Примечания

1. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1986.

2. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974.

3. Караулов Ю.Н. Общая и русская идеография. М., 1976.

4. Кузнецов А.М. От компонентного анализа к компонентному синтезу. М., 1986.

5. Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М.,1988.

6. Уфимцева А.А. Лексическое значение (Принцип семиологического описания лексики). М., 1986.

Н.А. Волкова

Горно-Алтайский государственный

Университет

Эвокационная структура репрезентации действительности в цикле в.М.Шукшина «из детских лет ивана попова»

Процесс создания художественного текста (далее: ХТ) является сложным речемыслительным актом, импульсом к которому служит действительность. ХТ, как продукт коммуникативной деятельности, создается благодаря способности языка репрезентировать «действительность с помощью «знака» и понимать «знак» как представителя объективной действительности» [1, c. 28]. На изучение особенностей воспроизведения действительности в ХТ направлено эвокационное исследование ХТ, в рамках которого находится данная работа и в котором воспроизведение, или эвокация, определяется как «специфическая деятельность «человека говорящего», содержанием которой является целенаправленная, функционально значимая, творчески протекающая реализация репрезентативной функции языка посредством знаковых последовательностей (текстов) в актах коммуникативной деятельности…» [2, c. 21]. Речевая эвокация в цикле «Из детских лет Ивана Попова» представлена как «отражение», воссоздание действительности, отдалённой от рассказчика большим промежутком времени (воспоминания о детстве). ХТ является «вторичной моделирующей системой», и любое воспроизведение осуществляется в нём через преобразование языка как «первичной моделирующей системы»[3, c. 13]. В задачи данной работы входит исследование особенностей репрезентации событий прошлого, воплощённой путём преобразования языка, и выявление способов эвокационного воспроизведения, которые используются автором в рассказах цикла для воссоздания прошлого.

Цикл написан в форме сказа, но в той особенной форме, в которой «образ «я» допускает более широкие возможности колебаний, почти сливается с авторским ликом, будучи отрешён от всяких ограничений и определений «обстановкой» [4, c. 12]. Наличие автобиографичности в рассказах объясняет отнесение их к форме «мемуарного сказа»[5, c. 93], но не является основанием для отождествления рассказчика с автором. Рассказчик, от лица которого ведётся повествование в рассказах цикла, не ограничен ни ситуацией воспроизведения, ни социально-характерологически, он обозначен только именем в названии цикла и местоимением я в каждом рассказе. По мнению ряда исследователей [4, c. 128; 6, c. 331; 7, c. 32], повествование в первом лице не эксплицирует образ рассказчика (далее: ОР), а, наоборот, делает его ещё более имплицитным. Говоря об особенностях личных местоимений, Бенвенист указывал, что они отличаются от всех других обозначений, оформляемых языком, следующим: в системе языка «они не соотносятся ни с понятием, ни с индивидом»[1, c. 295]. Личные местоимения «не могут существовать как виртуальные знаки, они существуют лишь как знаки, актуализируемые в единовременных речевых актах» [1, c. 289]. Каждое я имеет свою собственную референтную соотнесённость с актом индивидуальной речи, в котором оно произносится и в котором оно обозначает говорящего. В рассказах рассматриваемого цикла я имеет референтную соотнесённость с рассказчиком Иваном Поповым, который является посредником между изображаемой действительностью и автором, или иначе – композиционным заместителем образа автора (далее: ОА). Эта особенность, а также то, что рассказчик воспроизводит далёкое прошлое (своё детство), обусловливает неоднородность того я, которое организует повествование. Субъектное расслоение речевой сферы рассказчика возникает в результате появления детской точки зрения (далее: ТЗ), проявляющейся или самостоятельно, или в составе взрослой ТЗ. Вслед за авторами «Общей риторики» определяем ТЗ как «способ, которым излагаемые события воспринимаются рассказчиком, а, следовательно, потенциальным читателем» [6, c. 328]. Учитывая также, что «акт речи в каждый данный момент (…) является производной от всех координат, определяющих субъект» [1, c. 297], мы выделяем в рассказах цикла три ряда субъектного расслоения я и, в связи с этим – три ТЗ, которые находятся в сложных, нелинейных отношениях друг с другом:

1. Я - здесь и сейчас – это взрослый рассказчик, указывающий на время воспроизведения, время рассказа, оценивающий далёкие события: Как я теперь понимаю, это был человек добродушный, большого терпения и совестливости(…) Что такое «рогаль», я по сей день не знаю, и как-то лень узнавать. Я соотносится здесь непосредственно с взрослым рассказчиком.

