Национальная идея об особой судьбе и предназначении нации.

Ф. Риггс выделяет три волны национализма, которые возникли и про­шли по Европе и миру в последние два столетия. Первый относится к XIX в., когда началось объединение, формирование государственного национализма, становление государственных объединений, где каждый человек идентифицировал себя как «верноподданый» гражданин своего государства-нации, независимо от происхождения. Вторую «волну» он именует «освобождение», когда многие народы, подчиненные европей­ским империям, стали двигаться к ликвидации такой зависимости от этих метрополий, в это время формируется «этнонационализм», опи­рающийся на общность происхождения. Однако созданные в свое время государства-колонии с границами, нарисованными на бумаге, просну­лись для этнонационального самоопределения, стремясь к созданию таких государств, которые совпадали бы с границами расселения этноса .

Национальная идеология — это политические идеи, объясняющие назревшие политические проблемы, указывающие на причины каких-либо явлений и формулирующие цели, достигая которые, можно решить политические проблемы. Но если в процессе созревания нации нацио­нальная идея может играть позитивную роль, то в последующем нацио­нализм чреват экстремизмом. Он может создать искушение, соблазни­тельную форму самоидентификации с образом «великой нации», кото­рая выше других («Deutchland tiber Alles»). Как писал В. Райх, «фашист­ская ментальность» возникает, когда реакционные концепты накладываются на «революционную эмоцию» .

У каждой нации есть своя национальная идея, поскольку «населе­ние, которому неведомы координаты своего политического существо­вания, является обществом немых» (М. Грейффенхаген)^xvii. Например, у США — это стремление научить весь мир демократии, у Германии — воссоединение западной и восточной частей и экономическая экспансияв Европе, у постсоветских соседей (Украины, Эстонии и др.) нацио­нальная идея заключается, по мнению С. В. Кортунова, в построении национальной государственности, опирающейся на независимости от России.

В чем же может заключаться национальная идея России? В качестве наиболее разумных С. В. Кортунов выдвигает следующие идеи: «возро­ждение и обустройство России как державы, живущей в согласии с са­мой собой и с окружающим ее миром», на основе трех ценностных ори­ентиров: рыночное хозяйство, гражданское общество и правовое госу­дарство. Однако эти идеи, как он полагает, не выявляют специфику Рос­сии как самобытного государства и не могут быть приемлемы как наша национальная идея. Эту специфику предлагается определить в связи с вопросами о роли русского (российского) народа в мировой истории и о национальной безопасности.

Каждая национальная культура создавала свой «национальный миф». Как справедливо замечает Э. Геллнер, национализм создает на­цию и в этом его позитивная роль, поэтому трудно согласиться с одно­значно негативной оценкой роли национализма в истории. Еще более позитивно оценивал национализм И. А. Ильин: «...Национализм есть любовь к духу своего народа, и притом именно к его духовному своеоб-разию». «Нации создает человек, нации — это продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей. Обычная группа людей — скажем, жителей определенной территории, носителей определенного языка — становится нацией, если и когда члены этой группы твердо признают определенные общие права и обязанности по отношению друг к другу в силу объединяющего их членства. Именно взаимное призна­ние такого товарищества и превращает их в нацию, а не другие общие качества, какими бы они ни были, которые отделяют эту группу от всех стоящих вне ее» .

Национализм следует отличать от «патриотизма», под которым обычно понимают лояльность по отношению к государству и любовь к своей Родине.

Но если в процессе созревания нации национальная идея может иг­рать позитивную роль, то в последующем национализм чреват экстре­мизмом. Он может создать искушение, соблазнительную форму само­идентификации с образом «великой нации». Всякий не сумевший обес­печить личностное самоутверждение в индивидуальном смысле жизни может идентифицировать себя с национальным мифом и легко обрести национальную гордость. Национальный миф — удобная форма снятия комплекса неполноценности для человека массы.

