I высоких договаривающихся сторон». Статья вторая касалась балканского вопроса: «Германия признает ? права, исторически приобретенные

Ьсией на Балканском полуострове, и особенно законность преобладающего и решительного влияния в Болгарии и в сточной Румелии. Оба двора обязуются не допускать ника-изменений в территориальном status quo названного полу-юва, не сговорившись предварительно между собой».

|гья третья воспроизводила статью договора 1881 г. отно-го закрытия проливов, оговору был приложен особый протокод, В нем Герма-1зывалась оказать России дипломатическое содействие, ххнш император найдет нужным ^принять на себя_ за­хода в Черное море»_ в целях <⁽сохдшеция_ клЪча й ..мдорип*» Германия обещала также некогда недодать ня на реставрацию принца Баттенбергского на T)0v марта. Еще более действенными обещали быть .сродства эко­номического давления. Герма иска я пресса развернула широкую кампанию против русского кредита. Был издан укав, запрещав-■ ший правительственным учреждениям помещать свои средства | в русские бумаги. Рейхсбанку запрещалось принимать эти бумаги в залог. О новом займе в Берлине русскому правитель­ству не приходилось и думать. Наконец, на исходе 1887 г. эта серия враждебных России мероприятий нашла свое заверше­ние: в Германии были повышены пошлины на хлеб.

Результатом всех мероприятий, предпри-втсскв^манских ^нятых Германией против России, было отношений резкое ухудшение русско-германских от­ношений. Оно совпало с_еще более острым кризисом в отношениях России с Австро-Венгрйеи.

Причиной кризиса была энергичная поддержка, которую Австро-Венгрия оказывала новому болгарскому князю, в то время как Россия упорно уклонялась от его признания, объявив его узурпатором. Осенью Кальноки в публичной речи подверг критике русскую политику. Царское правительство в свою оче­редь приняло в отношении Австрии угрожающий тон. Все это сопровождалось шумной газетной перебранкой.

Особую серьезность придавало этим событиям то обстоя^ тельство, что они совпали с переброской нескольких соединений русской армии на австрийскую границу. На _в самом деле эта переброска была частью большого плана изменения дислока­ции русской армии, который был выработан уже давно, еще до Ьусско-турецкой войны. Но в накаленной атмосфере 1887 г. встрийцы очень испугались этих военных мероприятий России.

■Русская дипломатия (и даже Гире) не думала рассеивать страхи. Она рассчитывала использовать их для давления \ Австрию в вопросе о судьбах болгарского княжеского пре-ола.

IS довершение всего осенью, во время пребывания Але-дра III в Копенгагене у родителей его жены, царю были ставлены документы, из которых явствовало, что Вис-: активно поддерживает князя Фердинанда. Га обратном пути из Копенгагена раздраженный и встре-нный царь остановился в Берлине. Бисмарк встретил его са своеобразно. За день до приезда Александра он издал тянутый выше указ, запрещавший залог русских ценно- 1 в Рейхсбанке. А затем, показав, таким образом, когте, I яичной встрече канцлер со всем своим красноречием по- I лея убедить царя, что Германия вовсе не заинтересован! 1 держке Фердинанда Кобургского. При этом» разумеется, 1 |рк доказывал подложность переданных царю документом. ■IБалканский вопрос и ---1---------— -г-———»

В это время прусский генеральный штаб, фельдмаршал Мольтке и его заместитель генерал-квартирмейстер Вальдерзее, ссылаясь на военные приготовления России, требовали превен­тивной войны против нее. Они указывали на значительный перевес Германии в отношении боевой готовности и предосте­регали что в скором времени соотношение сил может изме­ниться! Но Бисмарк не хотел войны против России. Канцлер предвидел необычайные трудности этой войны. Он знал, что она неизбежно осложнится вмешательством Франции, и пони­мал все тяготы войны на два фронта. Бисмарк запугивал Рос­сию, но решительно противился воинственным планам гене­рального штаба. К концу декабря русское правительство поняло, что угрозы по адресу Австрии ему ничего не дадут. Но и Бисмарк в свою очередь убедился, что не достигнет тех целей, которые перед собой ставил, и лишь окончательно испортит русско-герман­ские отношения. Тогда канцлер переменил фронт. Он помог царю получить демонстративное удовлетворение, добившись от султана, как сюзерена Болгарии, прокламации о незаконности

