Дух нации, менталитет и религия.

Важное значение для созрева­ния и развития нации имеет осознание духовного сродства и единства людей, входящих в состав нации, опирающейся на общей идентичности. В энциклопедии «Святая Русь» предлагается такое понимание духовно­сти: «Духовность, высшая деятельность души, устремленность к стяжа­нию Духа Святого, безгрешности, моральному совершенству, преобра­жению души. Русская духовность выражается в древней духовной тра­диции Православия и добротолюбия, иконописания и церковных пес­нопений, благочестия, старчества и подвижничества отечественных святых».

Исходные образцы русской идентичности формируются в житиях святых, фольклоре, искусстве, литературе, кино. Так, в славянских сказ­ках появляется такая формула: «здесь русский дух, здесь русью пахнет». Кинофильмы во время Великой Отечественной войны помогали рус­ским людям осознать свое единство на основе тех героических образов воинов, которые показывали чудеса самоотверженности в выполнении своего долга по защите Родины.

Один из наиболее вероятных и распространенных источников иден­тификации для человека — это герой, который служит молодым людям образцом для подражания. Отождествляя себя с ним, они стараются быть на него похожими и внешне и внутренне.

В русском языке слово «герой» употребляется в разных значениях. В драматургии и литературе героем называют действующее лицо, актив­ного персонажа произведения. Особенно важно здесь то, что герой — человек дела, практически действующий человек. В другом смысле ге­рой — это человек, выполняющий выдающиеся деяния во спасение сво­его народа, общества и государства. Он может, рискуя жизнью, совер­шить то, что другому не под силу, он способен на чрезмерное напряжение сил ради победы, ради скорейшего достижения общего блага. Ге­рой — это человек, побеждающий противника и обстоятельства, спо­собный на подвиг. А что такое «подвиг»? Это такое деяние, которое существенно «подвигает» общество вперед. «Вперед» — куда? Вопрос представляется риторическим в рамках соответствующей мифологиче­ской системы ценностей. Хотя задавать его все же необходимо, чтобы попытаться внести зародыш мысли в головы нерассуждающих и дейст­вующих «героев». А почему человека, совершающего религиозный подвиг, называют не героем, а святым? Не потому ли, что он побеждает не внешние обстоятельства и врагов, но внутренние свои греховные по­буждения и соблазны?!

Образ «героя» возник в мифологическом сознании как идеальное представление о человеке, способном защитить «своих» от «чужих». Психологически он связан с архетипом Отца. Изначально — это Перво-предок, позднее он трансформировался в культурного героя, который приносит людям огонь, достает оружие, культурные растения, обучает письменности.

В эпической поэзии образ героя формируется как символ этноидентичности. Таков русский богатырь Илья Муромец — своеобразный «по­граничник». Богатыри несли службу на границе леса и степи, защищая славянские земли от кочевников. Параллельно возникает образ антигероя-трикстера — Иванушки-дурачка — любимого героя русских вол­шебных сказок. Ему скучно в обычной жизни, в жестко нормированной системе отношений, поэтому он «валяет дурака», но проявляет чудеса героизма, ловкости и смекалки в экстремальной ситуации. В фольклор­ном сознании этот образ — символ «спасителя», связанный со своеоб­разным русским мессианизмом.

В средневековой русской духовной поэзии возникает образ Михаила Архангела «грозные очи» или «грозных сил воеводы» как одного из воплощений образа спасителя. Такие эпитеты ему даны потому, что он — не только организатор и распорядитель на Страшном суде, «глав­нокомандующий» войском ангелов, которое ведет борьбу с нечистой силой. В его образе светлое и мрачное чередуются, в нем надежда и уг­роза. С ним опасно шутить — воюя против сил зла, он бывает яростен и жесток, беспощаден, но справедлив. Историки полагают, что царь Иван IV избрал Михаила Архангела образцом для самоидентификации, поче­му и получил прозвание Грозный.

