Д.В. Павлов БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ДИКТАТУРА

против

СОЦИАЛИСТОВ И АНАРХИСТОВ 1917 - середна 1950-х годов

_Москва

РОССПЭН

₁₉₉₉

ББК 63.3(2)6-4 П 12

Издание

осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)

проект № 98-01-16090

ч

Павлов Д.Б.

П 12 Большевистская диктатура против социалистов и анархистов. 1917 — середина 1950-х годов. — М.: «Рос­сийская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. - 232 с.

Книга посвящена истории борьбы большевистского ре­жима с российскими социалистическими партиями и анар­хистскими организациями с 1917 г. до середины 1950-х годов. В работе рассматриваются механизмы и «идеология», основные этапы, направления и результативность этой борь­бы, методы и организация работы репрессивных органов, правовая база репрессий. Автор опирался как на вновь от­крытые документы центральных партийных и государствен­ных органов, так и на источники, широко привлекавшиеся в советской историко-партийной литературе. Взятые в сово­купности с первыми, эти традиционные материалы получа­ют совершенно иное прочтение и позволяют прийти к выво­дам, принципиально отличным от заключений советской ис­ториографии.

© «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999

© Д.Б.Павлов, 1999 © Документы — Архивы, предо­ставившие материалы для ISBN 5-8243-0019-4 данной публикации, 1999

Введение

Приход большевиков к власти был воспринят со­временниками как явление, «помазанное народным безумием», событие парадоксальное, случайное и су­губо временное. В длительность своего пребывания у государственного руля не верили и сами большевист­ские руководители, подчеркивавшие временный (до утверждения Учредительным собранием) характер своих первых общегосударственных мероприятий. Ни до прихода к власти, ни сразу после Октябрьского переворота они не задумывались над тем, какой будет система управления в стране «победившего социализ­ма» — будет ли это многопартийное или однопартий­ное государство. Однако сама логика взятого ими курса на тотальный революционный переворот, пря­мое уничтожение рынка и «формальной» демократии, помноженные на идеологическую нетерпимость и не­уемное властолюбие, уже очень скоро толкнули боль­шевиков к осознанию необходимости строительства государства последнего — однопартийного — типа. «Все советские и другие учреждения, — писал, выра­жая общепринятое, видный большевик С.М.Нахимсон в июне 1918 г., — являются лишь подсобными орга­нами для партии... Это основное правило партийной работы»¹. Естественно, что однопартийная диктатура исключала не только деятельность, но и возможность самого существования других, даже социалистических партий. Морально большевики были готовы к этому давно: по инициативе В.И.Ленина, «истребительная война» против инакомыслия в их собственных рядах была объявлена и велась еще с 1912 г.

Нетерпимым для нового режима был не только сам факт существования рядом с ним других полити­ческих образований, но и то коренное различие, кото­рое существовало между большевиками и социалиста­

4

Д.Б.Павлов

ми по таким базовым вопросам, как «революция», «демократия», «диктатура пролетариата», «рынок» и т.д. В отличие от большевиков, современная им рос­сийская и западно-европейская социал-демократия представляла себе переход к социализму как результат эволюции капитализма при сохранении рынка и де­мократии, причем демократические достижения пред­шествующей формации были для нее самоценны². «Для меня, — писал меньшевик Ю.О.Мартов в пер­вые месяцы большевистского господства, — социа­лизм всегда был не отрицанием индивидуальной сво­боды и индивидуальности, а напротив, высшим их во­площением, и начало коллективизма я представлял себе противоположным «стадности» и нивеллировки. Да не иначе понимают социализм и все воспитавшие­ся на Марксе и европейской истории»³.

Целый ряд обстоятельств, однако, делал в глазах большевиков искоренение социалистического движе­ния весьма деликатной задачей. Общность происхож­дения и основ идеологии (особенно с РСДРП и близ­кими ей организациями), широкие и длительные лич­ные, а иногда и родственные связи, многолетний опыт совместной подпольной революционной дея­тельности⁴, небольшевистское прошлое многих вид­ных деятелей правящего режима (Л.Д.Троцкий, А.ВЛуначарский, М.С.Урицкий, В.ААнтонов-Овсеен-ко, С.М.Киров, Г.В.Чичерин и др.), традиционная по­пулярность социалистов в демократических слоях на­селения и их революционные заслуги, наконец, их высокий международный авторитет, — все это в раз­ной степени, но вынуждало большевистских лидеров маневрировать: смягчать, а порой и сдерживать реп­рессии против своих недавних собратьев по социалис­тическому лагерю. Только благодаря этому, несмотря на понесенный чудовищный урон, все основные со­циалистические партии (левые и правые эсеры, мень­шевики, эсеры-максималисты) просуществовали до конца гражданской войны. Всего в послеоктябрьский период на территории современной России разновре­менно действовало более десятка социалистических партий и анархистских организаций, исключая нацио­нальные (еврейские, украинские и т.д.). Их оконча­тельное удушение произошло в середине 1920-х гг.,

Введение

5

хотя как течение общественной мысли небольшевист­ский социализм исчез в России лишь во времена «большого террора» второй половины 1930-х — начала 1940-х гг. одновременно с физическим уничтожением его идеологов и лидеров.