2. Я (или мы) – там и тогда – это мальчик Иван Попов, изображённый с ТЗ взрослого рассказчика. Это я появляется в плане прошедшего времени: Приехали в город затемно. Я не видел его(…) И во мне вдруг пробудилось чудовищное подхалимство, и я сказал строго… В этом случае мальчик является объектом повествования. Я соотносится с взрослым рассказчиком опосредованно, и воспроизведение прошлого опосредовано ТЗ взрослого рассказчика.

3. Я (или мы) – здесь и сейчас – мальчик, воспринимающий события как бы непосредственно в момент их протекания, когда взрослый рассказчик на время устраняется автором, и события прошлого переводятся в план настоящего времени: И вот едем в город – переезжаем(…) А теперь ещё зима. Я на стенке начертил столько палочек, сколько осталось дней до марта. Вычёркиваю вечерами по одной, но их ещё так много!

Выделенные ТЗ (далее соответственно «я-1», «я-2» и «я-3») являются установками на ту или иную эвокационную модель в зависимости от того, какое я организует повествование. Эти ТЗ определяют наличие трёх способов воспроизведения прошлого в рассказах рассматриваемого цикла:

• прямая эвокация, осуществляющаяся с ТЗ «я-1», когда рассказчик обозначает свою настоящую позицию в «плане пространственно-временной характеристики» и свою взрослую позицию в «плане оценки»[8, c. 12]: …теперь знаю: это был человек редкого сердца – добрый, любящий… Этот способ воспроизведения появляется на протяжении рассказов относительно редко;

• «историческая» прямая эвокация, осуществляющаяся с ТЗ «я-3». Воспроизведение событий и лиц, их оценка мальчиком производится без вмешательства взрослого рассказчика. В данном случае прошлое не столько вспоминается, сколько переживается заново, лежит в плоскости тех оценок, которые были свойственны персонажу в момент совершения событий. При этом способе эвокации возможна большая детализация изображаемого: Председатель сидит у костра, тихонько звякает ложкой об алюминиевую чашку – хлебает затируху. Протез его отстёгнут, лежит рядом... Худая култышка как-то неестественно белеет на траве;

• опосредованная эвокация, осуществляющаяся с ТЗ «я-2», когда рассказчик воспроизводит и события прошлого (дистанцируясь от них, но не обозначая своего положения), и восприятие и оценку их мальчиком, и свою оценку по отношению к воспроизводимому. В количественном отношении этот способ эвокации преобладает в цикле, и он несёт усложнённую семантику, поскольку в нём встречается сложное переплетение детской и взрослой ТЗ. Здесь может появляться свёрнутая, имплицитная оценка взрослого рассказчика: Я даже вскрикнул…(о реакции мальчика на впервые увиденную им электрическую лампочку).

Каждая ТЗ маркируется какими-либо сигналами того или иного эвокационного воспроизведения. Это, прежде всего, временные формы глагола и обстоятельства места и времени (см. примеры выше). Однако некоторые из таких информантов используются одновременно в разных ТЗ. Например, указатель дейксиса «теперь» встречается и в ТЗ «я-1» (при прямой эвокации) и в ТЗ «я-3» (при опосредованной эвокации) и обозначает соответственно время рассказа или время событий, т. е. в подобных случаях информант сам по себе не может являться сигналом того или иного эвокационного воспроизведения, поскольку сам получает значение только по отношению к какой-либо ТЗ. Поэтому принадлежность отдельных отрезков рассказов цикла к той или иной ТЗ определяется также по содержательным признакам, лексико-стилистическим показателям, синтаксическому строю речи, передающему то или иное эмоциональное состояние. Переходы ТЗ при опосредованной эвокации могут осуществляться в пределах одного предложения, и тогда они обнаруживаются в «плане фразеологии» [8, c. 28-63], имеется в виду включение «чужого» слова в речь рассказчика. Например: Раза два он только спрашивал у встречных, встречные объясняли что-то на тарабарском языке: надо ещё до конца Осовиахимовской, потом свернуть к Казармам… Выделенное слово – стилистический показатель ТЗ мальчика (включённой в ТЗ «я-2» в опосредованной эвокации), для которого названия улиц, впервые слышимые им, звучат бессмысленно. В следующем примере: Под потолком висела на шнуре стеклянная лампочка, похожая на огурец, а внутри лампочки – светлая паутинка – образное средство определяется скорее опытом деревенского мальчика, а не взрослого рассказчика, с чьей ТЗ ведётся в данном случае повествование. Эти примеры показывают усложнённость семантики, которую несёт способ опосредованной эвокации.