В XVII—XIX вв. Россия вела многочисленные войны, поэтому герой приобрел милитаризованные черты — это человек, совершающий воен­ные подвиги. Образ героя воплотился в Георгии Победоносце, был уч­режден орден св. Георгия, которым награждали за воинские подвиги солдат и офицеров.

Феномены «героя» и «героизма» особенно привлекали внимание ро­мантиков, которые искали и находили яркое и необычное в жизни, обы­денное было для них синонимом пошлости и скуки. Романтик неспо­собен к каждодневному упорному и настойчивому труду, его удел — вспыхнуть и сгореть яркой кометой. Еще дальше идет «анархический бунтарь», который чувствует себя «самим богом», для него не сущест­вуют истина и долг, которые были бы выше него. Ему легко прийти к представлению о том, что он сам — источник истины, долга и закона. Поскольку главная цель устремлений романтиков — свобода, то наи­большие возможности быть свободным имеются у того, кто получает доступ к власти. Таким образом, согласно этой логике, наиболее сво­бодны сумасшедшие, разбойники, диктаторы, тираны, пираты и сам Сатана. Именно они и являются «героями» многих произведений писа­телей-романтиков. Но как ни приукрашивай и ни делай эту власть воз­вышенной — она приносит миру только зло, разрушение и смерть.

Отсюда легко понять, как возникает феномен «эстетизации зла», сформировавшийся в творчестве романтиков. Хотя обвинять их в созда­нии и распространении культа «сатанизма» оснований нет, точно так же нельзя перекладывать на романтиков всю ответственность за после­дующие интерпретацию и воплощение на практике их идей. И все же свобода неотделима от ответственности. Особенно остро эта проблема возникает в связи с попытками реализации свободы не только в соци­ально-практической сфере, но и в сфере субъективного творчества. Тво­рец неизбежно в той или иной мере несет ответственность за свое тво­рение. Слабым оправданием служит суждение о том, что романтики не предвидели последствий. Логика романтизма является определяющей для русского народнического социализма и для большевизма. Именно этим объясняется проблема «герой и толпа», столь активно обсуждав­шаяся русскими народниками-революционерами.

Романтическая эстетизация «героизма» и зла наиболее ярко прояви­лась в ХХ в. в футуризме Ф. Маринетти, «стальном романтизме» в культуре фашистской Германии и в «советском романтизме», провозве­стником которого стал горьковский Буревестник. А какими романтика­ми показаны А. Платоновым в «Чевенгуре» Копенкин и Дванов! Дванов «в душе любил неведение больше культуры: невежество — чистое поле, где еще может вырасти растение всякого знания, но культура — уже заросшее поле, где соли почвы взяты растениями и где ничего больше не вырастет. Поэтому Дванов был доволен, что в России революция выполола начисто те редкие места зарослей, где была культура, а народ как был, так и остался чистым полем, — не нивой, а порожним плодо­родным местом. И Дванов не спешил ничего сеять: он полагал, что хо­рошая почва не выдержит долго и разродится произвольно чем-нибудь небывшим и драгоценным, если только ветер войны не принесет из За­падной Европы семена капиталистического бурьяна»81.

Героизация революции и ее деятелей в социалистической культуре есть очевидная форма эстетизации зла, чистого разрушения «до основа­ния». Но разрушение — всегда более легкий процесс, он не скован нор­мативностью и моралью, он требует меньше энергии, здесь нужно лишь дать толчок, а дальше «процесс пойдет» как цепочка домино, вовлекая в причинно-следственную связь все новые и новые жертвы. Созидание и творчество требуют значительно большей энергии и таланта, терпения и волевого напряжения, на что романтики редко способны. Вот почему экстремисты и террористы — это, как правило, романтики, они ищут быстрых и легких путей. Но, как известно, построенное быстро — не­прочно, если хочешь строить на века — не торопись. Получается неко­торый парадокс: романтизм по своей природе — иррационален, но в лице революционеров-экстремистов рациональная логика обретает ир­рациональный, романтический характер. Дело здесь в том, что роман­тизм — это выражение нетерпеливого, нередко болезненного поиска подлинности и преодоления фальши и косности, что типично для моло­дежи, которая в силу недостаточного жизненного опыта хочет просто­ты, ясности и однозначной поляризации в видении мира.