Задача борьбы с социалистическим движением су­щественно облегчалась отсутствием единства в его рядах. На протяжении большей части советского пе­риода своей истории соцпартии находились в непре­кращающемся взаимном антагонизме. В силу одного этого их общий «заговор», о котором постоянно твер­дила большевистская пропаганда, не был возможен и не существовал в действительности. Даже в тюрьме, концлагере, ссылке и в эмиграции социалисты стре­мились существовать отдельными компактными груп­пами, избегая контактов с представителями родствен­ных партий. Большевистские «органы» умело исполь­зовали расхождения между ними по принципиальным программно-тактическим вопросам и накопившиеся с годами их взаимные претензии, обиды и подозрения. В своих циркулярах руководство ВЧК-ОГПУ нацели­вало агентуру на дальнейшее углубление раскола, видя особую угрозу режиму в объединительных тенденциях в рядах социалистов. Так, с тревогой констатируя произошедший в 1922 г. в эсеровских кругах «сдвиг в сторону объединения разрозненных и распыленных народнических эсеровских групп и течений», началь­ник Секретно-оперативного управления ОГПУ В.Р.Менжинский требовал «все силы осведомления направить к тому, чтобы не дать объединиться эсеров­ским группировкам» и «разбить объединенческие их стремления»⁵. Такую же негативную реакцию в боль­шевистской среде вызвало появление тремя годами раньше «Организационного бюро по объединению ре­волюционно-социалистического народничества». Не­смотря на то, что в декларации Бюро содержалось указание на недопустимость политических и экономи­ческих выступлений против РКП, большевики в лице новой организации усмотрели «группу, которая явным образом ставит себе задачей борьбу с коммунистами»⁶. Уловив аналогичные веяния в лево-народничестве в 1923 г., ГПУ предложило ЦК РКП санкционировать ослабление тенденций к объединению «путем разных

6

Д.Б.Павлов

видов репрессий» по своей «линии» и получило под­держку⁷. «Усилить тенденции расколов и расхождений в рядах враждебных нам партий», — таково, по выра­жению одного из видных чекистов, было постоянное стремление власти⁸.

Первоначально в РКП не было единства по вопро­су об отношении к социалистам. В первые же дни большевистского господства Ленину пришлось бо­роться с весьма влиятельной группой своих соратни­ков (Л.Б.Каменев, В.П.Ногин, Д.Б.Рязанов, Г.Я.Со­кольников и др.) — сторонников коалиции с предста­вителями крупнейших соцпартий под лозунгом «одно­родного» социалистического правительства. В значи­тельной степени намерение создать такой блок было вызвано не какими-то особыми симпатиями к социа­листам, а опасением, что в одиночку власть удержать не удастся. Определенную дань таким настроениям отдал и сам Ленин, в ноябре 1917 г. теоретически предположивший возможность прихода к власти меньшевиков или эсеров в результате ротации депута­тов Советов разных уровней⁹. Неуверенность в собст­венных силах в это время заставила даж? самых орто­доксальных большевиков заняться поиском союзни­ков, который увенчался формированием правительст­венной коалиции с левыми эсерами в декабре 1917 г. (к началу 1918 г. представители этой партии возглав­ляли 6 из 16 центральных наркоматов).

Впоследствии в большевистской верхушке не раз обсуждались предложения, направленные к смягче­нию правительственного курса вообще и ослаблению репрессий против социалистов, в частности. Чаще всего подобные намерения обнаруживались в кризис­ные для режима моменты. Поскольку основным кара­тельным органом «диктатуры пролетариата» являлись Чрезвычайные комиссии, многие предложения такого рода так или иначе касались этого одиозного учреж­дения. Однако намерения ограничить функции ЧК, не говоря уже о проектах ее упразднения (первый такой проект был выдвинут группой видных больше­виков во главе с Каменевым уже в январе 1918 г.¹⁰) не имели успеха. Точно так же большинство ЦК, а затем и Политбюро под руководством Ленина последова­тельно отвергало все попытки «вписать» социалистов

Введение

7

в общественно-политическую жизнь страны на более или менее длительный срок или как-то облегчить ус­ловия их существования на постоянной основе. В феврале 1919 г. ЦК РКП отверг проект видного си­бирского большевика Б.З.Шумяцкого о создании еди­ного демократического фронта на политической плат­форме народовластия с участием правых эсеров и меньшевиков для борьбы с Колчаком¹¹. Одновремен­но была отклонена выдвинутая Н.Осинским идея о предоставлении социалистической оппозиции свободы деятельности в Советах. В апреле 1921 г. решительную отповедь получило предложение чекиста Ил.Вардина (И.В.Мгеладзе) во избежание повторения Кронштадта перейти к новой, основанной на букве закона, поли­тике относительно «наиболее приличных» социалис­тов и анархистов (конечно, продолжая «держать» госу­дарственные «вожжи натянутыми»). «Автор неправ, — заметил по поводу записки Вардина Ленин. — Он формалистичен. ...предложение автора не годится. Он не вник в дело как следует»¹². Характерно, что Полит­бюро отклонило проект Вардина еще до получения цитированного отзыва Ленина¹³. Такой же резкий отпор со стороны партийных верхов получило предло­жение Г.И.Мясникова о введении свободы печати «от монархистов до анархистов включительно». «Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, — разъяснял Ленин пермскому коммунис­ту, — есть свобода политической организации буржуа­зии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров. Это факт неопровержимый»¹⁴. Через несколько дней Орг­бюро ЦК РКП признало тезисы Мясникова «несо­вместимыми с интересами партии», а в феврале 1922 г. он был исключен из рядов РКП.

