§ 2. Альтернативность истории Различные исторические перспективы

Движется ли история по строго обусловленному маршруту? Верно ли, что события совершаются по объективной логике исто­рии, без участия людей, их свободной воли? Разве не мы сами творим историю? В современной философии утвердилась мысль о том, что никакой фатальной (роковой, неотвратимой) необходи­мости в истории нет. История свободна. Она может проложить любые тропы — все зависит от сознательной деятельности людей.

В современной философии упорно обсуждается мысль о том, что у истоков человечества перед ним брезжили самые разные исторические перспективы. Можно было бы, скажем, мобилизо­вать все внутренние ресурсы на постижение самого человеческо­го духа. По этому пути пошли древние народы, о чем свидетель­ствуют созданные ими культуры, предписывающие индивиду полное слияние с Космосом, с чем-то изначальным и всеобщим. Покорность миру, стреллление раствориться в нем, услышать в сферах духа звучание всей Вселенной — таковы установления древних восточных религий.

Если бы человечество пошло по этому пути, рассуждают мно­гие философы, то оно развило бы духовные ресурсы, приобщи­лось бы к Космосу, учитывало бы возможности и ресурсы при­роды. Жребий человечества не был бы таким драматическим. Мир не знал бы ни экологической катастрофы, ни других пос­ледствий технической цивилизации.

Человек мог попытаться развить собственную биологическую природу. Как природная особь он обладает пластичной физичес­кой массой. Ни одно животное не способно заняться культу­ризмом, или бодибилдингом (буквально: строительством своего тела). Биологическая природа человека позволяет менять очер­тания тела, развивать мускулы, перестраивать организм. Чело­век мог отправиться по заданному маршруту и создать так называемую биологическую цивилизацию, о чем писал, в част­ности, известный американский философ Л. Мамфорд.

20-530

Но европейский человек пошел по иному пути. Им завладела жажда познания и порабощения мира. Он слепо доверился по­знающему уму. В результате европейская культура стала, как назвал ее Шпенглер, «фаустовской». Легенда о Фаусте возникла в XV в. (ее использовал Гёте в драме «Фауст»). Фауст — это чело­век, одержимый познанием. Но не только ради науки он готов вступить в сговор с демоническими силами зла, воплощенными ц образе сатаны. Он хочет исправить несовершенство мира любьь ми средствами. Победа любой ценой — главный принцип людей фаустовской культуры.

Уже древний человек взял в руки приспособление, с помо­щью которого, используя его как рычаг, он рассчитывал усилить собственное могущество. Но в этом расчете не на себя, а на. рычаг (на колесо, на некое другое устройство) он в значитель­ной мере потерял себя.

В мнимом овладении окружающей средой крылась коварная ловушка. Люди перестали доверять своей собственной природе, отказались от развития и совершенствования своей сущности, своего духа. Вооруживгиись камнем, молотком, плугом, они об­ратили взоры на внешний, а не на внутренний мир. Постоянно совершенствуясь, техника породила иллюзию возможного пора­бощения природы. Западный человек, жаждущий познания и власти, в конечном счете создал техническую гщвилизацию, ко­торая грозит человечеству полной катастрофой, истощением его духовных ресурсов, исчезновением самой жизни.

Тысячелетиями древние китайцы воспроизводили привычный уклад жизни. Никто не смел нарушить предустановленный риту­ал, даже император — он весь был опутан вековечными запове­дями. Уже изобрели коромысло, но крестьянин все еще носил ^ воду без него, как это делали его предки. При этом он, очевйд-'^,!|| но, думал: «Кто знает, к чему приведет это вроде бы невинное jijj; нововведение?» И не случайно древние цивилизации предупреж?Лjij дали: «Проклятие жить в пору перемен». ^;!|

Традиционное общество .j,,

"Kin

Как принято считать, традиционные общества — это доинду* Щ стриальная ступень исторического развития, когда господслгву^Щ ет сельское натуральное хозяйство, сословная иерархия. Pe*i.!jjjj|j шающую роль в социально-политической жизни такого общества.,!! 1 играют г^ерковь и армия. Традигщи — это исторически сложив­шиеся и передаваемые из поколения в поколение обычаи, обряды, нормы поведения, взгляды, вкусы, которые обнаруживаются в социально-культурном наследии.