Iизбрания Фердинанда. Последний, впрочем, остался на пре­столе, хотя и не был признан де-юре. После заявления султана политическая атмосфера несколько разрядилась. Но состояние Европы напоминало тяжелое по­хмелье. Германское правительство не сумело направить рус-скую политику в нужный ежк1.политическт^арватер. Своим нажимом на Россию германский, канцлер достиг результатов, прямо обратных тем, к которым стрещгася* собственной рукой

|н заложил фундамент^того самого франко-русского союза, редотвращению которого он после 1871 г. в течение стольких лет отдавал свои силы^

Необходимые ему деньги, в которых отказывали в Берлине, царское правительство получило в Париже. В 1887 г. были заключены первые царские займы во Франции, а в 1888— 1889 гг. на парижском денежном рынке была проведена огром­ная финансовая операция по конверсии русского государствен­ного долга. С тех~пор один заем следовал за другим. Француз­ский капитал стал главным кредитором царизма. Вскоре цар-ркая Россия стала важнейшей сферой эк&Фрта французского капитала. Дальнейшие события показали, каким важным по штическим орудием явились эти займы в отношениях Фран щи с царской Россией.

После событии 1887 г. прогерманская клика Фердинанд! (обургского вовлекла Болгарию в орбиту австро-германское олитики. Влияние русского цариама на Балканах было ослаб ено. Но ни ошибки реакционной царской политики, ни прнередко в своих политических выкладках он исходил из совер-ллгенно химерических положений. После отставки Бисмарка ^s Гольштейн вообразил, что возобновление договора перестра­ховки крайне опасно: при ухудшившихся отношениях русское правительство может использовать этот документ, чтобы, по­знакомив с ним австрийцев, взорвать Тройственный союз.

Это опасение было чистой фантазией. Никто так не боялся разглашения тайны русско-германского договора, как царь Александр III, чрезвычайно считавшийся с катковскими кру­гами. Как бы то ни было, Гольштейн, Маршаль и Каприви решили, что договор возобновлять не следует.

С уходом Бисмарка завершился крупней-_м^^И™?«„_в™, ший этап в истории германской диплома-

Как дипломат —»

тии. Бисмарк был единственным выдаю-цимся дипломатом Германской империи. Он являлся предста-ителем прусского юнкерства и крупной германской буржуазии период борьбы за национальное объединение Германии, аAiM>»------- a------противоречия 266

«ятем за упрочение единого германского государства. Он жил я действовал в эпоху, когда империализм еще далеко не сло­жился. Проблемы колониальной политики не стояли для Бис­марка ' на первом плане. Не помышлял он и о создании мощного германского военного флота. Изоляция Франции со­ставляла главную задачу дипломатии первого германского канц­лера, а высшим своим достижением он счел бы новую локали­зованную войну против Франции — лишь бы удалось добиться арочных гарантий против вмешательства третьих держав. Та­кая война превратила бы Германию в гегемона Западной Европы.

Интересы укрепления реакционного строя юнкерско-бур-жуазной Германской империи требовали поддержания между­народной напряженности, наличие которой служило оправда­нием гонки вооружений и укрепляло прусский милитаризм. А именно он-то и являлся важнейшим оплотом созданного Вис-марком государства. Политика, которую основатель империи проводил в отношении Франции — да и не только Франции, — наилучшим образом служила развитию милитаризма и упроче­нию реакции.

Отличительной особенностью дипломатии Бисмарка был е боевой и насильнический характер; в этом смысле канцле был с ног до головы представителем прусского военного госу дарства. К Бисмарку полностью применимо определение Ни кольсона, что «немецкая политика является в основном поли тикой силы» ¹. Когда Бисмарк видел перед собой противник* то первым побуждением канцлера было отыскать наиболе уязвимые его места, чтобы как можно сильнее по ним уд5 рить. Нажим и удар были для Бисмарка средством не толь* побеждать врага, но и добывать себе друзей. Чтобы обеспечит верность союзника, Бисмарк всегда держал против него каме! за пазухой. Если подходящего камня в его распоряжении i оказывалось, он старался запугать своих друзей всячески* мнимыми неприятностями, которые он якобы может им прич нить, лишь только найдет это нужным.

Если нажим не помогал или при всей его изобретательн 5ТИ Бисмарку не удавалось отыскать никакого средства давх шя дли шантажа, он обращался к другому излюбленно! воему приему — подкупу, при этом чаще всего за чужой сч Постепенно у него выработались своего рода стандарты взят! ягличан он покупал содействием в делах Египта, продав i голос немецкого представителя в органах международна

■ансового контроля в этой стране; русских — предостав, f помощи или свободы действий при решении той или ив

j р_щ Цинолъсон. Дипломатия. Госполитиздат, 194l>jjrp, 88*лкаиского полуострова; Французов-Жйоддврж- \ коп в дело захвата самых разнообразных колониальных терпи-торий. Ассортимент таких «подарков» был у канцлера доста­точно велик.

Менее охотно применял Бисмарк такой дипломатический прием, как компромисс, которым столь богаты летописи дипло­матии англосаксонских стран. Конечно, на протяжении долгой дипломатической деятельности канцлера найдется немало ком­промиссов; достаточно вспомнить хотя бы переговоры с Шу­валовым о формуле нейтралитета в договоре перестраховки. Но в общем это был не его стиль.

Бисмарк являлся большим реалистом. Он любил, когда это требовалось, толковать о монархической солидарности. Однако это не мешало ему в 70-х годах поддерживать республиканцев во Франции п в Испании в противовес монархистам, поскольку он тогда считал, что республиканские правительства в этих странах, с точки зрения интересов Германской империи, будут наиболее удобными.

Бисмарк не давал простора чувствам в своей политике: он всегда старался руководствоваться исключительно^ расчетом. Если какое чувство иногда и врывалось в его логику, то чаще всего — гнев. Гнев и ненависть были, пожалуй, единственными эмоциями, которые порой могли на время отклонить канцлера с пути холодного и трезвого расчета.

Бисмарк полагал, что в политике уместно любое веролом­ство, позволительна любая гнусность. Пример с русско-гер­манским договором показывает, что Бисмарку ничего не стоило подписать два несовместимых обязательства: лояльное выпол­нение одного из них исключало выполнение другого. Эмсская депеша не исчерпывает списка совершенных им провокаций. ТЗ сушдости, в течение всего своего канцлерства он занимался непрерывным провоцированием русско-турецких, англо-рус­ских или франко-английских конфликтов.

Другой чертой дипломатии Бисмарка была исключительная активность. Бисмарк был энергичной, чрезвычайно деятельной натурой, которая буквально не знала покоя. Его мозг непре­рывно и неутомимо работал над изысканием все новых дипло­матических комбинаций.

Читая доклады Бисмарка императору, его инструкции по­слам и записки, которые он порой диктовал для самого себя Ьги для уяснения своих взглядов ближайшим сотрудникам, ельзя не поражаться тем, какое множество сторон междуна-одной ситуации охвачено и связано друг с другом в этих до-змеятах. Перед читателем развертывается бесконечно слож-ш и вместе с тем цельная и продуманная политическая кон-|дция* Из-под пера этого политического дельца нередкоВв.

и фра

спив противоречия

201

выходили строки, которые по своему характеру больше напо­минают углубленный теоретический анализ международного положения или серьезную научную статью, нежели служебную „o.iirr.Kv Бели бисмарковский анализ международного поло-

0ОЛОЖ<

ааписку. Если бисмарковский анализ международного •копия поражает многосторонностью и сложностью, то прак­тические выводы, которые Бисмарк делал из этого анализа, отличались многообразием намечаемых дипломатических ком­бинаций. Простота не принадлежала к особенностям бисмар-ковской политики, несмотря на то что цель ее бывала обычно выражена с предельной ясностью.

Бисмарк почти всегда отчетливо знал, чего он хочет, и умел развивать поразительное волевое напряжение для достижения своей цели. Шел же он к ней иногда и напролом, но чаще сложными, порой запутанными, темными, всегда разнообраз­ными и беспокойными путями.

После первой мировой войны немецкие историки, фальси­фицируя прошлое, часто изображали Бисмарка как непогре­шимого политика. Таковым он, конечно, не был. Список его ошибок достаточно велик. Не достиг он и самой главной цели своей дипломатии — изоляции Франции: ее сближение с Рос­сией началось еще в годы его канцлерства. Но тем не менее он был крупнейшим дипломатом Германии. Если же сравнить его с деятелями последующего поколения, с теми, которые ру­ководили политикой Германии после его отставки, то он и в самом деле может показаться «недосягаемым» и «непогреши­мым» политиком.

Бисмарка часто изображают чуть лп не другом России. Эт< неверно. Он был ее убежденным врагом, ибо усматривал в ней главное препятствие для германской гегемонии в Европе. Бис­марк всегда старался вредить России. Он стремился втянуть ее в конфликты с Англией, Турцией. Но канцлер был доста­точно умен, чтобы понимать, какая огромная сила таится в русском народе. Он сознавал опасности войны с Россией, войны, всегда чреватой вмешательством Франции. Такая война могла сгубить его детище — юнкерско-буржуазную Германскую им­перию с прусской монархией во главе.