Истоки «русской идеи» можно найти уже у митрополита Иллариона в его «Слове о законе и благодати», в «Слове о полку Игореве», в «Слове о погибели Русской земли» и других памятниках древнерусской литера­туры.

Некоторые предпосылки представлений об особом предназначении России в истории можно обнаружить П. Я. Чаадаева: «Настоящая исто­рия этого народа начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена и которую он призван осуществить, и когда нач­нет выполнять ее с тем настойчивым, хотя и скрытым инстинктом, ко­торый ведет народы к их предназначению. Вот момент, который я всеми силами моего сердца призываю для моей родины, вот какую задачу я хотел бы, чтобы вы взяли на себя, мои милые друзья и сограждане, жи­вущие в век высокой образованности и только что так хорошо показав­шие мне, как ярко пылает в вас святая любовь к отечеству». Он выска­зывал убеждение, что «мы (т. е. Россия. — В. П. )... самой природой предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великим трибуналом человеческого духа и чело­веческого общества»^xviii.

Считается, что термин «русская идея» принадлежит В. С. Со­ловьеву, который в докладе, прочитанном в 1888 г. в Париже, сформу­лировал вопрос о смысле существования России во всемирной истории и выдвинул религиозно-универсалистскую концепцию преображения русской жизни во имя вселенских идеалов добра и справедливости. Он утверждал, что в основе нации должна быть идея, и «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».

О, Русь! В предвиденьи высоком: Ты мыслью гордой занята;

Каким ты хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?

Тем не менее следует отметить, что впервые термин «русская идея» употребил в 1861 г. Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» для обо­значения важнейшей задачи, которая поставлена Историей и Провиде­нием перед Россией.

Существо русской идеи можно определить так — это идея русской национальной идентичности и представление об особой роли России в мировой истории. И эта доктрина было сформирована славянофилами во главе с А. С. Хомяковым, который еще в 1839 г. в стихотворении «России» писал о мессианском предназначении — стать спасительни­цей всего мира: ...И вот за то, что ты смиренна, Что в чувстве детской простоты, В молчаньи сердца сокровенна, Глагол творца прияла ты, — Тебе он дал свое призванье, Тебе он светлый дал удел: Хранить для мира достоянье Высоких жертв и чистых дел; Хранить племен святое братство, Любви живительный сосуд, И веры пламенной богатство, И правду, и бескровный суд. <...>

И станешь в славе ты чудесной Превыше всех земных сынов, Как этот синий свод небесный — Прозрачный вышнего покров!

По словам священника А. Шмемана, «спор о России есть одно из по­стоянных измерений русской истории. Россия принадлежит к числу тех стран и наций, которые спорят о самих себе. Никогда француз не про­сыпается утром, спрашивая себя, что значит быть французом. Он со­вершенно убежден, что быть французом очень хорошо и это совершен­но ясно. Тогда как русским свойственно пребывать в постоянном на­пряженном искании смысла своего существования»^xix. И второй ком­плекс — это чувство вины интеллигенции перед народом.

Откуда же взялся у русской интеллигенции такой комплекс? Ответ на этот вопрос пытаются дать Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский: «...Всякая творческая деятельность, обладание знанием свыше меры, положенной для всех членов общества, представляется, с одной сторо­ны, полезным качеством, а с другой — опасным, таящим угрозу и выво­дящим человека за пределы его социума»^xx. «Знающий» воспринимает­ся как причастный «чужому миру», как «свой чужой». Но на Руси «чу­жая» византийская культура, имевшая статус культурной нормы и вы­соко ценимая, стала восприниматься как «чужая своя», а свои волхвы — как «свои чужие», поэтому подлежали уничтожению. В то же время «осознание "чужого" как ценного (и в религиозном аспекте — как нор­мативного) не отменяет психологического недоверия, вызываемого по­стоянно обновляемым чувством его инородности»^xxi. Поэтому священ­ники и монахи, пусть даже выходцы из местного населения, считались «чужими». То же касалось профессий врача, актера, художника — все они как «знающие» более обычной меры оказывались на положении «чужих».

