Раздел II. Языковая коммуникация:

МОДЕЛЬ И ЕЕ РЕАЛИЗАЦИЯ

И.Т.Вепрева Уральский государственный университет,

Екатеринбург

МЕТАЯЗЫКОВОЕ КОММЕНТИРОВАНИЕ

В ТЕКСТЕ: СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ ОЦЕНКИ

Связь языка с мышлением и обществом делает закономерным изучение мыслительных процессов и социально значимых действий человека, которые осуществляются, в частности, в фактах метаязыкового комментирования при порождении текста, например: Звучное слово «дефолт» в этом контексте означает отказ от выплаты долгов (ОРТ, «Новости», 4.03.99); Приехали они, чтобы надавить в хорошем или плохом смысле этого слова на участников совещания (РТР, «Новости», 20.02.99); Слово «демократ» стало ругательным по вполне понятным причинам («Аргументы и факты», ноябрь, 98); В нашей речи все прочнее стало укореняться жесткое и точное слово «беспредел» («МК – Урал», декабрь, 97).

Цель работы – описать средства выражения данного параметра авторской индивидуальности в текстовой деятельности, обозначенного нами термином рефлексив. Этот термин находится в одном ряду с такими определениями метаязыкового комментирования, как «оценка речи» [1], «контекст-мнение»[2], «метаязыковые высказывания» [3], «словесное самомоделирование» [4], «folk linguistics» [5]. Формальным критерием выделения рефлексивов в речи является употребление в тексте лексической единицы «слово» или глаголов речевой деятельности.

Языковая рефлексия носителя языка реализуется обычно как внутреннее качество, подсознательная работа по выбору языковых знаков в процессе общения. Вербализация языковой рефлексии может быть связана с любым словом. Языковая жизнь российского общества характеризуется интенсивными процессами, происходящими в современной русской лексике, которые обостряют языковую рефлексию говорящего. Языковая личность с помощью интроспекции стремится разобраться в обстоятельствах появления и функционирования слова, дать ему оценку, осмыслить по-новому значения слова, реализуя функцию «сверх того», передавая с помощью рефлексивов «информацию не о мире вообще, а о человеке» [14, c. 11] в процессе его самовыражения. Вместе с тем, данный класс рефлексивов демонстрирует постоянную готовность говорящего реагировать на употребление любого реализуемого слова. Собранный нами материал из современной письменной и устной публичной речи позволил выявить те важные характеристики слова, на которые реагирует говорящий в речемыслительной деятельности, и определить набор функций, выполняемых рефлексивами в речи: функцию культурно-речевой оценки, номинативно- и социально-оценочную, функцию фиксации динамизма словарного состава языка [6]. Функциональные характеристики языковых рефлексивов делят метаязыковые высказывания на две группы по способности, с одной стороны, оценивать элементы языкового сознания и, с другой стороны, реагировать на эволюцию словарного состава при выполнении коммуникативной функции языка. Эти две важных стороны речемыслительной деятельности, направленной на «ословливания» мира, определяют специфический набор языковых средств, участвующих в каждом из указанных процессов. В нашей работе будет рассмотрена оценочная деятельность языкового самосознания.

Оценка привлекает большое внимание современных исследователей. Укажем лишь ряд имен крупных ученых, обращавшихся к разработке вопросов, связанных с категорией оценки: Е.М. Вольф [7], Н.Д. Арутюнова [8], Ю.Д. Апресян [9], Г.Н. Скляревская [10] и другие. Отталкиваясь от широкого понимания оценки как смысловой основы субъективной модальности [11], как личностно-прагматической интерпретации обозначаемого, ученые связывают оценку с понятием ценностного отношения, с уровнями аксиологической шкалы «хорошо» – «плохо». «Обязательность выражения мнения говорящего в оценочном высказывании характеризует оценку как «суперсубъективную» категорию мышления и языка» [12, c. 13]. Многокомпонентная структура оценочной семантики определяет и многообразие видов оценки.