Многим людям свойственны нетерпеливость, нежелание считаться с трудностями жизни и стремление найти облегченные и укороченные пути к решению проблем. Вот почему социализм пришел к героизации насилия. По словам Маркса, насилие — «повивальная бабка истории». В связи с культурно-психологическими особенностями формирования русского менталитета в нашем обществе выработался известный макси­мализм, проявляющийся в склонности к крайним формам поляризации ценностных картин мира, а также в склонности решать проблемы са­мым «коротким» и «легким» способом — насилием. Однако при внима­тельном рассмотрении эта склонность к насилию и насильственным путям решения проблем не достигает поставленной цели, а лишь замед­ляет процессы социально-культурных преобразований. Не здесь ли ключ к пониманию психологии народничества и особенно проблемы «герой и толпа»?!

Истоки русского максимализма культурологи связывают с возник­новением в рамках древнеиранской религии зороастризма (маздеизма) представления о поляризации системы ценностей на два противополож­ных абсолюта: свет — тьма, добро — зло, дух — материя. Через мани­хейство и гностицизм такая бинарная картина мира проникла в восточ­ное христианство, а через Византию — в Россию. Возможны иные пути, но до принятия христианства языческая картина мира была, как уверяет Б. А. Рыбаков, трехчастной. Правда, Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров полагают, что языческая картина мира изначально имела бинарный, дуалистичный характер. Так или иначе русский менталитет обладает роковой бинарностью, что ведет к неустойчивости в ситуациях взрыва82.

Феномен «героизма» связан с двумя крайностями: защитой «своих» и убийством «чужих»; в соответствии с мифологической аксиологикой, убить «своего» — преступление, убить «чужого» — подвиг. Л. Н. Гумилев ввел понятие «пассионарий», которое лежит в основании его концепции этногенеза. Пассионарии обладают тремя ведущими чер­тами: агрессивностью, «длинной волей» и жертвенностью. Он указывал на различные степени, уровни пассионарности: тихая жизнь обывате­ля — стремление к благу без риска для жизни — поиск удачи с риском для жизни — стремление к идеалу знания — стремление к идеалу успе­ха — стремление к идеалу победы — жертвенность (подвиг).

Итак, герой — это деятельный человек. Для принятия решения о це­ленаправленной деятельности необходимо обладать максимально пол­ной информацией об объекте, но парадокс в том, что чем большей ин­формацией человек обладает, тем труднее ему принять решение, ибо тогда он может судить о негативных последствиях любого из возмож­ных вариантов решения. Гораздо легче принять решение там, где ин­формации минимум, но в этом случае велика вероятность ошибочности этого решения. Отсюда получается, что чем умнее человек, тем он не­решительнее, соответственно — чем глупее, тем решительнее и актив­нее. Или так: чем более человек ограничен, тем более он категоричен. Герой Достоевского в пылу раздражения заявляет даже, что «все непо­средственные люди и деятели потому и деятельны, что они тупы и ог­раничены. Шопенгауэр доказывал преимущества воли перед интеллек­том. Как это объяснить? А вот как: они вследствие своей ограниченно­сти ближайшие и второстепенные причины за первоначальные принимают, таким образом скорее и легче других убеждаются, что непрелож­ное основание своему делу нашли, ну и успокаиваются; а ведь это глав­ное. Ведь чтоб начать действовать, нужно быть совершенно успокоен­ным предварительно, и чтоб сомнений уж никаких не оставалось». Об этом же писал французский физик А. Пуанкаре, утверждая, что истина «порой обманчива, что это — какой-то призрак, который на мгновение показывается перед нами только затем, чтобы беспрестанно исчезать, что надо гнаться за ней все дальше и что никогда невозможно достиг­нуть ее. А между тем, чтобы действовать, надо остановиться... Мы зна­ем также, как она бывает подчас жестока, и мы спрашиваем себя, не является ли иллюзия не только более утешительной, но и более надеж­ной. Ведь она дает нам уверенность. Если бы исчезла иллюзия, осталась ли бы у нас надежда и хватило ли бы у нас мужества действовать?».