Как полагают авторы, «традиция "изгойничества" наложила опреде­ленный отпечаток на социально-психологический комплекс, характер­ный для русской интеллигенции середины XIX в. С одной стороны, об­щественное отношение к этой группе включало в себя смесь признания как силы общественно необходимой и опасений. В разных слоях обще­ства (от правительственной бюрократии до гостинодворских кругов) по-разному формулируются опасения, которые внушает интеллигенция, однако сам факт подобных опасений чрезвычайно устойчив. С другой стороны, для самой интеллигенции, усваивающей внешнюю точку зре­ния на себя, характерен комплекс вины, мотив "искупления", моральное требование к себе самой преодолеть изгойничество и слиться с основ­ной общественной структурой». Кроме того, сыграла свою роль склонность к максимализму, свойственная типичному россиянину. Поэт А. К. Толстой в кратком стихотворении выразил эту склонность русско­го характера:

Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так не на шутку, Коль ругнуть, так сгоряча, Коль рубить, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело, Коль карать, так уж за дело, Коль простить, так всей душой, Коли пир, так пир горой!

Откуда же взялись эти максимализм и склонность к бинарности и биполярности? Истоки можно обнаружить в древнеиранском зороаст­ризме, с его поляризованностью на свет и тьму, добро и зло, дух и мате­рию, который через гностицизм, манихейство и восточное христианство пришел на Русь. Правда, по другой версии, принадлежащей Вяч. Вс. Иванову и В. Н. Топорову, бинарность была изначально присуща сла­вянскому мифологическому сознанию, она воплощалась в антагонизме двух верховных богов: бога неба — Перуна и бога земли — Велеса, ме­жду которыми шла нескончаемая борьба.

Основание для «русской идеи» ищут в прошлом, причем для од­них — это допетровская Московская Русь при «тишайшем» Алексее Михайловиче (при котором сгорело столько старообрядцев!), для дру­гих — петровская Россия, для третьих — «золотой век» Екатерины II или Александра I. Но есть еще сторонники искать истоки этого идеала в Киевской Руси.

Как отмечал Н. А. Бердяев, «в России есть трагическое столкновение культуры с темной стихией. В русской земле, в русском народе есть темная, в дурном смысле иррациональная, непросветленная и не под­дающаяся просветлению стихия. Как бы далеко ни заходило просветле­ние и подчинение культуре русской земли, всегда остается осадок, с которым ничего нельзя поделать»^xxii. И все же, как подчеркнул А. С. Хомяков, «всякий живой народ есть еще невысказанное слово»^xxiii.

Нет национальной математики или астрономии. Национальный дух не проявляется в естественных науках, зато определяется в тех науках, «которых предмет связан с нравственными и духовными стремлениями человека»^xxiv.

Для «славянофилов» и «западников» ведущую роль в русской куль­туре играли следующие системы ценностей:

Славянофильство	Западничество
Религиозность	Атеизм («религия» атеизма)
Иррациональность	Рационализм
«Органический» характер, целостность, соборность	«Критическая» дифференцирован-ность, индивидуализм
Мечтательность, трансцендентность	Позитивность, практицизм
Искусство	Естественные науки
Идеализация прошлого России	Идеализация Запада и будущего России
Своеобычность пути России	Интегрированность России в мировую культуру
Реформы Петра — ошибка	Реформы Петра — необходимость
Бессознательное свободное творчество культуры народом	Сознательное творчество культуры профессиональными художниками

Кроме того, для славянофилов важна была триада: православие, са­модержавие, народность, — которая воплощала ведущие ценности.