На основании всего вышесказанного можно заключить, что всякая оценка является видом интеллектуальной деятельности, занимает важное место в процессе познания, так как мышление базируется на единстве познания окружающего мира и отношения к нему. Для нас представляет интерес, как проявляется оценка в рефлексивных высказываниях. Сразу же отметим, что лингвистическая интерпретация рефлексивов не исчерпывается вычленением какого-то одного языкового средства из поверхностной структуры текста. При аназизе намечается некий набор разнообразных средств выражения.

Самым частотными и действенными операторами оценки являются глаголы люблю /не люблю, нравится /не нравится, «подсказывающие выбор лексических средств, грамматической модели, композиционный рисунок фразы, синтаксический строй» (4, 27). Эти операторы относятся к предикатам сенсорно-вкусовой оценки, являющейся наиболее индивидуализированной. Н.Д.Арутюнова отмечает, что высказывания сенсорной оценки не имеют выраженного модуса. «Их не может вводить пропозициональная установка мнения. Не говорят «Я думаю (считаю), что мне хорошо спалось (что я вкусно поел)» [8, с. 190]. Сенсорная оценка всегда истинна, так как она искренна. Она «имеет статус неопровержимой субъективной истины» [8, c. 191], поэтому не требует никаких мотивировок. Оценка «люблю – не люблю», обладая параметром субъективной истины, совмещает в себе эмотивное и рациональное начало, что способствует обостренному видению слова, активизации языковых способностей. Л.Н.Мурзин считает, что оператор «нравится / не нравится» выполняет в тексте эстетическую функцию, «которая связана с гармонией речи, языка. Это не информация, а ощущение, представление» [14, с. 12]. Обратимся к конкретному материалу и приведем ряд высказываний с указанными операторами: Мне не нравится это слово «духовность». Что вы понимаете под духовностью в культуре? («Час пик», 01.02.97); Но слухи о смерти культуры сильно преувеличены. Я вообще не очень люблю слово «культура» («Аргументы и факты», январь, 98). Сенсорные оценочные операторы информативно недостаточны, поэтому они всегда нуждаются в экспликации. Обычно в рефлексиве после общей сенсорной оценки идет содержательный комментарий, объясняющий оценку слова: Мне не нравится определение «песенник» – похоже на «гусляр», Садко эдакий... Хотя поэт-песенник ближе к народу, чем просто поэт, и ответственности на нем больше («Аргументы и факты», январь, 98); Мне не нравится слово «парапсихология», оно неправильно для обозначения того, чем я занимаюсь («МК – Урал», февраль, 99); Я не люблю слово «меценатство». Оно сильно напыщенно (ОРТ, «Доброе утро», 27.10.98); Я не очень люблю это слово «зомбирование», но если уж оно разошлось, то я не верю в зомбирование («Час пик», 27.08.98).

Кроме нейтральных операторов оценки «люблю – не люблю», «нравится – не нравится», в рефлексивах присутствуют синонимические выражения отрицательной или положительной оценки, которые создают экспрессивные варианты метаязыкового фона, направленные на максимальное воздействие на слушающего, например: ненавижу, мне глубоко противна формулировка, не подташнивает ли вас от этих слов, кого не бросает в дрожь, обожаю это слово и т.д. Общеотрицательное варьирование оценки более разнообразно, поскольку «общеплохое предполагает наличие частноплохого» [8,82], рефлексивные контексты дают возможность наблюдать градационную конкретизацию общеотрицательной оценки.

Общие аксиологические значения могут быть представлены в рефлексивах прилагательными, характеризующими то или иное употребляемое слово, например: хорошее, замечательное, прекрасное, плохое, отвратительное, дьяволоподобное слово. Частнооценочные прилагательные связаны с разнообразыми типами оценок, среди которых гедонистические по-прежнему стоят на первом месте: гордое, здоровое, ласковое, сладкое, заветное, любимое, емкое, громкое, мягкое, теплое, корявенькое, неприятное, жесткое, горькое, соленое, дикое, нудное, оскорбительное, отвратительное, уничижительное, дурацкое слово.

Оценочные высказывания часты в ситуации столкновения двух речевых культур, в качестве критериев оценок речи выступают языковые нормы, «иначе говоря – баланс норм отправителя и получателя сообщения. И в том и другом случае имеет место сличение факта речи (реализованной в тексте единицы языка) с ее системным образцом, отраженным в языковом сознании говорящего» [13, c. 418]. Рефлексивы могут представлять собой обсуждение точности словоупотребления говорящего или слушающего, например: Но ведь и вас, господин президент, относят к числу тех самых непримиримых. – И все же я не употреблял бы определения «непримиримый» ( Комсомольская правда», ноябрь, 98); Однако, строго говоря, термин «банковская война» не верен» («МК - Урал», декабрь, 97); ...Когда муж уходит, не буду говорить грубое слово «бросает» – А меня не просто бросил, а как вы сказали, бросил, именно бросил» («Я сама», 16.01.99); «А как вы отбили Ладу у мужа? – Отбить – правильное слово?» («Женские истории», 20.01.99). Общее содержание рефлексивов – выражение мнения говорящего о пригодности, точности, верности языкового средства в данном высказывании. Помимо разнообразных вариантов выражения речевой критики: правильно – неправильно, точно – неточно, верно – неверно, существуют речевые стереотипы критики речи: строго говоря, точнее говоря, грубо говоря, мягко говоря, одним словом, короче, не побоюсь этого слова, не знаю, как выразиться, не нахожу слов, не знаю, как назвать, одним словом не ответить, нет места таким словам, другого слова не подберешь, выверить каждое слово, для вас это слово пустой звук, лучше сказать, если можно так выразиться и т.д. Речевые стереотипы данного типа связаны прежде всего с общей характеристикой речевого действия, с оценкой элементов речевого высказывания, этапов выбора слова, экспликации речемыслительной деятельности, с указанием на возможность разных способов выражения мысли, приемлемость словесных формулировок.

Следующая зона оценочного матаязыкового комментирования связана с употреблением в устной и письменной публичной речи книжной абстрактной лексики. Для публичной речи, манифестирующей житейскую идеологию, характерна боязнь громких слов как языковое противодействие речевому оформлению официальной идеологии. Любое употребление в тексте «высоких» слов вызывает у говорящего стремление выразить свое отношение к ним. Ключевыми операторами в этих контекстах являются предикаты не стесняюсь / стесняюсь, не побоюсь сказать, не люблю, ненавижу громкие слова, извините за такие слова, меня пугает слово и т.д., характеризующие прилагательные при лексической единице «слово» – громкое, высокое, красивое. Например: И пусть кто-то считает это громкими словами – но я действительно счастлива («Комсомольская правда», январь, 99); ...главным в нашей жизни было бы общее ощущение жизни и работы. Не говорю: «искусства», «творчества». Ненавижу эти слова» («Аргументы и факты», январь, 99); Я не стесняюсь этого слова. Он гений («Час пик», 9.02.98); Когда мне говорят: «Вы –­ поэт, – я говорю: « Я не поэт, поэт у нас Пушкин, я литератор». Слишком высокие слова: «звезда», «поэт» («Аргументы и факты», январь, 98); «Хотя слова «свобода» и «равенство» звучат очень красиво, сказал Лужков, но вся история последних двух веков может рассматриваться как непрерывный спор свободы и равенства» («МК – Урал», декабрь, 98).

В.В.Колесов видит в этой рефлексии «тоску по высокому стилю», утрата которого проходила в течение всего прошлого века, стремление «сохранить высокие слова для моментов, когда они будут востребованы и окажутся уместными в речи» [15, с. 217]. Устранение высокого стиля, который был основан на церковнославянских текстах, позволило занять его место новоязу, тоталитарному языку советского времени, который создавался со своим набором речевых стереотипов, использующих высокую лексику, культивирующих высокие идеалы, призванные наполнить жизнь гражданина смыслом. Стереотипы тоталитарного языка доводили речевую деятельность до абсурда, ритуальное проговаривание слов превращалось в словоблудие. Поэтому говорящий советского времени был двуличен: в рамках делового общения он оперировал набором принятых выражений и в то же время в дружеском общении он высмеивал свои слова и поступки. Эта аллергия на камуфляжные слова советского периода, на наш взгляд, также одна из серьезных причин осторожного употребления единиц высокого стиля.

В современной речи широко распространены рефлексивы, представляющие собой краткую стилистическую характеристику факта речи – это указания на принадлежность данного языкового средства к определенной функциональной сфере общения, к определенному стилю, на происхождение языкового средства из определенной среды. Данный метаязыковой комментарий носит неслучайный характер. Смещение стилистических уровней речи способствует тому, что в литературный язык проникает сниженная разговорная лексика, просторечие, жаргон. Процесс стилистического понижения литературной речи зафиксирован исследователями, изучающими современное состояние языка, и зримо ощущается всеми носителями литературного языка. Этот процесс получил в лингвистике различные, полярно оценочные наименования – от либерализации, демократизации языка до его люмпенизации и даже криминализации. «Язык приобретает черты раскованности, иногда переходящей в разнузданность» [16, c. 200]. У нас на глазах трансформируется общий речевой вкус, который, в частности, отражается в рефлексивных высказываниях. Носители литературного языка нередко прибегают к своей устной и письменной речи к единицам «общего жаргона»[16], при этом комментируя свой выбор. Например: Для нашей европейской башки, простите, головы...(Ю.Гусман, «Тема», 26.11.96); Мы с ним трахались. Я этот глагол ненавижу ( Н.Медведева, «Совершенно секретно», №3,96); Если это будет международный треп, простите меня... (Г.Селезнев в интервью с журналистами, 3.02.98); Им все по фигу. Здесь тоже надо сделать пикалку, но так говорит молодежь (К.Пашутинская, «Мужчина и женщина», 12.06.97); «...чтобы не очутиться в левом, извините за жаргонное выражение, учебном заведении» («Человек и закон», 20. 06.97); «Как добиться богатства без халявы, говоря российским народным языком?» (А.Разбаш, «Час пик», 8.12.97); «Говоря современным языком, который я не очень люблю, он ее подставил, а она ответила» (А.Ларионова, «Моя семья», 12.09.98); «“Чернуха ” – слово не из нашего с вами лексикона, но президент его употребляет» (Э.Сагалаев, «Час пик», 19.02.96).

Т.Г.Винокур отмечала, что «говорящий совершает вербальный выбор в жестких условиях преодоления альтернативы, которая являет словесный состав высказывания в двух возможных стилистических видах – нейтральном или маркированном. Акт предпочтения одного языкового средства другому – так же, как степень его осознанности – это и есть сам говорящий, «образ автора» данного высказывания» [17, c. 18]. Приведенные выше рефлексивы отражают динамический процесс формирования новых стилистических норм. Говорящий, носитель нормативного литературного языка, предпочитая сниженное слово нейтральному, либо испытывает языковой дискомфорт (отсюда появление речевых формул извинения), либо пытается аргументировать, защитить употребление. Ключевой оператор «как говорят...» свидетельствует об ориентации на чужое слово. «Оценка речи как бы имеет следующий подтекст: “Я прекрасно знаю, что применяя данное языковое средство, я рискую подвергнуться осуждению за то, что употребил нелитературное выражение. Учитывая это, я принимаю меры предосторожности, предупреждаю критику по моему адресу, ввожу формулу: «как говорят...». Теперь всем ясно, что это выражение не свойственно моему лексикону, а если я и употребляю его, то только потому, что оно весьма выразительно и подходит к тому, что я хотел сказать; но при этом я отдаю себе полный отчет в характере данного выражения, если хотите, я его цитирую. Одним словом, извините, пожалуйста...”» [1, c. 293]. Аргументация употребления ненормативного слова может носить и эксплицированный, развернутый характер от единичного высказывания типа: Тусовка – говорят даже про инаугурацию президента. Ничего плохого в этом слове нет, если его воспринимать как синоним к другому слову (Арцибашев, главный редактор телепередачи «50х50», 8.10.96) до больших статей о пользе мата. Приведем один из аргументов в защиту мата из статьи под названием «Мат: из жизни слова не выкинешь»: Но сами подумайте, что такое мат? Просто сильное дьяволоподобное слово. Но ведь жизнь в России и в мире настолько деформирована в сторону дьявольских моментов, что такие словеса ппросто необходимы для ее объяснения! («Аргументы и факты», №33, 96). Дискуссионность проблемы употребления сниженной и ненормативной лексики в литературной речи порождает широкий спектр отрицательных характеристик подобных слов: словесное порно, словесная распущенность, птичий язык, грубые, похабные, крепкие, соленые слова (словечки). Обратим внимание на то, что, наряду с нейтральной единицей «слово», в рефлексивах данной группы часто употребляется деминутив «словечко». Исследователи отмечают особую роль в создании эмоциональной нагруженности текста субъективно-оценочных существительных, деминутив – один из ярких знаков наших эмоционально-оценочных состояний и отношений [18]. Часто деминутивы в контексте являются только маркером эмоции, а сам конкретный эмоционально-оценочный смысл передает интонация высказывания и речевая ситуация. Поскольку рефлексивная интерпретация ненормативной лексики имеет морально-этическую окраску, то цель коммуникативной установки говорящего при употреблении деминутива в данном контексте – внушить чувство-отношение в диапазоне неодобрения. Степень интенсивности семантики неодобрения может варьироваться от презрения до осуждения [19].

Приведем примеры развернутых характеристик эмоционально-оценочного отрицательного отношения к ненормативной лексике: Почему, когда ругаются в эфире, мне стыдно? Это мне плевок в лицо (Ю.Гусман, «Тема», 21.01.97); Мы говорим сегодня отвратительные слова «попса», «тусовка». Даже звучание отвратительное. Почему не заменим эти слова другими терминами? («Пресс-клуб», 19.02.97). Серьезное пуристическое начало в приведенных рефлексивах в современной публицистике перерастает в полные иронии критические статьи с включением небольших словариков блатного жаргона, которым пользуются политические деятели. При этом трансформируется функция рефлексива: маскируясь под критику речи, метаязыковой комментарий выполняет другую коммуникативную задачу – оценивает общественно-политическую ситуацию в современном обществе, его социокультурное состояние. Социально-оценочный рефлексив может иметь как эксплицитный характер: С кого делаем жизнь, у того и слова берем («Аргументы и факты», октябрь, 97), так и имплицитный с ироническим подтекстом: НОВОСТИ КУЛЬТУРЫ. 27 января 1998 года в городе Москве в 14.30 вице-премьер Правительства Российской Федерации, министр внутренних дел Куликов Анатолий Иванович употребил в устной речи слова «постмодернизм» и «аура» («Московские новости», февраль, 98).

Собственно социально-оценочную функцию выполняют рефлексивы, комментирующие смену оценочного компонента в идеологически ориентированных лексических единицах. Крах тоталитарного общества, формирование нового идеологического мышления, перестройка экономики предопределили новую иерархию ценностных отношений в языковой картине мира современной языковой личности. В связи с идеологической переориентацией общественной жизни страны мы наблюдаем ресемантизацию лексических единиц с идеологической семантикой, снятие пейоративной оценки с политического и экономического словника, характеризующего капиталистический путь развития, и уничтожение положительного ореола с идеологем советского времени. Языковые рефлексивы сигнализируют о становлении нового идеологического словаря и отражают оценочные антонимические оппозиции, пронизывающие всю лексическую систему идеологем, связанную с двумя типами общественного устройства. Например: Мы словом «капитализм» запуганы до смерти! 70 лет вколачивали, какая это бяка: полное отсутствие братства и человечности. Не нашим ли упрощенно-уродливым представлением о капитализме объясняется то, что пока выходит из наших рук и усилий? («Комсомольская правда», январь, 98); Но сегодня «капитал», «торговля», «частная собственность» и другие подрасстрельные ругательства революциоонных лет прижились в нашей повседневной речи в качестве обычных терминов» («Аргументы и факты», апрель, 96); Мы говорим «социализм с человеческим лицом». Но этим словом оперировали и те, кто мечтал о человеческом лице, и те, кто на это лицо насылал танки». Слова-рогатки, слова-камуфляжи – не пора ли отказаться от них? («Комсомольская правда», январь, 98); Почти 80 лет клеймили обывателя. Презирали его. Издевались над ним. Давайте наконец восстановим справедливость. Ликвидируем уничижительный оттенок у слова «обыватель». Вспомним Даля или Брокгауза с Ефроном, для которых «мещане» – «одно из городских сословий», а вовсе не ругательство какое-то («Аргументы и факты», июнь, 97).

Но было бы упрощенным наше представление о двухчастном разбиении прагмем, лексических единиц с оценочным номинативным значением [20, c. 19], и полярной смене оценок внутри оппозиции. Чертой современной речи является смена приписываемых словам оценок, подвижность оценочного компонента [21, c. 153-154], обусловленные тем, что лексика напрямую отражает интенсивные процессы, происходящие в общественной жизни страны. В современной речи наблюдается разнонаправленность оценочных смыслов, идущих от ситуации и от говорящих, оценочно интерпретирующих эту ситуацию. Ломка политической и экономической систем не привела к быстрым и эффективным результатам. Потеря исторической перспективы, ценностный вакуум порождает новые оценочные смыслы, и рефлексивы отражают эволюцию ценностной системы языковой личности: 1) ностальгическое обращение к ценностям советского периода, свидетельствующее о признаке «духовной скудости настоящего времени» [22, c. 54]: Советский патриотизм. Здесь «советский» не носит оттенка уничижительности («Час пик», 12.02.98); Мы будем говорить о том, что раньше гордо называлось «дружба народов», а сейчас, извините за выражение, «межнациональные отношения» («Тема», 17.02.98); 2) смену оценочности у ряда актуальных идеологем: Сейчас слово «демократия» стало ругательством, а раньше было гимном (А.Макаров, «Радио 101», 17.12.98); Герой романа – предприниматель, читай – ворюга (Радиореклама, 19.02.99); 3) «несовпадение фиксированной социальной и личностной социально обусловленной оценки» [23, c. 177], определяемое политической ориентированностью субъекта речи: «Коммунизм» – слово нестрашное, – сказал А.Брежнев, внук Леонида Ильича (4 канал, «Новости», 14.01.99); Я категорически против слова «милиция». Милиция себя дискредитировала в глазах обывателя. Может быть, новое название «полиция» поможет начать с нуля поднимать правоохранительным органам свой престиж («МК - Урал», ноябрь, 97).

Ключевыми операторами, обслуживающими рефлексивы данного типа, являются предикаты, в значении которых также присутствует оценочный компонент. Таковы прагмемы клеймить, дискредитировать, осуждать, разоблачать, воспевать, прославлять, которые «являются элементами прагматического метаязыка» [20, c. 31], описывающего прагматический язык объектов. В роли предикатов выступают также глаголы в переносном значении: слово замарано, слово надо очистить. Кроме предикатных операторов, объект оценки может иметь характеризующие определения, чаще всего со знаком «минус»: ругательное, дикое, страшное, глубоко противное слово, оскорбительная советская кличка. В рефлексивах отражена многослойность семантики прагмемы – наличие у нее предметной и оценочной части: слова имеют хвалебный (негативный) оттенок, отрицательный или положительный смысл, слово со знаком «плюс» или «минус».

Последняя группа оценочных рефлексивов, к которой мы хотели бы обратиться в нашей работе, это рефлексивы, комментирующие место иноязычного слова в современной русской речи. Оценочное отношение к иноязычной лексике – имманентно присущая черта русской языковой личности. Полагают, что главной оппозицией праславянской культуры выступает оппозиция свой – чужой, в основе которой лежит ядерный смысл, представленный оценочной дихотомией «хороший – плохой». Личностное начало говорящего проявляется в самой природе данного процесса – увидеть «свое» в «чужом» иноязычном слове, познать объект, принимая или не принимая его. Можно выделить две диаметрально противоположные позиции отношения к иноязычному слову, отраженные в рефлексивах: с одной стороны, позиция языковой лояльности, прагматического осознания полезности и целесообразности использования чужого слова, с другой стороны, позиция неприятия, сильного эмоционального отношения к своему собственному языку как к национальному сокровищу. В рефлексивах данного типа отражается прежде всего субъективная точка зрения, поэтому ключевыми операторами являются предикаты люблю – не люблю. Иноязычное слово характеризуется признаками мудреное, странное, таинственное, заморское, новое, незнакомое, заманчивое, бессмысленное. Развернутые рефлексивы обычно отражают мнение говорящего об отношении к оппозиции «свое» русское слово – «чужое» иноязычное: Разбаш: Кто занимается промоушен, извините за это слово. – Малежик: Я тоже не люблю американизмы в русской речи. – Разбаш: Но у нас есть корявенькое русское – раскручивание. – Малежик: Значит плохо искали («Час пик», 25.02.97); Слово бизнесмен не нравится. Есть же русские слова: купец, предприниматель, лавочник. Бизнесмен воспринимается как жулик в западном варианте («Час пик», 15.12.96); Как ни грустно звучат английские названия в русской речи, но мы к этому привыкаем. Может быть, это и неплохо («Час пик», 28.08.97).

Итак, мы затронули некоторые аспекты анализа рефлексивов с точки зрения выражения в них оценки. Рефлексивы предоставляют нам уникальную возможность заглянуть в естественную лабораторию человеческого сознания, где осуществляется программа превращения мысли в слово, при которой выявляется ценностное отношение человека к миру. При этом рефлексивы становятся важным дополнительным источником информации, на основе которой возможно вывести обобщенно ценностную ориентацию данного социума нашего времени.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Шварцкопф Б.С. Проблема индивидуальных и обобщенно-групповых оценок речи //Актуальные проблемы культуры речи. М., 1970.

2. Лукьянова Н.А. Экспрессивная лексика разговорного употребления. Новосибирск, 1986.

3. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Folk linguistics // Русский язык в его функционировании. Тезисы докладов международной конференции. М., 1998.

4. Ляпон М.В. Оценочная ситуация и словесное самомоделирование // Язык и личность. М., 1989.

5. Hoenigswold H.M. A proposal for the study of folk-linguistics // Sociolinguistics. The Hague.P., 1966.

6. Вепрева И.Т. Рефлексивы и их функционально-системная организация // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999.

7. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 1985.

8. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений. Оценка. Факт. Событие. М., 1988.

9. Апресян Ю.Д. Коннотации как часть прагматики слова // Избранные труды, т.II. М., 1995.

10. Скляревская Г.Н. Категория оценки: основные понятия, термины, функции (на материале русского языка) // STUDIA SLAVICA FINLANDENSIA. Оценка в современном русском языке. Сборник статей. TOMUS Х1У. Helsinki, 1997.

11. Ляпон М.В. Модальность // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

12. Маркелова Т.В. Функционально-семантическое поле оценки в русском языке // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. № 4, 1994.

13. Шварцкопф Б.С. Изучение оценок речи как метод исследования в области культуры речи // Культура русской речи и эфективность общения. М., 1996.

14. Мурзин Л.Н. Полевая структура языка: Фатическое поле // Фатическое поле языка. Памяти профессора Л.Н.Мурзина. Пермь, 1998.

15. Колесов В.В. Русская речь. Вчера. Сегодня. Завтра. СПб., 1998.

16. Земская Е.А. Лингвистическая мозаика. Особенности функционирования русского языка последних десятилетий ХХ века // STUDIA SLAVICA FINLANDENSIA Оценка в современном русском языке. Сборник статей. TOMUS Х1У. Helsinki, 1997.

17. Винокур Т.Г. К характеристике говорящего. Интенция и реакция//Язык и личность. М., 1989.

18. Рудник-Карват З. О функциях уменьшительных и увеличительных существительных в тексте // Лики языка. М., 1998.

19. См., например, классификацию, предложенную Т.А.Графовой в главе «Смысловая структура эмотивных предикатов» // Человеческий фактор в языке. Языковые механизмы экспрессивности. М., 1991.

20. Эпштейн М.Н. Идеология и язык (построение модели и осмысление дискурса) // ВЯ, 1991, №6.

21. Шапошников В. Русская речь 1990-х. Современная России в языковом изображении. М., 1998.

22. Шабурова О. Ностальгия: через прошлое к будущему // Социемы, 1996,5. Екатеринбург, 1996.

23. Цоллер В.Н. Современная политическая фразеология (от старых к новым штампам) // Язык и культура. Пятая международная научная конференция. Том П. Культурологический компонент языка. Киев, 1997.