Довольно точную оценку феномену русского «героизма» дал С. Н. Булгаков в статье «Героизм и подвижничество»85, обвиняя интел­лигенцию в гордыне «самообожения», в присвоении себе прав Прови­дения, которое судит мир и людей и указывает новый, «правильный» путь. Характеризуя атеизм русской интеллигенции, С. Н. Булгаков за­мечает, что он не опирается на какие-то прочные основания, это своеоб­разная «вера», отцом которой был Белинский, но особенность этой «ве­ры» — воинствующий, фанатичный характер. А если попытаться оты­скать основания данной веры, то можно указать на идею «прогресса». Но «интеллигентский герой» наполнен «презрением» к отцам и к про­шлому, он начинает историю заново, с нуля, рассматривая мир как сы­рой, пассивный материал для целесообразного «устроения». Он готов добровольно стать рабом социалистической идеи, чтобы любой ценой реализовать ее.

«Герой» полагает, что ему «все позволено», что он может использо­вать любые средства для достижения благородной цели, он мнит себя «спасителем человечества» или, по крайней мере, русского народа. Ге­роическое «все позволено», как замечает С. Н. Булгаков, незаметно подменяется просто беспринципностью и безнравственностью в личной жизни, как это хорошо показал М. Арцибашев в романе «Санин», по­вести «Тени утра» и рассказах. Этой гордыне «героизма» Булгаков про­тивопоставляет «подвижничество», провозглашенное Достоевским. «Смирись гордый человек, — говорил Достоевский в речи в связи с открытием памятника Пушкину, — и прежде всего смири свою гордость... Победишь себя, усмиришь себя, — и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело и других свободными сде­лаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь нако­нец народ свой и святую правду его»86.

Если внимательно присмотреться к фигуре героя, к его психологии, то легко обнаружить примитивность и простоту, отсутствие интеллекта, нежелание рассуждать и сомневаться. Герой не способен на компромис­сы, считает долг чем-то святым и нерушимым, он знает свое дело и ока­зывается в нужном месте в нужную минуту. При этом нередко возника­ет вопрос о разумном и неразумном риске, о безрассудстве героя, со­вершающего «самоубийство».

Итак, основные вопросы русского «героя»: «Кто виноват?» (А. И. Герцен) и «Что делать?» (Н. Г. Чернышевский). Основные про­блемы:

1) долг и самосохранение;

2) «свои» и «чужие»;

3) свобода и от­ветственность.

В решении этих вопросов и проблем раскрываются особенности рус­ского «героя», которые зависят, с одной стороны, от исторического мо­мента и эмоционально-мифологической атмосферы, а с другой — от русского менталитета, формировавшегося в течение столетий. Именно он подвигает героя к отчаянному, рискованному, неразумному поступ­ку — «была — не была»! — в расчете на авось, что и составляет одну из важнейших черт русского героя.

Таким образом, в герое можно выделить три различные стороны. Во-первых, следует подчеркнуть, что герой — это некоторая патология жизни. В нормальной стабильной жизни герои не нужны. Они требуют­ся для того, чтобы исправить чью-то ошибку, халатность и расхлябан­ность, преступную небрежность или агрессивность. Нормальная разум­ная жизнь должна обходиться без них. К сожалению, герои нужны, по­тому что не перевелись еще глупость и безответственность на Руси, от которых и должны защищать нормальную человеческую жизнь герои. Но, во-вторых, жизнь есть противоречие, и спокойная жизнь не есть полноценная жизнь, и тогда герой есть высшее проявление противоре­чия как сущности жизни. И, в-третьих, особенно важно то, на что обра­щает внимание Достоевский в речи о Пушкине, — это гордость, или гордыня. Для героя искушение гордыней — самое типичное, именно такой гордыней заманивала советская пропаганда в герои обывателя, соблазняя славой и известностью, прославляя своих героев. Между тем среди семи христианских грехов гордыня стоит на первом месте. Не случайно в числе первых христианских святых на Руси канонизировали князей Бориса и Глеба, единственной заслугой которых было то, что они смиренно приняли смерть от руки старшего брата, опасавшегося конкурентов на Великий Стол. Их прославили именно за смирение, и на этом примере пытались воспитывать русских людей. Но искушение гордостью — великий соблазн для русского человека! Устоять очень трудно.

Каждая нация обладает определенным менталитетом. Для менталите­та русских характерны следующие черты: открытость, доверчивость, душевная отзывчивость, неустойчивость, наивное упование на «авось» и «доброго царя», некоторая лень; хотя, если прижмет, то русский про­являет торопливость и стремление быстро достичь успеха. Любимый герой русских сказок — Иван-дурак, который на самом деле не дурак, а лишь «валяет дурака», потому что ему скучно в обычной нормативной системе. Ему подавай экстремальные обстоятельства. Вот тогда он «на коне». Неважно, что на «горбунке», — он на нем обскачет любого. Есть поговорка: русские долго запрягают, но потом едут быстро.

Особенное значение для формирования идентичности имеет религия. Если для этноса религия не имеет решающего значения, то для нации она крайне важна. С. Э. Яловицына, работая над кандидатской диссер­тацией о судьбе финнов в Советской России и Карелии, пыталась найти определенные критерии их идентичности. Но коль скоро ей не удалось найти четких критериев, то она решила, что за основу можно взять все, что угодно. И она решила, что критерием этнической идентичности финнов будет лютеранская вера87. Но тогда возникает естественный вопрос: какова разница между эстонцами-лютеранами, финнами-люте­ранами, немцами-лютеранами? Это что — один этнос? Понятно, что такая постановка вопроса — ошибочна. На самом деле для этнической идентичности религия не является решающим фактором. Совсем другое дело — нация, для нее религия — важный фактор. Правда, известны религии, выражающие идентичность одной нации, как, например, иуда­изм, синтоизм, в то же время есть мировые религии, объединяющие многие нации: буддизм, христианство, ислам. Для каждой нации исто­рический выбор определяет ее связь с какой-либо религией, так как без нее, как верно подчеркнул английский историк А. Тойнби, цивилизация (с его точки зрения, она тождественна культуре) состояться не может, ибо религия является «куколкой» цивилизации.

Религия является важнейшим духовным основанием культуры, и понятно, что существует связь между менталитетом народа и формой религии, хотя связь эта не проста. Исторически карелы оказались в зоне перекрестных интересов и влияния финно-угорских (финской, вепс­ской) и русской культур, и соответственно католицизма, лютеранства и православия, в том числе старообрядчества.

Почему же карелы и финны, родственные этносы, проживающие в сходных географических условиях, стали проявлять различные черты характера и тяготение к разным формам религии в процессе созревания национальной идентичности? На этот вопрос можно ответить так: гео­графический детерминизм не следует абсолютизировать, и природная среда не является единственным фактором, определяющим идентич­ность народа.

В чем особенности православия? Для православного христианства, которое приняли в 988 г. славяне, а в 1227 г. карелы, характерно, по словам С. Н. Булгакова, что «православие имеет основной идеал не столько этический, сколько эстетический: видение "умной красоты", которое требует для приближения к себе особого "умного художества", творческого вдохновения. ...При сравнении между православием (по крайней мере, русским) и неправославным христианством проявляется, обычно, та особая задушевность и сердечность, которая наиболее соот­ветствует характеру первого. Характер православных определяется, как основными чертами, смирением и любовью. Отсюда та благожелатель­ная скромность, искренность и простота, которая столь несовместима с духом прозелитизма и властности... свойственным римскому католиче­ству. Православие не убеждает и не завлекает, оно пленяет и притягива­ет... Православие воспитывает прежде всего с е р д ц е». Другой рос­сийский философ И. А. Ильин сравнивал три христианские конфессии и показывал специфику православия: «Вера не дается доказательствами. Ибо источник веры не в рассуждении, а в предметном горении сердца. В этом основное отличие православия от протестантизма... Вера не да­ется волевому нажиму. Ибо источник веры не в волевом решении ("бу­ду веровать"), а в силе созерцающей любви. И в этом основное отличие православия от католичества. Человек может уверовать, только свободно и полно прозрев, духовно прозрев, духовно прозрев сердцем, или иначе — узрев Бога в горении свободной и искренней любви».

Важную особенность православия — соборность как воплощение свободы и единства — обнаружил и охарактеризовал А. С. Хомяков. Принужденное единство есть рабство, а добровольное единство имеет совсем иной характер. Разъясняя эту позицию Хомякова, Н. А. Бердяев выразился так: «Церковь и есть единство в любви и свободе».

В социальном плане соборность соотносима с духом общины, кото­рая сыграла важную роль в формировании русского этноса и нации. Оформление общины завершил, как известно, Петр I, а сломал П. Сто­лыпин, создав возможность проявления противоположного стремле­ния — к индивидуальному выражению экономической и социальной активности. Советское государство продолжило насаждение духа об­щины в виде так называемого коллективизма. У общины есть немало положительных сторон, но есть и отрицательные. Среди них немалое значение имеют безответственность и иждивенчество. Индивидуа­лизм же, напротив, формирует ответственное отношение к себе и к сво­ему положению в мире, который не прощает ошибок.

Вместе с тем, как мы легко можем заметить, суровый климат под­талкивал карелов, с одной стороны, к взаимодействию и сплочению, а с другой — к ответственности за себя и свои действия в природе. Типич­ными для карельского характера и менталитета стали такие черты, как неторопливая и терпеливая настойчивость, бережное отношение к при­роде, отсутствие ксенофобии, эмоциональная сдержанность и уязви­мость, доброжелательность и толерантность, самоуважение и достоин­ство, насмешливость и хвастливость.

Для карелов, как и для русских, характерна приверженность к тра­диции. Если сравнить менталитет финнов и карелов, то можно заметить, что у финнов сильнее проявляется стремление к индивидуализму и к личной независимости (связано с влиянием западноевропейского мен­талитета), а у карелов — к общинному взаимодействию, что еще ярче заметно у русских. Это не есть специфически русская черта, она типич­на для восточного менталитета, чье влияние проявилось у славян, пред­ки которых пришли с востока. А на Востоке опора на традиционность является одной из важнейших ценностей в картине мира.

Религия созревает и становится важным консолидирующим факто­ром в условиях внешней угрозы, и ее форма, как уже было сказано, тес­но связана с менталитетом народа. Когда по Столбовскому мирному договору между Россией и Швецией Карельский перешеек и Северо-Западное Приладожье (историческая родина карелов) отошли к Шве­ции, то коренные жители этих мест должны были стать шведскими под­данными. Однако не захотели. Почти все из них покинули свою родину и перебрались в Россию. При этом важный причиной явилось давление католической и лютеранской церквей, которые хотели установить кон­троль над душами карелов. Но они, крещенные в 1227 г. в православную веру, уже привыкли к ней и восприняли эти попытки негативно. Они приняли православие как важную основу идентичности и не могли от­казаться от нее. Поскольку ценности православия, и особенно идея со­борности, более соответствовали менталитету карелов.