Но следует уточнить — кто такие «русские»? В летописи сказано: «И пошли за море, к варягам, к руси. Те варяги, назывались русью... Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами"»^xxv. Но мы прекрасно знаем, кто такие варяги. Это не этнос, а скорее — профессия, ибо варягами называли балтийских пиратов. Грабежом на Балтике тогда занимались все, и такой промысел не считался в древние времена делом безнравственным, ведь общество подчинялось закону «убить своего — преступленье, убить чужого — подвиг». Поэтому гра­бить чужих — это вполне «законный» способ добычи материальных благ, этим занимались все: норвежцы, датчане, германцы, шведы, сла­вяне и карелы. Среди них были и представители племени русь. Ученые из Великобритании безо всяких объяснений его относят к скандинавам, другие — к германцам. Вопрос об их исторической родине и идентич­ности остается пока открытым. Откуда появляется название «русский»?

Первое упоминание народа «рос», или «рус», относится к VI в. В византийских хрониках упоминания начинаются с IX в. В трактатевизантийского императора Константина Багрянородного «Об управле­нии империей», составленном в Х в., есть интересная информация о росах и Росии, а в комментариях к главе 9 представлен обзор различных трактовок происхождения этноса «русь». Сам автор трактата то считал русь и славян союзниками, то причислял славян к данникам, зависимым от русов. Во французском эпосе «Песнь о Роланде», записанном в XII в. и рассказывающем о противоборстве франков и мавров в VIII в., сре­ди наемников, которые воевали на стороне арабов против франков, упоминаются славяне и русы^xxvi. С точки зрения Б. А. Рыбакова, «в ста­ром земледельческом районе лесостепи на берегах р. Роси существовало племя рос, или рус. Судя по тому, что этот район с глубокой древности (с бронзового века) был заселен славянами, племя это было славянским, но благодаря соседству со скифо-сарматскими племенами степей оно могло впитать в себя и часть неславянских поселенцев. Центром племе­ни был город Родень в устье Роси, что привело к появлению второго имени — "роди". Во II—IV вв. этот район ничем особым не выделялся из других районов славянской черняховской культуры»^xxvii. Среди сла­вянских племен, по его мнению, выделялись поляне, русь, северяне, волыняне, дулебы, хорваты.

Историки ссылаются на летописные сведения о племени «русь», а также на то, что финны якобы называли так шведов. Но, во-первых, та­кого племени в Скандинавии не было; во-вторых, карелы и финны на­зывали шведов не «русь», а «руочи» («руотси»), говоря точнее, этим словом называли «чужих», среди которых наиболее досаждали им именно шведы. Поэтому их чаще всего так называли.

Высказываются мнения, что родина русов — это или славянские Новгородские земли (Старая Русса), или Белоруссия. Вспомним, ведь севернее белорусов жили пруссы, чья этническая идентичность также под вопросом. Хотя их позднее ассимилировали германские племена и включили в германскую нацию, вопрос об исторических корнях этого этноса пока не до конца решен. Были ли они родственниками русов? — не исключено. Итак, эти русы, накопив боевой опыт в ходе грабитель­ской практики на Балтике, стали наниматься на службу в качестве на­емников к славянским народам, византийскому императору, багдадско­му халифу. Нанятые на службу на землях славян, они позднее узурпи­ровали власть, но утратили свою этническую идентичность и были ас­симилированы славянами и исчезли как этнос. Подданные государства Киевская Русь поначалу не называли себя русскими, но — полянами, древлянами, кривичами, славянами, тверичами, псковичами, новгород­цами и т. п., поскольку были этническими славянами. Общее нацио­нальное (подчеркнем, не этническое) самоназвание — русские, россия­не — возникает позднее, в XIV—XV вв. (а если точнее, после Куликов­ской битвы 1380 г.), когда началось формирование национальной иден­тичности.

