49. Основные идеи работы д. Донцова «Национализм».

Основа идеалистической доктрины Донцова высказанная в книге «Национализм» противопоставление — политическому провинциализму, провансальству, как правого так и левого толка, включая региональный и классовый провинциализм.

В этом отношении доктрина которая развивается в данной книге, как сугубо националистическая, ярко притивостоит и правому и левому провансальству, которое выразительно выступало против «национализма», противоставляя ему узкий идеал того или иного класса или провинции. (Д. Донцов. "Национализм. Винница: ДП «ДКФ», 2006 — С.223)

Д. Донцов критикует Драгоманова, Кулиша и др. «народников», за свойственный им в той или иной степени провинциализм. Объявляет независимость Украины не единственной самоцелью, но первичной, главной целью нации, отбрасывая любые, популярные в конце XIX-го начале XX в., идеи федерализма или автономии, как в составе Польши, так и в составе России, за что в этих странах резко критикуется, обвиняется в «интегральном национализме» или даже «фашизме».

В своей книге «Национализм» Донцов особое внимание уделяет рассуждениям о «воле» как главной движущей силе нации, при этом не фокусируясь на Украине и украинском народе, а говорит о европейских нациях вообще, анализируя и время-от-времени приводя примеры тех или иных крупных европейских наций. Донцов призывал к ориентации на общеевропейские (западноевропейские) ценности, выступал за борьбу и сопротивление имперскому национализму России и шовинизму Польши, против засилия чужих идей и идеалов.[3][4] Обосновывая свои взгляды Донцов выдвигает теории о существовании двух миров («Латино-германский» и «Московско-азиатский»), которые постоянно враждуют между собой. Граница этих «миров» проходит по восточной части этнических границ Украины и Белоруссии.[5][6]. Этим Донцов обосновывал необходимость ориентации украинской внешней политики на Европу.

… это западно-европейские концепции семьи, общины, собственности, это основа органичности нашей культуры, личной инициативы, социальной очерчености и выразительности, сформированности, иерархии, не числа, личной активности, не анархии, идеализма, не материализма. (Д. Донцов. "Национализм. Винница: ДП «ДКФ», 2006 — С.223)

Идеализируя европейскую культуру, ценности и традиции и в подтверждение своих мыслей, Донцов цитирует Поля Валери (Paul Valery) :

«Везде где доминирует европейский дух…наблюдается максимум потребностей, максимум труда, максимум капитала, максимум отдачи, максимум амбиций, максимум могущества, максимум перемен во внешней природе, максимум отношений и перемен. Интересно, что для европейца не имеет значения ни раса, ни язык, ни обычаи, а важны устремления и широта воли…» (Д. Донцов. "Национализм. Винница: ДП «ДКФ», 2006 — С.223)

50. Основные идеи работы ж. Бодрийяра «Америка».

Пожалуй, из всех современных постмодернистов наиболее радикальным является Жан Бодрийяр. Однако он не сразу пришел к такой позиции. Труды Бодрийяра 1960-х годов были написаны в традициях Модерна и отличались марксистской ориентацией. В своих ранних работах Бодрийяр занимался в основном критикой общества потребления с марксистских позиций. Уже по этим работам видно влияние лингвистики и семиотики. Однако довольно скоро Бодрийяр разочаровался и в марксизме, и в структурализме и начал заниматься их критикой.

Так, в работе «Зеркало производства» (1973) Бодрийяр доказывал, что марксизм — это зеркало консервативной политической экономии. По мнению Бодрийяра, Маркс заразился «вирусом буржуазной мысли», в особенности такими консервативными понятиями, как «труд» и «ценность»6. Поэтому Бодрийяр поставил вопрос о необходимости новой, более радикальной теории.

Бодрийяр сформулировал идею символического обмена как альтернативы и радикального отрицания экономического обмена, проанализированного Марксом. Символический обмен представляет собой замкнутый цикл получения и возвращения, отдавания и приобретения. Очевидно, что символический обмен находится вне, если вообще не противоречит логике капитализма. Таким образом, здесь Бодрийяр уже полностью отрицает марксизм. Идея символического обмена включала в себя политическую программу, направленную на создание общества, характерной чертой которого стал бы символический обмен. Бодрийяр весьма критично относится к рабочему классу, противопоставляя ему «новых левых», или даже хиппи.

Скандальность и эпатаж отличают другую книгу Бодрийяра «Символический обмен и смерть» (1976). В ней Бодрийяр рассматривает современное общество как культуру смерти, в которой смерть является парадигмой дискриминации и изгнания из общества. Он рассматривает бинарную оппозицию «жизнь/смерть». Общества с символическим обменом уничтожают эту оппозицию, а заодно и дискриминацию, и отлучение от общества. Именно страх смерти заставляет людей все глубже погрязать в обществе потребления.