Политбюро ЦК РКП направляло деятельность всей государственной репрессивной машины. Его ди­рективы всегда стояли у истоков очередной кампании травли и репрессий против социалистов. Именно здесь рассматривались ходатайства социалистов и анархистов по разным вопросам, разрабатывались сценарии судебных процессов, определялась мера на­казания и условия содержания арестованных, места и срок ссылок, условия выхода в свет тех или иных пе­чатных произведений о социалистах или их самих и

8

Д.Б.Павлов

многое другое, что собственно и определяло положе­ние данной соцпартии в стране в данный момент. Не­редко Политбюро прямо предписывало охранке при­говорить того или иного социалиста к определенному сроку тюремного заключения (например, в 1925 г. членов ЦК ПСР А.Р.Гоца и Е.М.Тимофеева¹⁵) или казнить определенное их число¹⁶. Будучи совершенно секретным, но подлинным и абсолютным «хозяином земли Русской», Политбюро действовало в обход каких-либо правовых норм, руководствуясь столь лю­бимым большевиками принципом «революционной целесообразности» и представлением о собственной власти как «ничем не ограниченной, никакими зако­нами, никакими абсолютно правилами не стесненной, непосредственно на насилие опирающейся».

Все это, вместе взятое, делало репрессивную поли­тику большевистского правительства исключительно жестокой, но хаотичной и труднопредсказуемой. В за­висимости от обстановки и настроений в «верхах», со­вершенно невинный человек мог быть расстрелян, как это было с тысячами заложников осенью 1918 г., а настоящий враг помилован в обмен на публичное признание законности большевистской власти и свое­го поражения с борьбе с ней (пример с Б.В.Савинко­вым в 1924 г.).

По мере укрепления тоталитарного режима все большее влияние на деятельность его репрессивного аппарата оказывала личность вождя. Если Ленин, за­пустивший механизм репрессий, все же в какой-то степени был связан понятиями «личной чести, долга и лояльности, иногда даже по отношению к своим политическим врагам (Мартов, Плеханов, князь Кро­поткин)»¹⁷, то верный ленинец Сталин, который питал к социалистам особую, личную неприязнь¹⁸, от этих качеств был совершенно свободен. Взгляд Лени­на на политику, как на войну, целью которой было не подчинение, но уничтожение противника¹⁹, был цели­ком воспринят Сталиным и возведен в абсолют. Представление о социалистах, как опасных полити­ческих противниках, всецело разделялось ими обои­ми. Однако если для Ленина они все же были врага­ми менее «серьезными», чем буржуазия²⁰, то Сталин возвел их в ранг «особо опасных государственных

Введение

9

преступников», главных врагов большевизма, начиная с 1917 г. Такое же крайнее выражение в годы его правления получили и методы борьбы с социалисти­ческим инакомыслием, впервые опробованные еще основателем социалистического государства: бессуд­ные расстрелы, заложничество, система администра­тивных наказаний по приговорам внесудебных орга­нов, травля в печати и т.д.; в 30-е годы пытки, приме­нявшиеся ВЧК лишь от случая к случаю, с санкции ЦК правящей партии стали непременным атрибутом работы следственных органов. К тому же у Сталина, замечает Авторханов, «коварная аморальность в поли­тике была абсолютна по отношению ко всем, начиная от соратников по партии и кончая его собственными учениками»²¹, не говоря уже о тех, кого он почитал своими личными или политическими врагами.

Эти личные особенности Сталина оказали замет­ное влияние на весь курс власти в отношении социа­листов и анархистов. Избрание его генсеком весной 1922 г. сопровождалось резким ужесточением полити­ки режима. В годы его правления «приоритетное» по­ложение социалистической тематики в заседаниях Политбюро было полностью сохранено, причем «ру­ководящая и направляющая» роль высшей партийной инстанции в деятельности карательных органов еще более возросла. Вряд ли можно считать простым со­впадением, что вслед за произошедшей к 1930 г. окончательной победой сталинской группировки над оппонентами внутри самой ВКП(б) был сконструиро­ван и знаменитый процесс по делу «Союзного бюро меньшевиков» (1931 г.). Согласно постановлению По­литбюро от 23 сентября 1926 г., обвинительные акты по всем делам, имевшим «общественно-политическое значение», местные советские и партийные органы были обязаны загодя представлять на рассмотрение специальной Комиссии Политбюро по политическим (судебным) делам с последующим внесением вопроса на утверждение самого Политбюро. С 1931 г. пригово­ры о высшей мере наказания, выносимые коллегией ОГПУ по политическим делам, также стали утверж­даться в Кремле²². В докладах и сообщениях, которые ОГПУ-НКВД направляли на рассмотрение высшей партийной инстанции, фиксировались все более или

10

Д.Б.Павлов

менее значительные события в жизни соцпартий как в СССР, так и за его пределами. В 30-е годы материа­лы такого рода (в том числе обширные протоколы до­просов арестованных социалистов, записи телефонных разговоров членов Заграничной делегации РСДРП в Париже и т.д.) направлялись непосредственно генсе­ку. Нередко Сталин лично редактировал наиболее важные документы — например, Обвинительное за­ключение по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП».

В целом с приходом к власти Сталина на смену деспотическому, но политическому большевизму при­шел большевизм, названный Авторхановым «тирани­ческим и уголовным»²³. Именно тогда вполне реаль­ным содержанием наполнились часто звучавшие из уст Ленина, но не всегда исполнявшиеся на практике призывы к физическому и поголовному уничтожению социалистов и анархистов.

***

Проблемы становления однопартийной системы в СССР, роли и значения небольшевистского социализ­ма и анархизма в послеоктябрьской России давно привлекают внимание отечественных и зарубежных историков. Как показывают вновь открытые архивные документы, у истоков советской историографии послеоктябрьского социализма и анархизма стояла де­ятельность таких далеких от науки учреждений, как ВЧК-ОГПУ и ЦК РКП(б). Разработанные здесь ди­рективные документы не только определяли практи­ческую политику власти в отношении социалистов и анархистов, но и содержали ряд концептуальных по­ложений, легших в основу всей советской историогра­фии интересующей нас проблемы. Поскольку доку­менты ЦК РКП и ВЧК были совершенно секретны­ми, каналом распространения официальных идей и оценок явился комплекс работ, опубликованных в 1920-1930-е годы видными представителями правящей партии и чекистами в открытой печати²⁴. Выполняя конкретную агитационно-пропагандистскую функцию, эти работы, по сути, являлись частью общей репрес­сивной политики власти в отношении социалистов и анархистов. В то же время в них был сформулирован

Введение

11

ряд постулатов, на долгие годы определивших рамки, в которых только и могла развиваться отечественная историография. К их числу относится представление об «антинародной и антисоциалистической» сущности российских социалистических партий, имманентно присущих им оппортунизме, авантюризме, контррево­люционности и предательстве классовых интересов пролетариата, тезис о никем и никогда не доказанной их «мелкобуржуазности»²⁵. Руководствуясь этими представлениями, а также универсальной схемой «борьба — идейный разгром — крах», советская исто­риография послеоктябрьского социализма и анархиз­ма развивала в основном два положения: о «самопро­извольном» и «закономерном» распаде социалистичес­ких партий и анархистских организаций, а также об их «идейно-политическом банкротстве», как результа­те той идейно-политической борьбы, которую вели с ними коммунисты, причем эта борьба выдавалась за важнейшее и чуть ли не единственное оружие власти. Основное содержание политики режима в отношении социалистов и анархистов замалчивалось, указания же этих последних на репрессивный характер больше­вистской власти либо с порога отметались, либо под­вергались осмеянию. «Главным» в борьбе большеви­ков с социалистами и анархистами, утверждали совет­ские авторы, были не репрессии, а их «идейное разо­блачение»²⁶. Если же факты насилий все же признава­лись, то вслед за большевистской пропагандой после­революционных лет ответственность за репрессии воз­лагалась на самих социалистов, как на «пособников реакции», причем это обвинение в равной степени распространялось как на тех, кто действительно хотя бы какое-то время боролся с большевизмом с оружи­ем в руках (ПСР, «меньшинство» ПЛСР, часть анар­хистов), так и на тех, кто последовательно отвергал подобные методы, стремился к роли легальной идей­ной оппозиции, а иногда и сотрудничал с властью (РСДРП, «меньшинство» ПСР, «большинство» левых эсеров, эсеры-максималисты, некоторые анархистские организации). Зигзагообразная политика власти в от­ношении социалистов и анархистов искусственно спрямлялась. Взгляды и практические действия самих социалистов намеренно огрублялись — на эти партии

12

Д.Б.Павлов

в целом и на их руководящие органы взваливалась от­ветственность за антибольшевистские акции отдель­ных социалистов или их групп, объявивших о выходе из партии или исключенных из них. Так, вся право-эсеровская партия осуждалась за деятельность в годы гражданской войны Савинкова, исключенного из ПСР еще в октябре 1917 г.; российский анархизм, максимализм, ПЛСР и партия меньшевиков были призваны нести ответственность за террористические выступления экстремистов из отколовшейся группи­ровки «анархистов подполья»; вслед за Лениным в ка­честве аргумента для доказательства «контрреволюци­онности» меньшевиков историки использовали факт участия члена ЦК партии И.М.Майского в Самарском комитете членов Учредительного собрания, хотя именно этот эпизод стал поводом для исключения Майского из рядов РСДРП и т.д. Для советской исто­риографии, наконец, характерно слепое доверие как к большевистским партийно-государственным докумен­там, так и к сведениям, распространявшимся в офи­циальной советской печати. Вместе с ленинскими ра­ботами, оба эти вида источников традиционно рас­сматривались как важнейшие и не подлежащие кри­тике. Напротив, сообщения источников социалисти­ческого происхождения либо вообще игнорировались, либо, при ограниченном использовании, подвергались крайне тенденциозному истолкованию. Советские ис­торики вполне усвоили агрессивный тон и манеру своих предшественников искать «виноватых» где угод­но, только не в большевистском стане, унаследовав, таким образом, то «нравственное убожество больше-вицки-революционного миросозерцания», о котором в свое время писал Ф.А.Степун²⁷.

Все содержание настоящей книги опровергает пер­вый тезис. Что же касается второго, то анализ боль­шевистской партийно-государственной печати первых послереволюционных лет показывает, что в эти годы не было предпринято ни одной сколько-нибудь осно­вательной или даже просто корректной попытки рас­смотреть взгляды социалистов и анархистов или дать обоснованную критику их деятельности. То, что со­ветские авторы торжественно называли «идейно-поли­тической борьбой» и «научной полемикой», на деле

Введение

13

представляло почти непрерывный поток грязных ин­синуаций, шельмования и клеветы, который комму­нисты обрушивали на головы своих оппонентов, предварительно зажавши им рот²⁸. К категории науч­но-полемических не могут быть отнесены и работы Ленина, чьи устные выступления и печатные труды долгие годы считались образцом «научно объектив­ной», «глубокой, яркой и научно обоснованной кри­тики» взглядов его оппонентов из социалистического лагеря. Его многочисленные высказывания по поводу социалистов в послеоктябрьский период — это дема­гогический, по сути, митинговый «разоблачительный» перепев, основанный на собственных измышлениях и «фактах», добытых органами ВЧК²⁹. В лучшем случае работы Ленина по этому поводу могут быть названы партийно-публицистическими со словом «партийно-» в самом крайнем, почти вульгарном значении. Худ­шие образчики «полемической» литературы заполняли страницы центральной и местной периодической пе­чати. Тон здесь задавали «Правда» и «Известия», глав­ные редакторы которых (соответственно, СЛ.Соснов-ский и Н.И.Бухарин, Ю.М.Стеклов) лично специали­зировались на «социалистической» тематике. Их «со­трудничество» с органами ВЧК было столь тесным, что газетные статьи часто выступали в роли главного поставщика обвинительного материала. И наоборот, выступления чекистов на страницах центральной пе­чати нередко заменяли обвинительные заключения, которые следовало предъявлять арестованным — как это было, например, сделано в декабре 1919 г. по от­ношению к большой группе эсеров-максималистов.

Таким образом, ни о какой сколько-нибудь серьез­ной «научной полемике» большевиков с социалиста­ми, ни об «идейном банкротстве» этих последних го­ворить не приходится. «Полемические» писания офи­циальных идеологов и публицистов, которые и сами большевистские лидеры не стеснялись называть «трав­лей», могут поэтому рассматриваться лишь как часть репрессивной политики власти, но отнюдь не как ис­точник для изучения российского небольшевистского социализма или истории идейной борьбы первой трети XX века.

14

Д.Б.Павлов

Продолженное в 50-60-е годы после 20-летнего перерыва, изучение российского социализма и анар­хизма в советской историографии развивалось в ос­новном экстенсивно — за счет привлечения новых фактов и расширения «поля» борьбы большевиков с социалистами и анархистами в общесоюзном (Советы, профсоюзы, кооперативы и т.д.) и региональном мас­штабе (в Белоруссии, Поволжье, Туркестане и т.д.). Благодаря введению в научный оборот нового факти­ческого материала были несколько уточнены разгром­но-лозунговые оценки, характерные для работ 20-30-х годов³⁰. Однако, заложенные в ранние годы принци­пиальные позиции, методы исследования, а во многом и понятийный аппарат в новых условиях не претерпели существенных изменений. Как и прежде, историки писали об «исторической закономерности» «краха» социалистических партий, поскольку «эти партии сомкнулись с контрреволюцией, выступали против демократии и социализма»³¹.

В 60-80-е годы постепенно вычленились дискусси­онные вопросы. Одним из центральных среди них был вопрос о времени установления однопартийной системы в России, вопрос, который находился в пря­мой зависимости от оценки тем или иным автором состояния социалистического движения и степени его «опасности» для большевистского режима. Так, по мнению А.М.Малашко, «диктатура пролетариата» на однопартийной основе сложилась уже во второй по­ловине 1918 г.³²; Е.Г.Гимпельсон, полагавший, что в 1918 г. «мелкобуржуазные партии» все еще «остава­лись политической силой в стране», относил установ­ление однопартийности к более позднему времени³³. По-разному оценивалась и степень «контрреволюци­онности» социалистов в разные периоды гражданской войны. Одни исследователи (К.В.Гусев, В.С.Орлов, П.А.Подболотов) полагали, что «мелкобуржуазные партии» «выступали как основные организаторы борь­бы за свержение советской власти, как наиболее ак­тивная контрреволюционная сила» уже на начальном периоде существования «советской власти»³⁴; другие (Л.М.Спирин, А.Н.Шмелев, Н.Г.Нефедов, Ю.А.Щети-нов) «главной партией контрреволюции» в это время считали кадетов, оставляя социалистам роль «авангар­

Введение

15

да всей реакции» лишь в 1920-1921 гг.³⁵; М.И.Стишов настаивал на том, что этим «авангардом» «мелкобур­жуазные» партии были дважды — весной-летом 1918 г. и в 1921 г., хотя и подчеркивал, что меньше­вистская и правоэсеровская организации «почти пол­ностью распались» уже к концу гражданской войны³⁶. Несмотря на внутреннюю противоречивость этого взгляда, со временем именно он стал господству­ющим. То обстоятельство, что все участники дискус­сии в обоснование своей точки зрения стремились опереться на соответствующие ленинские высказыва­ния, делало этот и без того умозрительный спор еще и беспочвенным — в своей антисоциалистической ри­торике «вождь мирового пролетариата» никогда не скупился на резкие оценки.

Предметом разногласий в советской историогра­фии 70-80-х годов был вопрос о социальной базе со­циалистических партий вообще и в послеоктябрьский период, в частности. Поскольку рамки дискуссии на эту тему были изначально очерчены их ленинской ха­рактеристикой, как партий «мелкобуржуазных», завер­шения спор на эту тему не получил. Расходились со­ветские историки и в вопросе о времени окончатель­ного исчезновения социалистических партий и анар­хистских организаций в Советской России. Исходя из общего представления о «самопроизвольном» и «исто­рически закономерном» распаде этих организаций, большинство исследователей ограничивало их дея­тельность 1923-1924 годами, указывая на происходив­шее тогда, якобы стихийное, движение по их «само­роспуску» (в действительности это была правительст­венная акция). Особняком здесь стоит М.И.Стишов, по мнению которого процесс их распада «завершился как организационно, так и идейно лишь в результате успешно выполненных планов двух пятилеток в про­мышленности, в результате сплошной коллективиза­ции сельского хозяйства», то есть во второй половине 1930-х гг. Вслед за С.П.Трапезниковым Стишов вы­сказывал уверенность в существовании в 30-е годы нелегального «мелкобуржуазного политического ох­востья», состоящего из меньшевиков и эсеров, но смыкавшегося «с другими врагами советской влас­ти»³⁷. Таким образом обосновывалась и получала пол­

16

Д.Б.Павлов

ное одобрение проводившаяся властью в 30-е годы политика физического уничтожения социалистов и анархистов по сфабрикованным обвинениям. 4-х член­ная периодизация «истории борьбы большевизма с мел­кобуржуазными партиями», предложенная Стишовым, основывалась на представлении о переходе россий­ских социалистов от политического маневрирования в ноябре 1917 г. и «подрывной деятельности» в Советах в январе—июне 1918 г. к открыто «пробуржуазной, антинародной и антирабочей политике» в 1918-1921 гг. с последующей агонией, начавшейся с эсе­ровского процесса 1922 г. и завершившейся в середи­не 1930-х годов. В чем заключались особенности борьбы большевиков с социалистами на каждом из выделенных этапов, оставалось непонятным.

Таким образом, в 1980-е годы историографическая ситуация не претерпела качественных изменений. На­копление фактического материала и расширение ко­личества привлекаемых источников отнюдь не приве­ло к пересмотру базовых оценок и суждений, задан­ных еще в 1920-1930-е годы. В итоге, несмотря на ог­ромное количество работ, включая и коллективные обобщающие, история российских социалистических партий в послеоктябрьский период оказалась облас­тью наименее изученной и наиболее фальсифициро­ванной. Сегодня эту историю фактически надо пере­осмысливать заново.

Изменения, наметившиеся в отечественной исто­риографии с начала 90-х годов, сопровождались отка­зом исследователей от ленинской «партийности» и попытками объективно подойти к проблемам после­октябрьского социализма и анархизма. В этой связи обнаружилось известное сближение отечественной ис­ториографии с зарубежной, которая с самого начала развивалась под сильным влиянием работ российских социалистов-эмигрантов и для которой репрессивный характер большевистского режима всегда был аксио­мой. В последние годы появились работы, авторы ко­торых исходят из того, что прямым последствием узурпации большевиками власти в октябре 1917 г. явилось установление их политической монополии, причем в качестве главной причины исчезновения не­большевистского социализма в России указывается

Введение

17

жесткая политика власти, «постоянные преследова­ния» социалистов, использование в борьбе с ними «террористических методов»³⁸. Подготовлен ряд иссле­дований и документальных сборников, в которых на основе вновь открытых архивных материалов и с реа­листических позиций исследуется история социалис­тических партий в послеоктябрьский период или от­дельные аспекты этой истории³⁹, рассматриваются не­которые стороны деятельности правительственной ма­шины по подавлению социалистического инакомыс­лия⁴⁰.

Для нынешнего, переходного состояния отечест­венной историографии характерно, однако, и появле­ние ряда недостаточно аргументированных, поверх­ностных суждений, отчасти продиктованных погоней их авторов за сенсацией, отчасти же вызванных недо­статочной разработанностью интересующих нас сюже­тов; все еще сказывается и влияние догм советской историографии. Так, в последней книге Е.Г.Гимпель-сона ошибочно указывается, что в борьбе с социалис­тами большевистские «партийно-государственные ор­ганы не делали различия между меньшевиками и эсе­рами, одинаково наносили удары по тем и другим»⁴¹. Возвратом к оценкам прошлых лет являются его заме­чания относительно «распада» социалистических пар­тий, вызванного, якобы, в первую очередь «разочаро­ванием» в них «не только рядовых членов, но и мно­гих лидеров».

Если Е.Г.Гимпельсон, И.В.Павлова и некоторые другие современные авторы склонны преуменьшать роль и значение социалистических партий в полити­ческой жизни послеоктябрьской России (И.В.Павло­ва, например, считает, что после 1918 г. эти партии вообще «существовали как бы из милости⁴²»), то В.Х.Тумаринсон, напротив, стремится непомерно пре­увеличить как степень влияния РСДРП на внутрен­нюю политику большевиков, так и меру «компро­миссное™» последних. Так, он полагает, что перего­воры о сотрудничестве большевиков с меньшевиками, если бы они состоялись, могли закончить «социалис­тический эксперимент» еще в 1919 г.⁴³ Налицо несо­ответствие столь глобального вывода привлекаемым автором источникам. Вся конструкция Тумаринсона

18

Д.Б.Павлов

основана на одном недостаточно изученном, небес­спорном и еще хуже документированном эпизоде (предложении К.Б.Радека Р.А.Абрамовичу в передаче этого последнего) и полностью вырвана из контекста взаимоотношений РСДРП с правящей партией в годы гражданской войны.

В целостном виде политика большевиков в отно­шении социалистов и анархистов после 1917 г. не рас­смотрена и в зарубежной историографии, включая ра­боты, вышедшие из-под пера представителей социа­листической и анархистской эмиграции. Пожалуй, лучше других в этом отношении изучен послереволю­ционный анархизм, которому посвящены две фунда­ментальные работы в англоязычной историографии, а также ряд брошюр и книг анархистов-эмигрантов⁴⁴. Однако в них, как и в работах по послеоктябрьской истории партии эсеров⁴⁵ и послереволюционного меньшевизма⁴⁶, основное внимание уделено деятель­ности самих этих партий и только в этой связи гово­рится о политике власти по отношению к ним. Пол­нее других интересующие нас вопросы в своей пос­ледней монографии рассмотрел американский иссле­дователь В.Н.Бровкин⁴⁷, однако с материалами отече­ственных архивов ему удалось ознакомиться лишь от­части. Так же далеко не исчерпывают интересующие нас сюжеты многочисленные публикации в эмигрант­ской периодической печати социалистической и анар­хистской ориентации. Материалы, посвященные гоне­ниям на их единомышленников в России, регулярно помещались на страницах меньшевистского «Социа­листического вестника», эсеровской «Революционной России», «Анархического вестника», однако, по по­нятным причинам, были случайны, фрагментарны и не всегда точны.

В 1982 г. на английском языке, а в 1993 г. в рус­ском переводе вышла книга голландского исследова­теля Марка Янсена «Суд без суда»⁴⁸. В ней с большой обстоятельностью излагается подготовка и проведение так называемого «большого» эсеровского процесса летом 1922 г., дается краткий исторический очерк вза­имоотношений ПСР и РКП в первое послеоктябрь­ское пятилетие, приводятся ценные биографические данные о дальнейшей судьбе эсеров, осужденных в

Введение

19

1922 г. Книга Янсена остается единственным на се­годняшний день специальным исследованием, непо­средственно относящимся к интересующей нас теме, но речь в ней идет только об одном, пусть и важном, сюжете. К тому же, по независящим от автора причи­нам, эта работа основана на материалах западных ар­хивов и опубликованных источниках — документы отечественных архивов привлечены в весьма ограни­ченном количестве. Учитывая работу, проделанную МЯнсеном, автор настоящей книги останавливается лишь на тех сторонах процесса 1922 г., которые оста­лись неизвестными голландскому ученому.

Таким образом, подлинная история борьбы боль­шевистского режима с российскими социалистически­ми партиями и анархистскими организациями еще не написана. Слабо или вообще не изучены механизм и «идеология», основные этапы, направления и резуль­тативность этой борьбы, методы и организация рабо­ты репрессивных органов, правовая база репрессий. Восполнить эти пробелы призвана настоящая книга, автор которой опирался как на вновь открытые доку­менты центральных партийных и государственных ор­ганов (протоколы заседаний Политбюро ЦК РКП с сопроводительными материалами, документы ВЧК-ОГПУ и др.), так и на источники, широко привлекав­шиеся в советской историко-партийной литературе (работы Ленина и других большевистских лидеров, официальные партийные документы, декреты Совет­ской власти, советская печать и т.д.). Взятые в сово­купности с первыми, эти традиционные материалы получают совершенно иное прочтение и позволяют прийти к выводам, принципиально отличным от за­ключений советской историографии.

Будучи первой попыткой такого рода, настоящее исследование, конечно, не может претендовать на ис­черпывающую полноту. Ряд важных сторон борьбы большевистского правительства с социалистами лишь обозначен. Среди них — история вытеснения социа­листов из кооперации, профсоюзного и молодежного движения, из высшей и средней школы, издательской деятельности, госаппарата; международный аспект этой борьбы. В силу фрагментарности и общего недо­статка материала автору не удалось сколько-нибудь

20

Д.Б.Павлов

подробно осветить деятельность Иностранного отдела ГПУ, о необходимости усиления работы которого в 1923 г. говорилось в одном из постановлений Полит­бюро ЦК РКП (см. док. Mb 19 Приложения). Специ­ального исследования заслуживает история создания и деятельности буферных политических образований (партий Революционных коммунистов, Народников-коммунистов, параллельного Союза максималистов и т.д.), выполнявших роль «моста» между РКП и не­большевистскими политическими партиями. Их глав­ное предназначение заключалось в ослаблении «мате­ринской» политической организации, «перекачке» со­циалистов в ряды правящей партии и пополнении ее грамотными специалистами, в которых РКП так нуж­далась. Интересно было бы проследить деятельность в большевистских верхах в первые послеоктябрьские годы группы сторонников либерализации режима во­обще и политики в отношении социалистов, в част­ности. Все эти темы еще ждут своего исследователя.

Примерно половину объема настоящей книги за­нимает документальное Приложение, в котором пред­ставлены некоторые, наиболее важные материалы центральных партийных и репрессивных органов по интересующей нас теме. Многие документы даны в сокращенном виде. Сделанные купюры касаются по­второв, обильного и не всегда корректного цитирова­ния социалистических и анархистских документов, некоторых узко-специальных подробностей. Докумен­тальные тексты даны в орфографии оригинала, опе­чатки и описки исправлены; документы пронумерова­ны составителем.

Глава 1 Гонения на социалистов: пролог

Гонения на социалистов начались сразу после при­хода большевиков к власти и первоначально заключа­лись главным образом в удушении социалистической печати. Одним из первых своих декретов («О печати» от 27 октября 1917 г.) новое правительство заявило о намерении закрыть всю «контрреволюционную печать». Этот декрет вызвал широкие протесты и требования восстановить свободу печатного слова. В первых числах ноября это требование выдвинул Петроградский союз рабочих печатного дела; в резолюции, предложенной меньшевистскими фракциями 2-му армейскому съезду 1-й армии, указывалось, что «сплошное закрытие газет, не отвечающих интересам партии, захватившей власть», в масштабах, каких не было и во времена самодержа­вия, есть «позор русской жизни», и содержалось требо­вание немедленной отмены декрета⁴⁹. Отвечая на эти и подобные призывы, 4 ноября ВЦИК принял специаль­ную резолюцию, в которой свобода печати объявля­лась мерой «безусловно контрреволюционного харак­тера»⁵⁰. «Ленин, Троцкий и сопутствующие им, — писал по этому поводу М.Горький в газете «Новая жизнь» 7 ноября 1917 г., — уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отно­шение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия».

И действительно, еще шли переговоры о создании правительственной коалиции «от большевиков до на­родных социалистов», когда 9 ноября правительством был «приостановлен» выход в свет газеты энесов «На­родное слово». Со второй половины ноября 1917 г. на­чалась полоса преследований газеты меньшевиков-обо­ронцев «День». Закрывавшееся 6 раз и столько же раз возобновлявшееся под другим названием, это издание было окончательно прекращено в мае 1918 г. 4 декабря

22

Д.Б.Павлов

1917 г. Ленин подписал декрет об аресте группы эсе­ровских и меньшевистских лидеров (И.Г.Церетели, В.М.Чернова, Ф.ИДана, А.Р.Гоца, М.И.Скобелева и др.) опять-таки за оппозиционное выступление в пе­чати, названное в декрете «провокационным»⁵¹. Арес­тованные в Петрограде в ночь на 18 декабря 1917 г. на собрании в Вольно-Экономическом обществе, они были освобождены на следующий день по настоянию наркома юстиции левого эсера И.З.Штейнберга⁵². В начале января 1918 г., в канун открытия Учредительно­го собрания, была разгромлена редакция эсеровской га­зеты «Воля народа» и арестованы депутаты Собрания, видные эсеры П.А.Сорокин, А.А.Аргунов, А.И.Гуков-ский и С.А.Кливанский (освобождены после двухме­сячного тюремного заключения). Характерно, что предлогом к проведению этой акции явилось покуше­ние на Ленина 1 января 1918 г., к которому ПСР не имела отношения. В дальнейшем в этом же качестве большевики использовали всякое более или менее за­метное внутри- или даже внешнеполитическое собы­тие, независимо от степени причастности к нему чле­нов той или иной социалистической партии. Покуше­ния или убийства видных деятелей российского и международного коммунистического движения, вос­стания крестьян, военные мятежи, забастовки рабо­чих, любое иное проявление недовольства правящим режимом, выборы в местные органы власти, всякое более или менее крупное событие на фронтах граж­данской войны, очередное обострение международ­ной обстановки — все это становилось поводом для новой кампании репрессий против социалистов. Объявленные «лакеями» международного империа­лизма, в сущности они были обречены на уничтоже­ние под любым предлогом, будь то убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург в Германии в 1919 г. или восстание кронштадтских матросов в 1921-ом.

Преследования печати были «узаконены» появле­нием в конце января 1918 г. «Временных правил о порядке издания периодических и непериодических изданий в Петрограде», согласно которым в случае «явно контрреволюционного» характера публикаций газета могла быть закрыта, а члены редакции аресто­ваны⁵³. Всего в январе—феврале 1918 г. только в Пет­