Важным этапом в формировании национальной идентичности стали 1453 г. и падение Константинополя, незадолго до которого патриарх и император обратились за помощью к западным христианским странам для защиты от турок. Помощь была обещана при одном условии — принять «filioque», т. е. согласиться, что Дух Святой исходит не только от Бога Отца, но «и от Сына». Согласиться пришлось, и была подписана по этому поводу Флорентийская уния, но помощь не была эффективной, и Константинополь пал. На Руси эту унию расценили как предательство интересов православия, и вскоре инок Филофей, монах Печерского мо­настыря, в своем послании великому князю Василию III провозгласил лозунг «Москва — третий Рим» и советовал ему принять корону царя (кесаря): «...Один ты во всей поднебесной христианам царь». И хотя при активной деятельности Василия III произошло формирование «национального великорусского государства» , на принятие короны царя он не решился, ибо титул царя — весьма ответственный и принимать его самозванно он не рискнул. Это сделал после некоторых колебаний Иван III.

Нужно также указать на такое существенное явление русской куль­туры, как духовная поэзия. Это стихи, которые пели нищие, собирая милостыню. В стихе о «Голубиной книге» есть такие слова: «Белый царь над царями царь. Свята Русь земля всем землям мати. <...> Иеруса­лим город городам отец...». Возникает естественный вопрос: какое отношение к Святой Руси имеет Иерусалим? А вот какое: название на­шей религии — православие, что означает — «единственная правильная форма прославления и почитания Бога». Все остальные религии — не­правильные. И православные уверены, что все народы мира рано или поздно должны это признать. Но когда они это сделают, тогда весь мир будет Святой Русью. В этом случае столицей всемирной Святой Руси необязательно делать Москву или Киев. Иерусалим — чем плохой го­род для столицы всемирной Святой Руси?! Ведь там «Белый царь» (князь Владимир) все равно играет ведущую роль. Здесь скрыта претен­зия на мировое господство, которую нищие «калики перехожие» поти­хоньку вкладывали в сознание православных россиян. Именно это и называется мессианской ролью России в мировой истории. Как говори­ли А. С. Хомяков и В. С. Соловьев, Господь избрал Россию на роль спа­сительницы всего мира. Когда к власти рвались большевики и призыва­ли к мировой революции, то крестьяне русские сообразили: слова дру­гие, но суть — та же самая. Они были давно готовы «спасать весь мир». Это хорошо объяснил Н. А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма», которая была достаточно известна на Западе. Вот почему, когда в ХХ в. из Москвы звучали призывы «о мире и мирном сосущест­вовании», на Западе тут же тревожились: «Москва говорит о мире, дело плохо — надо срочно вооружаться! Иначе Москва потихоньку всех подчинит». Здесь-то и крылись причины «холодной войны». Такова подоплека «русской идеи», русского национализма.

Сегодня вновь предельно актуальным стал вопрос о выборе Россией пути развития, предлагаются и обсуждаются следующие альтернативы:

• славянофилы утверждали, что Россия не была Европой, это Петр попытался сделать ее европейской страной, искушение западной куль­турой чревато утратой самобытного российского пути;

• западники полагали, что Россия состоится как государство лишь после полного вхождения в Европу, поэтому нужно пойти «на выучку к Западу»; часть западников, придерживавшихся «норманнской теории», полагали, что Россия была европейской страной и должна вновь в нее вернуться;

• евразийцы считают, что Россия является полуевропейской и полу­азиатской страной, отсюда идентичность России в евразийстве, и нужно укреплять положение России как в Европе, так и в Азии, при этом евра­зийская идея истолковывается по-разному: одни полагают возможным и необходимым претендовать на господство России над Европой и Азией, другие — что Россия будет лишь примиряющим, связующим мостом, как бы третьей силой, которая могла бы объединить Восток и Запад,спасти Запад от «всеобщего эгоизма и анархии», а Восток от «твердыни мертвого единства» (В. С. Соловьев);

• • сторонники антикоммунизма считают, что России место на за­дворках истории, потому что народ, «впавший в социализм», ущербен по свой природе и исправить его невозможно.