Для Бодрийяра символический обмен — более предпочтительная перспектива, нежели современное общество, слишком примитивное для теоретика.

Соблазнительность предпочтительной альтернативы он увидел в том, что она лучше соответствует зарождающемуся чувству, которое позднее он назовет постмодернизмом.

В 80-е годы в работе «Симуляции» он пришел к выводу, что в современном обществе доминирует не производство, а средства массовой информации, кибернетические модели и вычислительные системы, компьютеры, информационные процессоры, развлечения и индустрия знаний. Следствием появления этих систем стал настоящий знаковый взрыв. Можно сказать, что мы перешли из общества, в котором доминирует производство, в общество, где господствуют коды (знаки) производства. Цель изменилась: раньше речь шла об эксплуатации и прибыли, сегодня доминируют знаки и производящие их системы. Если раньше эти знаки отражали нечто реальное, то теперь они соотносятся с чем-то немногим большим, чем они сами. Иными словами, знаки стали саморефлексирующимися. Нам сегодня уже трудно различить, где реальность, а где просто знак. Граница между знаком и реальностью лопнула. Это и характерно для постмодернистского мира, в отличие от мира Модерна, в котором происходили другие взрывы — производительные системы, товары, технологии и т.д.

Бодрийяр полагает, что для постмодернистского мира характерно наличия симуляций. Он писал: «Мы живем в эпоху симуляций».

Процесс симуляций приводит к возникновению симулакры (репродукции объектов и событий). В результате очень трудно отличить реальное от тех вещей, которые симулируют реальность. Например, Бодрийяр говорит о «проникновении телевидения в жизнь и проникновении жизни в телевидение»*.

В конце концов симуляции реального начинают преобладать. Мы со всех сторон окружены этими симуляциями, образующими замкнутый круг, циркулярную систему, не имеющую ни начала, ни конца.

Но Бодрийяр считает, что симулировать не значит притворяться. Тот, кто притворяется больным, может просто претендовать на то, что он болен. Тот, кто симулирует болезнь, проявляет в себе некоторые «истинные» симптомы болезни. Симуляции подрывают различие между истиной и ложью, реальным и воображаемым. Примером превосходной симуляции является Диснейленд.

«Диснейленд существует как желание, утверждение того, что он является «реальной» страной, «реальной» Америкой. Диснейленд представляется как воображаемый для того, чтобы мы поверили, что все остальное — реально, в то время как весь Лос-Анджелес и окружающая его американская территория являются не реальными, а, скорее, гиперреальными или симулятивными»9.

Речь в данном случае идет не о ложной репрезентации реальности, а о принятии того факта, что реальность как таковая изначально включает в собственную структуру симуляцию. Бодрийяр описывает наш мир как гиперреальность. По его мнению, средства массовой информации перестали быть зеркалом реальности, а сами превратились в реальность, или даже стали еще более реальными, чем сама реальность. Хороший пример этого — так называемые аналитические программы на телевидении, поскольку картина мира, сотканная из лжи и искажений, превосходит реальность —это гиперреальность. В результате реальность подчиняется гиперреальности, постепенно происходит ее полное исчезновение. Невозможно отличить реальность от спектакля. Даже реальные события приобретают черты гиперреальности. Бодрийяра больше всего интересует культура, переживающая, по его мнению, крупномасштабную и «катастрофическую» революцию. Это особая революция, в которой массы становятся все более пассивными, а отнюдь не революционными, как об этом писал Маркс. Массы — это «черная дыра», поглощающая все смыслы, информацию, коммуникацию и т.д., и превращающая их в бессмыслицу. Индифферентность, апатия и инерция — характеристики масс под воздействием знаковой системы СМИ, симулакр и гиперреальности. Это вовсе не означает, что СМИ манипулируют массами. Дело обстоит сложнее. Дело в том, что сами массы постоянно требуют от СМИ все новых образов и спектаклей. Таким образом, постмодернизм Бодрийяра выражается в том, что он подчеркивает ускорение инерции, растворение смыслов в СМИ и растворение самих масс в «черной дыре» нигилизма и бессмысленности.

В одной из своих последних работ — «Америка», написанной после посещения США, он подчеркнул, что там он «искал завершенную форму катастрофы»10.

И эту катастрофу он там нашел. У него нет надежд, связанных с революцией, какие были у Маркса. Он не видит даже возможности реформировать общество, как на это надеялся Дюркгейм. Мы обречены жить среди симуляций и гиперреальности. Хотя в работах Бодрийяра и присутствуют смутные альтернативы типа символического обмена, он, как правило, старается не определять собственные ценности и политическую программу. Об этом остается только догадываться.