§ 2. И hoi 1ри годность человека

233

внимание как на его биологическую природу, так и на его социальную сущность.

§ 2. Иноприродность человека Инститапуальная программа

О каждом живом существе на нашей планете в принципе можно сказать: оно сложилось окончательно. Животное действу­ет так, как записано в его инстинктуальной программе: пауки безошибочно плетут паутину — орудия лова; птицы совершают дальние перелеты без навигационных приборов; пчелы строят соты, не подозревая о необходимости предварительного архитек­турного проекта...

Жесткая генетическая запрограммированность приводит к тому, что на многие поступки, которые легко совершает человек, животные просто не способны. Они не совершают преступле­ний, убийств, которые предваряются расчетом, выгодой, не спо­собны на подлость. Хочется возразить: а львица, которая ждет в засаде антилопу? Разве это не низость? Нет, львица — хищник, который добывает себе пропитание. Это вовсе не то, что убийст­во за деньги.

У животного все отправления организма, психологические реакции на окружающий мир нормальны и естественны. Оно ищет пищу или бежит от опасности. Человек слабо укоренен в природе, и эта его слабая укорененность может быть про­слежена на примере инстинкта потребления пищи. Животное знает меру. Лошадь отличает травы съедобные от несъедоб­ных — подсказывает инстинкт. Голодная кошка сначала ос­торожно попробует молоко, а лишь потом начнет лакать его, если оно нормальное. Медведь не станет есть про запас. У человека все эти пищевые ограничения нарушены. Инстинкт слеп и глух.

Итак, потребности человека не заданы всецело инстинк­том. Он свободен в выборе пищи. И подчас платит за это гибелью. В целом разрушение естественности человека, судя по всему, связано с разрастанием искусственных потребностей. Сле­довательно, культура человека не имеет четких внутренних ори­ентиров. Человек может двинуться к природным истокам, а может и еще дальше уйти от нее, искажая собственные пс$\ требности, разрушая естественные связи и истоки.

Животное, почуяв опасность, убегает. Иногда ничто реальное ему не грозит, однако оно поднимается с места: мало ли почему хрустнула ветка! Человек тоже стремится предугадать угрозу Однако в отличие от других созданий он может испытывать страх и абсолютно беспричинно. Более того, он способен куль-, тивировать его в себе. Очевидно, страх у него вырастает из некой страсти. Она — нечто, к чему неодолимо тянется душа> без чего бытие неполно. Иначе говоря, вместо того чтобы избе­гать страха, человек бессознательно влеком к нему. Вот Пушкин-* ские строчки из «Пира во врелля чумы»: «Есть упоение в бою, и! бездны страшной на краю...» Но правомерно ли назвать страх глубинным, трудно утолимым побуждением индивида? Неужели, преодолевая его, человек сам бессознательно устремляется к нему? Какие тайны человеческого естества открываются при этом? Ф. Ницше отмечал: упорядоченное общество пытается усыпить страсти. Напротив, самые сильные и злые умы старают­ся воспламенить эти могучие импульсы. Без них, по мнению немецкого философа, человечество не может развиваться. И едва ли не во всех цивилизациях обнаруживается специфическая фи­лософия страха. Причем люди не пытаются отогнать это пере­живание: они хотят изведать его в полной мере. Сколько созда­но страшилок, пугалок и всяких ужасов.

Страх как человеческое переживание

Люди по-прежнему со всей страстью предаются страху. Но что это за причуда? Какая неприродная потребность рождает столь всепроникающее влечение? Человек способен культивиро­вать в себе страх, переживать такое состояние, когда реальной причины для этого нет. Страх как беспамятство, наконец, как обыкновенное состояние души — это, строго говоря, что-то не­природное... как любое живое существо, человек готов оборо­няться. Это норма для природы. Но в человеке обнаруживается повышенная агрессивность, которая выходит за рамки самоза­щиты. В человеке много разрушительных импульсов. Он терза­ет природу, демонстрирует разрушительные идеи и тягу к тотальному уничтожению. Многие европейские философы пи­сали о колоссальном уровне разрушительных тенденций, обнару-