По замечанию Ю. М. Лотмана, для изучения культуры средневеко­вой России большое значение имеют свидетельства иностранцев: «На­блюдатель собственной культуры замечает происшествия, отклонения от нормы, но не фиксирует самую эту норму как таковую, поскольку она для него не только очевидна, но и порой незаметна; "обычное" и "правильное" ускользают от его внимания. Иностранцу же странной и достойной описания кажется самая норма жизни, обычное "правильное" поведение. Напротив, сталкиваясь с эксцессами, он склонен описывать его как обычай».

Заключить разговор о «русской идее» можно словами Н. А. Бердяева: «Величие России мы менее всего склонны мыслить как притязание на мировое господство, на всемирное земное царство. Мы верим в жертвенный дух России, в ее светлую миссию, в избрание ее онтологическим характером пути правды»^xxviii. Таким образом, русская идея — это идея русской национальной идентичности, система ценно­стей, позволяющих русским идентифицировать и уважать себя, а также рассчитывать на уважение со стороны других, иных культур. Н. А. Бердяев полагал, что в основу русской души легли два противопо­ложных начала: «природная, языческая дионисийская стихия и аскети­чески-монашеское православие».

Немецкий философ В. Шубарт характеризует русский характер так: «Русской душе чужда срединность. У русского нет амортизирующей средней части, соединяющего звена между двумя крайностями. В рус­ском человеке контрасты — один к другому впритык, и их жесткое тре­ние растирает душу до ран. Тут грубость рядом с нежностью сердца, жестокость рядом с сентиментальностью, чувственность рядом с аске­зой, греховность рядом со святостью».

Американский антрополог К. Клакхон полагал, что русским прису­щи «сердечность, человечность, зависимость от прочных социальных контактов, эмоциональная нестабильность, иррациональность, сила, недисциплинированность, потребность подчиняться власти».

На Западе популярна теория, объясняющая характер русских людей на основании существующего обычая туго пеленать ребенка в первые годы его жизни. Л. Н. Толстой вспоминал ощущение несвободы в «сви­вальнике»: «Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. ...Мне хочется свободы; она никому не мешает, и меня мучают. Им [взрослым] меня жалко, и они завязывают меня, и я, кому все нужно, я слаб, а они сильны». М. Мид полагала, что агрес­сивность формируется из-за недостатка любви и заботы о ребенке в дет­стве, а внимание и нежность ведут к доброжелательности и пацифизму.

Американо-русский социолог П. А. Сорокин полагал, что «совокуп­ность основных черт русской нации включает ее сравнительно длитель­ное существование, огромную жизнеспособность, замечательное упор­ство, выдающуюся готовность ее представителей идти на жертвы во имя выживания и самосохранения нации, а также необычайное террито­риальное, демографическое, политическое, социальное и культурное развитие в течение ее исторической жизни» .

И все же надо уяснить сегодня одну простую истину. В России рус­ские — это не этнос, а нация. Мы русские — лишь национально, а не этнически. Такая идея будет, разумеется, принята «в штыки» нашими русскими националистами, которые увидят здесь опасность распада той потенциальной «армии», которую они хотели бы повести «на баррика­ды» в защиту русских против всяких «русофобов». Категорически воз­ражая против любых форм экстремизма, в том числе и национально-русского, необходимо подчеркнуть, что различение и разведение на­ционального и этнического не имеет целью разбить единство русской нации. Русская нация остается нацией со своей славной историей и цен­ностями. Каждый русский остается русским национально, будучи одно­временно этнически представителем какой-то местной группы новго­родских, поморских, вятских, нижегородских или заонежских славян.

И эта этническая составляющая культурной идентичности россиян се­годня является назревшей нерешенной проблемой.

При этом автор далек от мысли заставить всех жителей России, имеющих различные этнические корни, насильно записать в русскую нацию. Вопрос национальной самоидентификации есть вопрос добро­вольного выбора, убеждения и самосознания. Включая себя в русскую (или иную) нацию, человек при этом может вполне оставаться карелом, украинцем, евреем по своему этническому происхождению.