К. Ясперс отмечал, что подлинно исторического движения в великих культурах древности не было. Тысячелетия, наступившие после первых грандиозных творений, в духовном отношении были сравнительно стабильными, не знавшими движения во вре­мени. Древние культуры были полностью забыты и вновь откры­ты лишь относительно недавно. Они потрясают нас своей гран­диозностью. Величие египетских и вавилонских творений в своем роде неповторимо. В европейском сознании родился свое­образный культ перемен.

Многие мыслители потешались, а иные и до сих пор потеша­ются над патриархальностью. Философы прошлого кажутся нам наивными людьми: все-то они старались объяснить мир, и никто из них не задумался над тем, как изменить, преобразовать его. Мы-то знаем, как заставить время работать на нас. У нас уже накоплен немалый опыт революций...

«Революция опасна»

Между тем французский социолог Алексис де Токвиль (1805— 1859), изучая социальное и политическое развитие Франции с раннего средневековья до Великой французской революции конца XVIII в. пришел к парадоксальному выводу: революции происходят не тогда, когда в обществе плохо и становится еще хуже, а наоборот, когда в обществе плохо, но становится лучше, а хочется, чтобы стало еще лучше.

Наверное, ни одна эпоха в истории человечества не привлека­ла к себе такого интенсивного интереса, как то страшное деся­тилетие 1789—1799. Революция стала своего рода «зеркалом», в которое с пристальным вниманием всматривались революционеры последующих поколений. Один из вождей революции Жорж Дан­тон писал: «Революция разжигает все страсти. Статуя свободы еще не отлита, металл еще только плавится. Те, кто не умеет обращаться с плавильной печью, сами погибнут в ее пламени».

Токвиль сформулировал еще один значимый закон — закон политической теории. Такой закон был известен уже в XIV— XV вв. На уровне обыденного сознания, в повседневной жизни французского народа он звучал как поговорка «Самый короткий путь к свободе ведет к наихудшей форме рабства». Когда же социолог обратился к изучению опыта Французской революции, то сделал выводы, которые имеют общее значение для любых революций. Его выводы звучали примерно так.

Стремительное и радикальное развитие революции привело Францию к якобинскому террору и чрезмерному усилению госу­дарственной власти. Она сравняла все сословия в обществе и сделала их одинаково беспомощными перед государством. Когда осуществляется переход от традиционных форм организации общественной жизни к демократическим институтам, возника­ет множество непредвиденных следствий. И революции быва~ ют разные* Их исход (как и возникновение) зависит не только от одних участвующих в революции социальных сил, но и от их «оппонентов». Кроме того, революг^ии — это не обязатель­но вооруженная борьба, но и мирное, хотя и сравнительно быстрое разрешение противоречий. Многое зависит от поведе­ния как той стороны, которая провоцирует революцию («ста­рые силы»), так и той, которая ее совершает («новые силы»),

Мысли А. де Токвиля о революции, очевидно, могут быть не бесполезны и в периоды широких реформ. Для властей, которые осуществляют реформы по демократизации общественной жизни в странах, где отсутствуют демократические традиции и народ не владеет демократической политической культурой, самое опасное — проводить такие реформы быстро, не дожида­ясь, пока их результаты и элементы складывающейся новой политической культуры не усвоены народными массами. Из-за излишней поспешности происходит резкая поляризация соци­ально-классовых сил общества. Политическая власть дестабилизи­руется. В итоге вместо демократических институтов в этих стра­нах может установиться еще более худшая форма тиранической власти, чем была до начала реформ.

Развертывание всемирной истории

В современной философии мысль о том, что история нуждается в разного рода альтернативах, весьма популярна. Трудно сми­риться с мыслью, будто история мчится по заранее проложен­ным рельсам. Можно ли уйти от «приговоренности» ? Выход есть, и он, оказывается, предельно прост: прогнозов должно быть много. Сонм провозвестий трудно воплотить в действительность, и потому это единственная возможность вернуть истории желае­мую альтернативность.

