22.Полемика о мертвых душах

Отрывок является незаконченной первоначальной редакцией известного критического фельетона О. И. Сенковского о „Мертвых душах“, помещенного в августовском номере „Библиотеки для чтения“ 1842 г. „Литературная летопись“, с. 24—54.

Разбор „Мертвых душ“, как видно из печатаемой редакции фельетона, был задуман в характернейшей для Сенковского манере. Этот разбор должен был идти под маской рецензии на совершенно постороннюю книгу, в данном случае на „Тысячу и одну ночь“, в форме притчи, рассказанной „мудрым визирем“. Притча развертывалась как разговор „скотов“ — быка, осла и верблюда — о книге Гоголя. Быку Силычу, который читает „Мертвые души“, были явно приданы черты самого Гоголя. В осле Разумниковиче, восторженном апологете „Мертвых душ“, нетрудно узнать К. С. Аксакова, автора нашумевшей брошюры „Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова или Мертвые души“, М., ценз. разр. 7 июля 1842 г.

В „Мертвых душах“ К. С. Аксаков увидел „новый характер создания“, которым якобы давалось „оправдание целой сферы поэзии, сферы давно унижаемой“. В „Мертвых душах“, — заявлял К. С. Аксаков, — „древний эпос восстает перед нами“. „Только у Гомера и Шекспира можем мы встретить такую полноту созданий, как у Гоголя“, — писал К. С. Аксаков, — „только Гомер, Шекспир и Гоголь обладают великою, одною и тою же тайною искусства“.

Ср. у Сенковского: „Браво, Силич! воскликнул осел в восторге: браво!.. да это настоящая эпопея“. И далее — „Гомер, Виргилий, Тассо, Ариосто, Мильтон перед тобой просто ослы!...“ Характерно, что в первоначальной редакции фельетона Сенковского поэма Гоголя не обозначена ее полным заглавием, а названа „поэмой о Чичикове и помещице Коробочке“. Такое, казалось бы, немотивированное отождествление только одной сцены из „Мертвых душ“ со всем произведением, конечно, имело в виду другого ценителя поэмы, П. А. Плетнева, который в своей статье цитировал именно сцену Чичикова с Коробочкой для доказательства того, в чем состоит „независимость таланта Гоголя“.фельетон начинается ироническим рассуждением, метившим в Конст. Аксакова: „Вы видите меня в таком восторге, в каком никогда еще не видали. Я пыхчу, трепещу, прыгаю от восхищения: объявляю вам о таком литературном чуде, какого еще не бывало ни в одной словесности. Поэма!... да еще какая поэма!... Одиссея, Неистовый Орланд, Чайлд-Гарольд, Фауст, Онегин, с позволения сказать, — дрянь в сравнении с этой поэмой. Поэт!... да еще какой поэт!... поэт, перед которым Гомер, Ариосто, Пушкин, лорд Байрон и Гете, с позволения сказать... то чем Ноздрев называет Чичикова. Это, может-быть, превосходит все силы вашего воображения, но это действительно так, как я вам докладываю...“ и т. д.