Бисмарк видел, что царская власть сковывает силы России, и это было одной из причин, почему он решительно предпочи­тал царское самодержавие всякому другому русскому режиму. Бисмарк был непримиримым и свирепым врагом русского ре* волюционного движения. I

Всячески вредя России, Бисмарк старался это делать чужим* руками. Грозным предостережением звучат строки, посвящен ные им проблеме русско-германской войны. «Эта война с гигант сними размерами своего театра была бы полна опасностей, -называл Бисмарк. — Примеры Карла XII и 1аподоказывают, что самые способные полководцы литаъ с трудом выпутываются из экспедиции в Россию» ¹. Последующие руко- ■ водители германской политики, включая нынешних боннских правителей, могли бы почерпнуть немало для себя полез- I ного из этих мыслей основателя рейха. Он был твердо убежден, что война с Россией явилась бы для Германии «большим бед­ствием». Бели бы даже военное счастье улыбнулось Германии в борьбе против восточного соседа, то и тогда «географические 1 условия сделали бы бесконечно трудным доведение этого успеха I до конца» *. I

Но Бисмарк шел дальше. Он не только сознавал трудности войны с Россией. Он полагал, что если бы даже вопреки ожи- Щ даниям Германии удалось добиться полного успеха в чисто военном смысле этого слова, то и тогда она не достигла бы настоящей политической победы над Россией. Канцлер считал, что нельзя победить русский народ. Полемизируя со сторонни- I нами нападения на Россию, Бисмарк в 1888 г. писал: «Об этом можно было бы спорить в том случае, если бы такая война действительно могла привести к тому, что Россия... была бы «разгромлена». Но подобный результат даже и после самых бле­стящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благо­приятный исход войны никогда не приведет к разложению Щ основной силы России, которая зиждется на миллионах рус­ских... Эти последние, даже если их расчленить международ­ными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с дру­гом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это — неразру­шимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей...»³

Строки эти отнюдь не свидетельствуют о симпатиях канцлера к России. Они говорят о другом: старый хнпгаик был осторожен и зорок.

Дипломатия Бисмарка ставила своей за-^<<^евман^К^й^>> дачей предотвращение непосильной войны политики на два фронта, изоляцию Франции и под­готовку локализованной войны противнее. Дипломатия Каприви считала эту задачу невыполнимой и не-еальной. Новый канцлер взял «новый курс». Его дипломатия сходила из предпосылки, что Германия должна готовиться войне против франко-русского блока. Эта дипломатия раз-шала иной вариант внешней политики Германской империи, >тличной от бисмарковской. Заключался он в том, чтобы со-

I

¹ ^Documents diploma tiques fran£ais», l-ёге serie, vol. V, № К

176,

' G. Cecil. Life of Robert Marquis Salisbury, vol. III. London, 1931,

фк Gmse Politib, Bd VI, № 1340, S. 302-303.

На пути в Европу

Французские и британские лидеры хотят исключить меня из состава конференции

из страха».

(В. Вильсон — Э. Хаузу)

Пять столетий подряд Старый Свет осваивал Новый, и наконец пришло время для движения в обратном направ­лении. В Европе уже находилось более 1 млн. американцев в военной форме, и от воли президента зависела степень давления на немцев, которые только в абстракциях «14 пунктов» усматривали для себя частичный заслон от откровенной ярости французов, англичан и итальянцев, уже приготовивших карты территориальных изменений в Европе. Какое поле исторического действия! Президент Вильсон размышлял о возможностях парижской встречи политических гигантов. Именно в этой обстановке у него вызрело решение лично отправиться на крупнейшую дипломатическую битву века.

Вильсон увидел опасность того, что передачей друга дела своей жизни он может потерять завоеванные в ходе мирового конфликта дипломатические позиции.

Создавалась тщательно иллюминированная дипломати­ческая сцена, актеры в которой питали самые разноречи­вые надежды. Европейские державы надеялись отыграть­ся за потери и унижения военных лет. Звезды первой ве­личины возглавляли союзные делегации. Вильсон чувство­вал себя в силе возглавить «американскую» трансформа­цию дипломатического мира. Окружению он говорил: «Я хочу сказать Ллойд Джорджу кое-что, о чем не могу ему написать». Окончательное решение принято в самом конце октября, это видно из письма Вильсона Хаузу: «Я пола­гаю, что вы не сможете достойно обратить нынешни лихорадочные встречи в мирную конференцию бездент надеялся быть изорвиишм щледавдате-