Воспроизведение событий с ТЗ «я-3» и оценка мальчиком этих событий фиксируется в отрезках внутренней и несобственно-прямой речи, которые усиливают характерный для «исторической» эвокации эффект непосредственного восприятия и на время приостанавливают действие. Внутренняя речь мальчика иногда не вводится словами взрослого рассказчика (как, например: Я стал думать…), а развёртывается самостоятельно, как повествовательный слой, но её нетрудно вычленить по синтаксическому строю речи, интонации, лексическому составу, содержанию: Эх, папка, папка! А вдруг да у него не так всё хорошо пойдёт в городе? Ведь едем-то мы попробовать (...) И вот надо же – попёрся в город и ещё с собой трёх человек потащил. По этим же признакам выделяется и несобственно-прямая речь, в которой происходит смешение ТЗ «я-2» и «я-3»: Мы долго лежали со светом (…) Хоть бы завтра дедушка не хворал, хоть бы он пришёл, курил бы, лежал на лавке, накрывшись тулупом (он не мог спать на кровати под одеялом), хоть бы он… Мы бы…Я бы снова стал читать этого «Вия» и дочитал бы до конца.

Сложность эвокационной структуры репрезентации действительности в цикле обусловлена не только субъектным расслоением ОР, но и отступлениями в плане хронологии от основной линии повествования – воспроизведением плана «подпрошлого» (воспоминание для ТЗ «я-3» и воспоминание в воспоминании для ТЗ «я-2») и будущего (по отношению к ТЗ «я-3»). Информанты времени, употребляющиеся иногда при воспроизведении плана подпрошлого (вчера, тогда, в прошлом году, раньше) приобретают собственный смысл в зависимости от той ТЗ, где они используются, и одновременно являются сигналами этой ТЗ: Мы в прошлом году сдали тёлочку в колхоз. Нам дали муки, много жмыха и чайник мёда. Употребление глаголов прошедшего времени в ТЗ мальчика в приведенном примере объясняется планом подпрошлого. Информант в прошлом году получает смысловое наполнение относительно ТЗ « я-3», и он не может быть употреблён в ТЗ «я-2» или «я-1», так как получил бы в них другой смысл. План подпрошлого может широко разворачиваться (как, например, в первом и во втором рассказах), и тогда он воспроизводится так же, как и события основной линии, т. е. с переключением ТЗ, с включением диалогов.

Рассмотрение ТЗ в «плане фразеологии» позволяет выделить не только субъектное расслоение речевой сферы рассказчика, но и сближение в некоторых случаях ОР с ОА. В.В. Виноградов указывал, что соотношение между ними «динамично даже в пределах одной сказовой композиции» [4, c. 118]. В рассказах цикла ОР расширяется до пределов ОА в информативно-описательных контекстах, где преобладают книжные синтаксические конструкции, отсутствуют диалектизмы, а образные средства ориентируются на литературную традицию: Рано утром, когда встаёт солнце, на ниточки эти, протянутые от травинки к травинке, кто-то нанизывает изумрудный бисер – зелёное платье степи блестит тогда дорогими нарядами. Встречаются и лирические отступления, в целом не характерные для формы сказа, в которых тоже угадывается авторское воспроизведение, обработка автором речи рассказчика. Например, чувства мальчика при прощании с рекой воспроизводятся в сложных предложениях с инфинитивными конструкциями и синтаксическим параллелизмом: Теперь не сидеть мне на её берегах с удочкой, не бывать на островах, где покойно и прохладно (…) и никогда, может быть, не испытать теперь величайшее блаженство – обратный путь домой. Итак, «план фразеологии» позволяет выделить четвёртую ТЗ – авторскую, не обозначенную в «плане пространственно-временной характеристики» и в «плане оценки»[8, c. 12], и, следовательно, четвёртый (несубъективизированный) способ эвокации. Автор угадывается также в воспроизведении и конструировании диалогов, занимающих немалое место в цикле (что тоже является отступлением от сказа). Ремарки, сопровождающие диалоги, хоть и редки, но не однообразны (как в сказе). Встречаются распространённые ремарки, выполняющие функцию повествования, и, тем самым, свидетельствующие об интенции ОА.

Репрезентация событий далёкого прошлого и их оценки связана со структурой ТЗ и с особенностями вышеназванных способов эвокации. Во-первых, наблюдаются некоторые различия в речевом оформлении отрезков, принадлежащих разным способам эвокации, т.е. стилистические колебания, связанные, с одной стороны, с формой сказа, с другой – с использованием книжных средств выражения. Диалектизмы, просторечные и разговорные слова, помогающие создать атмосферу изображаемого, широко употребляются при опосредованной и «исторической» эвокации и очень редко – при прямом воспроизведении и в тех отрезках, где проявляется ОА. При этом отмеченное выше проявление ОА в «плане фразеологии» встречается только в ТЗ «я-3», т. е. автор «помогает» только мальчику в воспроизведении тех или иных событий и чувств (описание степи и прощание с рекой, описание процесса погружения в сон и работы на жнейке).

Во-вторых, содержательные возможности каждой ТЗ неодинаковы. Например, план будущего может появляться только в ТЗ «я-2» (в силу того, что ТЗ «я-3» ограничена в объёме знания): Не знал я тогда, что навсегда ухожу из родного села. То есть буду ещё приезжать потом, - но – так, отдышаться… Вот уж не знал! ТЗ «я-1» имеет свои особенности в содержательном плане – только в ней появляются «информационно-обобщающие типы изложения» [5, c. 90]: А ещё, я теперь догадываюсь, что в трудную, горькую пору нашей жизни радость – пусть малая, редкая – переживается острее, чище.

В-третьих, неодинаково разворачивается дискурс (текст, как «форма повествования» [6, c. 302-313]).При «исторической» эвокации дискурс удлиняется за счёт внутренней речи мальчика. Кроме этого, план настоящего времени в ТЗ « я-3» (даже при воспроизведении подпрошлого) приостанавливает действие, создаёт иллюзию непосредственного восприятия происходящего мальчиком, когда читатель становится сопричастным не фабульному развитию (как в ТЗ « я-2»), а этому восприятию. И в опосредованной, и в «исторической» эвокации дискурс отходит на задний план, подчиняясь репрезентации событий. В то же время прямая эвокация делает возможными такие случаи, когда дискурс, как форма повествования, может напомнить нам о своём собственном существовании: Можно бы сейчас написать, что в ту ночь мне снились большие дома, самолёт, лампочка… Можно бы написать, но не помню, снилось ли(…) Я тут частенько восклицаю: счастье, радость, праздники! Но это – правда… Дискурс в данном случае как бы отказывается от основной линии изложения, «чтобы обратить внимание на самого себя» [6, c. 309].

Таким образом, репрезентация событий прошлого в цикле «Из детских лет Ивана Попова» представляет собой сложно организованное соотношение разных ТЗ, возникающих в результате субъектного расслоения речевой сферы рассказчика (взрослая, детская и смешанная ТЗ) и в результате сближения в некоторых случаях ОР с ОА. Точки зрения могут чередоваться друг с другом или иногда сложно переплетаться. Эти особенности объясняют наличие в рассказах цикла разных способов воспроизведения, обозначенных нами как прямая, «историческая» и опосредованная эвокация, а также несубъективизированная авторская эвокация. Разные типы эвокации несут разную семантику при воссоздании картин прошлого. Различия между способами эвокации заключаются в их речевом оформлении, в содержательных возможностях каждого способа, в форме повествования. В конечном итоге различающаяся репрезентация воссоздаваемых событий вызывает разное восприятие их читателем.

Отметим, что соотношение эвокационных типов в каждом рассказе неодинаково, что позволяет сделать предположение об определённой роли этого соотношения в образовании цикла и наметить перспективу исследования эвокационной структуры репрезентации действительности в рассказах как циклообразующего фактора.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

2. Чувакин А. А. Смешанная коммуникация в художественном тексте: Основы эвокационного исследования. Барнаул, 1995.

3. Тураева З.Я. Лингвистика текста. М., 1986.

4. Виноградов В. В. О теории художественной речи. М., 1971.

5. Василевская Л.И. Типы речи и композиционно-речевые приёмы в рассказах В.М. Шукшина // Творчество В.М. Шукшина. Поэтика. Стиль. Язык. (К 65-летию со дня рождения). Барнаул, 1994.

6. Общая риторика. М., 1986.

7. Заика В. И. Поэтика рассказа (Языковые средства актуализации смысла). Новгород, 1993.

8. Успенский Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970.

Г.В. Кукуева

Алтайский государственный университет,

Барнаул