Через три месяца после опубликования фельетона Сенковского, об этом факте заявил печатно В. Г. Белинский в связи с полемикой по поводу „Мертвых душ“ с С. П. Шевыревым, в „Отечественных записках“, Полемический выпад по поводу „Носа“ относился, конечно, к апологету Гоголя К. С. Аксакову, ибо последний принадлежал к той же общественно-литературной группе „Москвитянина“, что и С. П. Шевырев, а поэтому естественно с ним объединялся. О разногласиях же К. С. Аксакова с С. П. Шевыревым по поводу их оценки „Мертвых душ“ Сенковский мог не знать. Таким образом похвалы К. С. Аксакова Гоголю Сенковский не склонен был рассматривать как принципиальные; он видел в них лишь тактический маневр враждебной литературной партии, истинное отношение которой к творчеству Гоголя совпадало по его мнению с оценкой „Носа“, С. П. Шевыревым. (По отношению к „Носу“ С. П. Шевырев не изменил своей позиции и в 1842 г., считая повесть в числе „самых неудачных созданий Гоголя“ — см. „Москвитятин“, 1842, кн. 8, с. 373). Что именно так полагал Сенковский, уясняется характером рецензии его на брошюру К. С. Аксакова. наименование „Мертвых душ“ поэмой Сенковский прочно ассоциировал с мыслями К. Аксакова о близости Гоголя к Гомеру. Поток издевательств по этим двум поводам Сенковский не прекращал очень долго. В следующем сентябрьском номере „Библиотеки для чтения“, 1842 г., Сенковский рецензирует „великолепную книгу“: „Подробный практический способ приготовления искусственных навозов“. Книгу эту он опять именует „поэмой“ для того только, чтобы сейчас же перейти к „отзыву“ на брошюру К. С. Аксакова о „Мертвых душах“. „Когда люди издают на свои деньги такие похвальные брошюры, — писал Сенковский, — это очень плохо!... это показывает, что поэма не хороша!... Боже мой, да разве это не известно, что когда человек — Гомер, когда талант — колосс, когда творение истинно удивительное, то люди печатают тогда на свои деньги бранные книги на него, а не панегирики“Список издевательств Сенковского по поводу „поэмы“ и „Гомера“ можно было бы продолжить. Через четыре года, 26 октября 1846 г., И. С. Аксаков писал отцу: „Читали ли вы или видали ли октябрьскую книжку „Библиотеки для чтения“. Вообразите, там по поводу разбора какой-то книжонки Сенковский объявляет публике, что Гоголь болен, вдался в мистицизм, не хочет продолжать „Мертвых душ“ и так самолюбиво замечтался, что всех учит, дает наставления. Всё это сказано с ругательствами и насмешками. Он не называет его Гоголем, но Гомером, написавшим „Мертвые души“. Название Гомер повторил он раз двадцать на одной страничке. Какой мерзавец!“ С. П. Шевырев в статье о „Мертвых душах“ также возмущался недобросовестностью Сенковского: „Прочтите в Литературной летописи «Библиотеки для чтения» 29 страницу, — писал Шевырев, — издатель напечатал: за движениями женских рук ее (ключницы), вместо жестких, и прибавляет в скобках: то есть старой ключницы, у которой, вероятно, других рук и не было кроме женских... Право не веришь глазам своим, до какой степени может дойти недобросовестность критика, ослепленного какою-то странною злобою на талант... В борьбе против Сенковского и „Библиотеки для чтения“, которую вели представители разных литературно-общественных направлений 30—40-х годов, решался вопрос о праве на культурную гегемонию соотвественной общественной группы. Сенковский в своей журнальной деятельности опирался на культурно-отсталые слои мещанства, буржуазии и поместного дворянства. Антагонисты Сенковского из „Московского Наблюдателя“, пушкинского „Современника“, а в 40-х годах из „Москвитянина“ были связаны с интеллектуальными верхами помещичье-дворянского класса. Вся славянофильская группа „Москвитянина“ Сенковскому была так же ненавистна, как раньше были ему ненавистны „Московский Наблюдатель“ и пушкинский „Современник“.Несамостоятельность Сенковского в его оценках „Мертвых душ“ установлена еще Н. Г. Чернышевским, который утверждал, что редактор „Библиотеки для чтения“ „повторял то, что было когда-то сказано о Гоголе Н. А. Полевым“Н. Полевой в «Русском вестнике» начинал свою статью с отрицания реализма Гоголя. «Мертвые души», составляя грубую карикатуру, — пишет Полевой, — держатся на небывалых и несбыточных подробностях... лица в них до одного небывалые преувеличения, отвратительные мерзавцы или пошлые дураки... язык... г. Гоголя... можно назвать собранием ошибок против логики и грамматики».

Этот «приговор» величайшему творению русского реализма поддержала вся реакционная журналистика. Особенно настойчиво внушает она читателю мысль, что «Мертвые души» никакого отношения к николаевской действительности не имеют. Об этом твердят рецензенты «Северной пчелы», «Сына отечества» и «Библиотеки для чтения». Разница между Полевым и Сенковским лишь в том, что статья первого, при всем его резко-отрицательном отношении к „Мертвым душам“, — статья принципиального уровня. Вот важнейшая ее мысль: „Да, кто же требует от вас, м. г., добродетельного человека — спрашивает Н. А. Полевой, обращаясь к Гоголю. — От вас требуют только человека и отказываются от несообразных каррикатур, которые вы изображаете нам“. Вслед за этим Полевой обвиняет Гоголя в „подражании модной новейшей словесности“: „Поль-де-Кок и Диккенс кажется вам в близкой родне, но они выше вас, ибо если Поль-де-Кок шутит, грязно шутит, за то он и не добивается ни в учители, ни в гении, а у Диккенса темные стороны оживляются светлыми, за которые иногда прощаете ему его грязные уродливости“ (Русский Вестник, 1842, кн. 5—6, Критика, с. 50 и 51). Гоголь для Полевого — „грязный“ писатель, „Мертвые души“ — „грязное“ произведение. Бывшему пропагандисту французских романтических теорий, поклоннику Виктора Гюго творчество Гоголя было чуждо и враждебно. К 40-м гг. завершилась и политическая эволюция Полевого в сторону реакции.

