неизбежно выразиться в социализме. Материала интересного там очень много. Я говорю о перечне стачек и политических наказаний и ссылок. Но в общем я не могу себе представить читателя этого журнала и того влияния, которое он может иметь». [72, 109]
В письме (26 января 1909 г.) к И.И. Перперу, издателю кишиневского журнала «Вегетарианское обозрение», Толстой хвалил «прекрасно» составленный первый номер журнала и обещал «сотрудничать в нем, если будет случай». [79, 46] Высоко оценил Толстой журнал «Долой оружие», издававшийся писательницей, к одноименному роману которой он написал предисловие, Берты фон Зутнер: «Преинтересный и прекрасно ведомый журнал, который надо выписать и которым надо пользоваться» [84, 202]
Во многих письмах мы находим отзывы писателя об отдельных статьях. Прочитав в журнале «Русское богатство» статью Л. Оболенского «Научные основания учения любви», он написал автору: «Ваша статья... доставила мне большую радость, и я очень благодарю Вас за нее. Она, во-первых, отлично написана — ясно, кратко и горячо...» [65, 328]. «Очень хорошей» назвал Толстой переделку М.К. Цебриковой эпизода из романа Золя, изданного «Посредником» в 1886 г. под названием «Жервеза. Рассказыиз жизни рабочего люда». Опубликованная в газете «Русь» (1906) корреспонденция вызвала поучительную критику писателя: «Дурно написано. Такие ужасные факты излагает со своими эпитетами, пояснениями, выводами. Они только ослабляют впечатление. Надо читателю самому предоставить делать эти выводы». Надо отметить, что многие газетные статьи Толстой оценивал как поверхностные, замечая, что автор «пишет напыщенно, без всяких доказательств».
В письме Страхову Толстым дан характерный отзыв о статьях В. Розанова: «Можно быть даровитым, можно кончить курс в Московском университете, переводить Аристотеля, писать о Достоевском и т.д. И не иметь самых элементарных понятий о праве и религии, остаться малым ребенком в самых существенных вопросах. Обо всем слегка, выспренно, необдуманно, фальшиво возбужденно и с самодовольством ретроградно». [66, 367].
Из переписки Толстого видно, насколько большое значение Толстой придавал тону изложения материала. По поводу оскорбительных статей В. Буренина в «Новом времени» против С. Надсона писатель говорит об ответственности журналиста в случае «неосторожности обращения с оружием слова», легкомыслии, «последствия которого не обдуманы», или «нелюбви, злобы к человеку»17. Об этом Толстой беседовал с Н.А. Альмединген, издательницей детских и педагогических журналов «Родник», «Воспитание и обучение» и «Солнышко» в 1910 г.
И очень важное замечание об интонации статьи сделал Толстой в рецензии на понравившееся ему предисловие Черткова к сборнику «Студенческое движение» (1899): « Я изменил бы только несколько слов. В некоторых местах... я бы смягчил выражения. Статья по содержанию своему так сильна, что резкость выражений только ослабляет, подрывая доверие к спокойному беспристрастию автора» [88, 184] Но зачастую Толстой не шел на смягчение: «Смягчать, оговариваясь, нельзя. Это нарушает весь тон, а тон выражает чувство, а чувство заражает (чувство иногда негодования) больше, чем всякие доводы» [87, 11]
В письмах Толстого встречаются деликатные советы журналистам. Корреспонденту «Биржевых ведомостей» М. Майкову - как писать о голоде; В. Поссе - об умении в печати подать материал, факты: «возьмите самое главное, самое нужное», дайте «справедливое их, но не тусклое освещение... Не бойтесь быть и субъективным, бойтесь только неискренности. Не упускайте мелочей, но и не нагромождайте их» [76, 301]. Зачастую возникал своеобразный диалог о мастерстве публициста. Обсуждая трактат Толстого «Царство Божие внутри вас» (1893), Н.С. Лесков осторожно замечал: «Но только не пренебрегите и стилем. Тут это будет иметь большое значение. В «Царстве божием» и еще в последних вещах чувствуются дописки, сделанные на маржах и внесенные в текст «силом». В Катехизисе, вероятно, этого не будет, ибо это вредит силе впечатления...»18
По мнению Толстого, легальная русская пресса, выполняя роль «темнителей народного сознания», приглушала больные вопросы времени. Отсюда и толстовское неприятие газетного стиля – с его отвращением ко всякой искусственности,безликости, шаблонам газетной фразеологии, он писал в 1884 г.: «Пусть будет язык Карамзина, Филарета, по Аввакума, только не наш газетный». Толстого раздражали статьи журналистов, стремившихся к «звонкости» слога, желанием поразить читателя «оригинальностью», «ученостью», без необходимости насыщавших статьи латинскими изречениями. В январе 1909 г., прочитав книгу Е. И. Лозинского «Итоги парламентаризма», Толстой отметил в дневнике ее основной недостаток: написана «слишком бойко газетно», хотя предмет «настолько важный, что требует самого серьезного, строгого отношения».
Та же мысль прозвучала в письме П.И. Бирюкову: «Язык надо бы по всем отделам держать в чистоте — не то чтобы он был однообразен, а напротив — чтобы не было того однообразного литературного языка, всегда прикрывающего пустоту... Если газетный язык будет в нашем журнале, то все пропало» [63, 286]. Прочитав в «Северном вестнике» статьи ведущего критика журнала А.Л. Волынского, Толстой обратил внимание на свойственную его статьям «излишнюю цветистость» изложения.
Толстой высоко ценил мастерство журналиста, он даже заметил: «Журналисты умеют выбирать самое существенное и передавать его ясно, точно и коротко; это такое же искусство, как ораторство». И он доказал это своей публицистикой. Так, говоря о том, что хороший пример обладает силой заразительности, Толстой восклицает: «Как одна свеча зажигает другую, и одной свечей зажигаются тысячи, так и одно сердце зажигает другое, и зажигаются тысячи» - это один из «сквозных», излюбленных образов Толстого-художника и публициста.
Толстой любил он приводить герценовское определение государства (из «Письма к императору Александру II») - «Чингис-Хан с телеграфами», настойчиво доказывая опасность ужаснувшей Герцена возможности подобного государственного устройства. «И Чингис-Хан не только с телеграфами, но с конституцией, с двумя палатами, прессой, политическими партиями et tout le tremblement»*, - предостерегал писатель в одной из своих последних статей «Пора понять» (1909).
Эта тревога писателя прозвучала и в ответном письме (1890 г.) к профессору государственного права Московского университета, известному публицисту Б. Н. Чичерину: «Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой. У нас это самое совершилось теперь. И более всего несоответствие это заметно - именно на журналистике....». Далее он подчеркивает: «В особенности поразила меня справедливость мысли о зловредном действии на общество развившейся журналистики нашего времени, конца ХIХ века, при формах правления ХV-го». [65, 133].