' ^леМ* ьзя сказать, что в среде советников решение пре-^Нта^Ьокунуться с головой в дипломатическую битву вы-^5,1 о всеобщее одобрение. Напротив, следовали советы Рваться на блестящей позиции контрольного наблюда­ли оценивающего и направляющего действия других, реющего привилегию дезавуировать неудачные действия своих дипломатов на местах. Это исключало опасность погрязнуть в европейской дипломатической сваре. Но советники быстро поняли, что призывы к воздержанию остаются неоцененными. Лансинг писал в дневнике о реакции президента на его совет остаться дома: «Он не сказал ничего, но о выражении его лица можно было бы написать тома». Личный секретарь Тьюмалти полагал, что уход в сферу внешней политики ослабит важные внутри­политические позиции президента, но и это замечание было воспринято скептически. Ближайший советник Хауз также не мечтал видеть Вильсона в Европе. Позднее он напишет: «Я не одобрял приезда президента Вильсона в Париж. Это был тот род работы, к которой он не был привы­чен и напряжение которой было слишком большим для него».

Это мнение стало известно президенту и послужило началу серьезного взаимного охлаждения. Возможно, что Хауз советовал президенту не ехать в Европу отчасти по­тому, что он уже вошел во вкус руководства американской делегацией. Он обещал достичь оптимальных результатов, периодически обращаясь в Вашингтон за поддержкой. Будущий президент Г. Гувер не советовал Вильсону от­правляться в парижское политическое болото, но охладил свой порыв, почувствовав, что именно этого и хочется пре­зиденту. А когда еще один будущий президент Я. Масарик стал заклинать Вильсона не терять времени в Париже, то ощутил неприязненную реакцию американского патро­на. Выбор был сделан. Великие события дают уникальные возможности, опоздавшим остается кусать локти. Их мес­то лишь в сносках петитом на страницах великой книги истории. Президент Вильсон же хотел начать новую главу.

И все же неверно полагать, что Вильсон решил отпра­виться в Париж вопреки всем. Многие американские поли­тики поддержали его. Конференция губернаторов штатов аплодисментами встретила слова о том, что успех мирных переговоров в Париже будет зависеть от личного присут­ствия президента Вильсона. А из Парижа представитель

США в военной ставке союзников генерал Блисс писал своему начальнику военному министру Бейкеру: «Я молю бога, чтобы президент поприсутствовал здесь хотя бы не­делю. Отовсюду слышны призывы к этому. Люди» стремя­щиеся к рациональному решению проблем в этом безо­бразном болоте, надеются лишь на него... В темном штор­ме яростных страстей лишь он может пролить свет разу­ма».

Ждали ли Вильсона в Европе? Здесь явно не было еди­ного мнения. Главы самых могущественных делегаций с подозрением смотрели на самонадеянного профессора, собравшегося учить их дипломатии. Им вовсе не хотелось, чтобы американская мощь подмяла под себя их надежды на увеличение влияния в Европе и мире. Ожидалась клас­сическая схватка империалистических гигантов.

Разумеется, лидеры Антанты не могли произносить слова, которые задевали бы Вильсона еще до его прибытия на европейский берег. Ллойд Джордж скрепя сердце уве­рял, что президент Вильсон должен посетить Парижскую мирную конференцию. Но как Ллойд Джордж, так и французский премьер-министр Клемансо полагали, что по­вседневное участие Вильсона в выработке конкретных ре­шений нецелесообразно.

Клемансо был более категоричен. Узнав о решении президента США приехать на мирную конференцию, французский премьер не мог скрыть своих чувств, он написал Ллойд Джорджу: «Я не нахожу нужным скрывать от вас, что считаю его присутствие и нежелательным, и невозможным».

Ллойд Джордж и Клемансо объясняли свое отношение, во-первых, разницей между статусом премьера — главы от­ветственного перед парламентом кабинета и положением выборного президента, во-вторых, опытом военных лет. Видный английский адвокат, премьер Англии Ллойд Джордж разъяснял: «Клемансо и я — мы можем спорить, как равные, и говорить все, что нам вздумается, но мы не можем изъясняться таким же манером с президентом, а временами необходимо говорить именно откровенно ради достижения результатов». Клемансо в целом выступал против присутствия Вильсона, так как боялся, что наличие по меньшей мере трех центров силы в союзной делегации даст немцам возможность маневрировать. Впрочем, лидеры Антанты еще не знали подлинных способностей Вильсона.

Более всего желали прибытия Вильсона на конферен­цию немцы. Здесь высказывался целый ряд соображений.

их как уже говорилось, «14 пунктов» била ^Й°"^Пестрашными», чем откровенные претензия, скажем, 1

нцузов. Во-вторых, немцы питали надежды на разлад. • ФР^а д^_оМ лагере. В-третьих, они не исключали для себя 1