Критический фельетон Сенковского о „Мертвых душах“, равно как и статья Н. А. Полевого — важнейшие документы в ряду критической литературы о поэме Гоголя буржуазного лагеря.

23. Критическая деятельность Белинского в журнале Надеждина «Телескоп».

Виссариона Григорьевича Белинского (1811-1848), дебютировавшего на страницах надеждинских изданий, по праву называют Пушкиным русской критики. Под пером Белинского русская критика обрела неповторимый национальный облик, стала синтетичной, вобрав в себя не только эстетико-литературные и этические проблемы, но и проблемы социальные, политические, историко-философские и т. д. В каждой статье Белинского отразились неповторимые черты его личности — независимость взглядов, темперамент страстного до одержимости, до жестокой суровости полемиста, неустанный поиск истины, вдохновленный огромной любовью к литературе и горячей верой в ее высокую общественную миссию.

В литературно-критической деятельности Белинского исследователи, как правило, выделяют три этапа. Первый, когда Белинский являлся ведущим критиком надеждинских изданий «Телескопа» и «Молвы» (1834—1836), обозначается как «телескопский». При этом, однако, следует учитывать, что к критической деятельности Белинский начал готовить себя гораздо раньше, еще со времени поступления в Московский университет (1829). Ранний Белинский во многом, «вырастает» из философской эстетики. Осмысливая идеи Шеллинга и Канта, усваивая уроки Надеждина и Н. Полевого, он стремится к целостному философскому постижению сущности мира и природы искусства. В то же время интенсивно развивающаяся русская литература побуждала обладающего острой интуицией критика преодолевать известную умозрительность и вырабатывать свое представление о живой плоти искусства.

Уже первые «телескопские» выступления Белинского — «Литературные мечтания» (1834), «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835), «Стихотворения Владимира Бенедиктова» (1835), «Стихотворения Кольцова» (1835), «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (1836) и др. — стали мощным катализатором литературного процесса. «У нас нет литературы», — громко заявлял молодой критик («Литературные мечтания»), дерзко выступая против литературного идолопоклонства и нападая не только на популярных в 1830-е годы А. Бестужева-Марлинского и В. Бенедиктова, но и на признанные литературные авторитеты прошлого.

В «телескопский» период своей деятельности Белинский оставляет в стороне выстраданное философской критикой представление о развитии и смене трех художественных форм (эпической, лирической и драматической, по Веневитинову; классической, романтической и синтетической формы искусства нового времени, по Надеждину) и развивает оригинальное учение о поэзии реальной и идеальной («О русской повести и повестях г. Гоголя», 1835). Отказываясь от трактовки ранней, античной поэзии как объективной, он видит в ней выражение поэзии «идеальной», т. е. такой, где художник «пересоздает» жизнь по собственному идеалу...» (1, 262). По мнению критика, ошибочно считать, что идеальная поэзия не имеет опоры в реальности, однако сохраняя ее, она значительно расширяет права субъективности художника. К идеальному роду поэзии Белинский относит и ряд крупнейших явлений искусства нового времени — «Фауста» Гете, произведения Байрона, драматургию Шиллера.

В отличие от «идеальной», «реальная» поэзия воспроизводит жизнь «во всей ее наготе и истине», оставаясь верной «всем подробностям, краскам и оттенкам ее действительности» (1, 262). Становление реальной поэзии в мировой литературе связывается с именами Сервантеса, Шекспира, Гёте, В. Скотта, а в литературе русской — прежде всего с творчеством Пушкина и Гоголя. Оба типа творчества, по мысли Белинского, имеют равное право на существование, но реальная поэзия в большей мере соответствует современной эпохе, в которую «проза жизни глубоко проникла самую поэзию жизни»2. Поэтому на первый план в литературе как в западноевропейской, так и в русской, выходят прозаические жанры — роман и повесть, — жанры с повышенной социальной «зоркостью».