Множество противоречащих друг другу «сценариев», «моде­лей», «прогнозов» создает впечатление, будто история чревата вулканическими сдвигами. Компьютер взял на себя функции оракула. Проигрываются различные варианты «штурма буду­щего». Философы подчас убеждают друг друга: историю можно пригласить в любое приключение идиллического или авантюрно­го свойства.

Не просматривается ли здесь другая крайность? Нередко ис­торический процесс описывается как вереница случайностей. Он представляется подобным броуновскому движению. В итоге рождается чувство страха перед диктатом случая, который то и дело грозит вовлечь человечество в катастрофу. Сама история выглядит несчастной, истомившейся жертвой «самоорганизую­щихся прогнозов».

Идея многообразия социально-исторических путей человече­ства содержит в себе немало продуктивных и значимых ходов мысли. Развертывание всемирной истории предполагает не стирание цивилизаг^ионных и культурных особенностей, а со­хранение этого своеобразия. Идея открытости истории, ее многовариантности несовместима с жестким представлением о неукоснительном схождении всех культурных матриц в некую усредненную точку, символизирующую магистральный путь развития всего человечества. Навязывание всем народам единого технического или, скажем, информационного цивилиза-ционного уклада существенно обеднило бы многообразие куль­тур. Разумеется, современный мир движется к информационной цивилизации. Но как она будет выглядеть? Не возникнут ли другие проекты будущего? Все ли страны будут вовлечены в данный процесс? Эти вопросы волнуют едва ли не всех совре­менных философов.

Русская идея

Русская философия уделяла серьезное внимание философии ис­тории. Выдающиеся русские мыслители B.C. Соловьев, И.А. Иль­ин, Н.А. Бердяев, СЛ. Франк, размышляя над своеобразием исторических событий, их логикой, пытались понять их смысл и ход истории. Эти философы были религиозными мыслителями. Поэтому они считали, что каждый народ должен исполнить ту долю, которую предначертал ему Создатель (Бог). Следователь­но, философы пытались понять и выразить Божье повеление, Они утверждали, что ни один народ не может уйти от собствен­ной судьбы. Задача заключается в том, чтобы осознать истори­ческую идею и способствовать ее реализации.

Разумеется, наиболее острыми были споры о судьбе России., Славянофилы (так называли себя сторонники самобытной судь­бы России) делали упор на оригинальном развитии России, ее религиозно-историческом и культурно-нациольнальном своеобра­зии. Они стремились доказать, что славянский мир призван об­новить стареющую Европу своими экономическими, бытовыми, нравственными и религиозными началами.

Западники же стояли на точке зрения единства человечества и закономерностей его исторического развития. Они верили, что Россия неизбежно должна идти тем_ч же историческим путем, что и ушедшие вперед западноевропейские народы.

В русской философии возник термин «русская идея», ко­торый был введен B.C. Соловьевым и широко использовался русскими философами в конце XIX начале XX в. Речь шла об истолковании русского самосознания, культуры, нацио­нальной и мировой судьбы России, ее христианского наследия и будущности, путей воссоединения народов и преображения человечества.

Проблемы, поставленные русскими философами, не получили окончательного решения. Сейчас, когда Россия ищет возможнос­ти встать на путь мировой цивилизации, многие политики и философы полагают, что Россия вовсе не обязательно должна строить капитализм. Возможно, и в самом деле территориальное положение страны, которая охватывает часть Европы и Азии, особенности ее национального духа позволяют России искать свой самобытный путь развития. Не исключено, что в результате она укажет путь и другим народам.

Последовательно проведенная идея множественности ис­тории вовсе не исключает концепции ведущей линии разви­тия человечества. Но она же содержит в себе возможность определенной культурной «резервации», сохранения «заповед­ных зон», внутри которых будет развертываться специфическое культурное творчество. Скажем, и сегодня наряду с индустри-