Если в «Литературных мечтаниях» в качестве главного критерия оценки художественного творчества называлась народность, то теперь к нему добавляются еще три — «простота вымысла», «совершенная истина жизни» и «оригинальность». Именно эти свойства, по мнению Белинского, отличают повести Гоголя — «поэта жизни действительной», ставшего главой современной литературы — и реальную поэзию в целом. Примечательно, что главным критерием художественности для Белинского становится теперь верность действительности: «Жизнь всякого народа проявляется в своих, ей одной свойственных, формах, следовательно, если изображение жизни верно, то и народно»

Ранние статьи Белинского содержат общетеоретические постулаты философской критики о созерцательном характере художественного творчества, его бессознательности, которые, однако, перестают «работать» при обращении критика к современной художественной практике — к творчеству Пушкина, Кольцова и в особенности Гоголя. Белинский требует не столько целостного изображения действительности, сколько показа ее «как она есть», допуская при этом возможность ее субъективной оценки писателем. Всесторонне рассматривая литературные явления прошлого и настоящего, соотнося их, он вырабатывает методологию подлинно художественной критики, постепенно обогащаемой принципами историзма.

По «телескопским» статьям можно проследить движение, развитие взглядов критика, но необычайно важно и то, что придает им единство, — идея органичности творчества, его естественности, непреднамеренности, с которой Белинский не расстанется до конца своей критической деятельности.

24. Белинский о Пушкине

С Пушкиным Белинский лично не успел познакомиться, хотя такое знакомство намечалось.

На опыте творчества Пушкина Белинский вырабатывал критерии художественности, постигал закономерности русского литературного процесса. Критик подходил к оценке творчества Пушкина конкретно, исторически. В трактовке романа Евгений Онегин Белинский поднялся на невиданную до него ступень социологического анализа. Указывая на народность поэзии Пушкина, Белинский подчеркивал, что в истории России относительно прогрессивное значение имело та часть просвещенного дворянства, которой принадлежали и сам поэт, и герой его романа в стихах - Онегин и Татьяна.

Поэт сумел подняться над предрассудками своего класса и критически, с энциклопедической полнотой отобразил один из моментов его жизни и жизненного общества. Б. поставил много общих вопросов эстетики. земной, гуманистически глубоко нравственный характер поэзии Пушкина. Пластичность, осязаемость образов, в точность и выразительность его языка рассматривается в общей системе реалистического творчества поэта. Он подчеркивал, что Пушкин - поэт изящной формы, вечно живое явление русской поэзии, что никогда приговор поколений над ним не будет окончательным.

ведь Пушкин поставил в своем творчестве кардинальные вопросы русской жизни. Онегин - самое задушевное произведение Пушкина, в Онегине отразилась личность Пушкина. Здесь вся жизнь, душа, любовь, его чувства, понятия, идеалы. Эта поэма имеет огромное историческое и общественное значение.

это поэтически воспроизведенная картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения Евгений Онегин поэма историческая, хоть нет ни одного исторического лица. Первая истинно национально-русская поэма в стихах.

эпоха в двадцатых годах текущего столетия. быстрота, с которою движется вперед русское общество. роман времени. он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество такого времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую сторону и, в лице Татьяны, русскую женщину, Белинский.

мир русской природы, русского общества. Онегин - энциклопедия русской жизни и в высшей степени народным произведением. Онегин - светский человек.

Что в словах Онегина проглядывает какая-то насмешливая легкость, - это ум и естественность. светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охладила к бесплодным страстям и мелочным развлечениям.

Онегин просто не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Онегин презирал людей. Онегин - не Чаильд - Гарольд, не демон, не пародия, не модная причуда, не гений, не великий человек, а просто - Добрый малой, как вы да я, как целый свет

он даже не знает, что ему надо, чего ему хочется но он знает, и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность.

Онегин - страдающий эгоист по неволе.

Что стало с Онегиным потом - Не знаем, да и на что нам знать это. Когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца,

Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна.

создана как будто вся из одного цельного куска, без всяких приделок и примесей.

Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины.

Глубокая, страстная натура.

Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви ничто другое не говорило ее душе ум ее спал.

Разговор Татьяны с нянею - чудо художественного совершенства Это целая драма, проникнутая глубокою истиною

Все в письме Татьяны истинно, но не все просто. И так, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания ум ее проснулся

Татьяна это - тип русской женщины.

Белинский на многих примерах доказывал, как велика «художническая способность Пушкина свободно переноситься во все сферы жизни, во все века и страны»,

Белинский видел в Пушкине, прежде всего и исключительно, художника, гуманность и совершенство созданий которого выражают «бесконечное уважение к достоинству человека как человека». Благодаря этому, а также умению передать дух нации и реальные формы ее существования в художественно совершенных, воплощающих красоту и обаяние жизни образах Пушкин является «истинно народным, истинно национальным поэтом». Свой цикл статей о Пушкине Белинский заканчивает в 1846 г. пророческими словами: «Придет время, когда он будет в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство».