Алтайский государственный университет, Барнаул диалогичность и субъективность публицистического текста в функциональном аспекте

(на материале статьи В.М.Шукшина «Как я понимаю рассказ»)

Последние годы в лингвистических исследованиях выдвигаются на первый план вопросы, связанные с говорящим субъектом, его отношением к окружающей действительности, к используемым им языковым средствам и его интенциям [1].

Субъективность в лингвистике в широком смысле означает выражение соотнесенности речевого произведения с его производителем - говорящим. Субъективность понимается нами как многоаспектное комплексное выражение отношения говорящего к высказываемому, включающее три стороны: экспрессивности, субъективной модальности и персональности высказывания. Экспликация субъективности может означать установление в целом тексте лица-источника, от которого исходит сообщение, и интерпретировать его на базе категории образа автора. Поэтому, анализ средств субъективации авторской письменной речи позволяет рассмотреть одну из граней образа автора, выявить его структуру. Экспрессивные средства, выражающие авторское начало, представлены, главным образом, в синтаксисе. Средства субъективации, содержащие эмоциональное начало, – обычно, на уровне лексики.

Со времен Ш.Балли различаются две цели в аффективном факторе: выражение субъективного мира говорящего (чувства, настроения) и использование языковых средств, отражающих диалог с адресатом [2]. Итак, эмоциональное и экспрессивное существенным образом различаются. Эмоция преднамеренна, так как она связана с чувствами. Экспрессия же задана как средство воздействия на адресата, когда говорящий осознает преднамеренность использования определенных языковых средств.

Целью статьи явилась выработка методики контекстологического анализа доминантных субъективных факторов авторского слова, возникающих на фоне диалогичности публицистического текста.

Актуальным является рассмотрение данного вопроса сквозь призму композиционно-речевой структуры образа автора. «Автор произведения, - по М.М.Бахтину, - присутствует только в целом произведении, и его нет ни в одном выделенном моменте этого целого, менее же всего в оторванном моменте его, где содержание и форма неразрывно сливаются, и больше всего мы ощущаем присутствие его в форме» [3, с. 362].

Непосредственным объектом исследования в данной работе является статья В.М.Шукшина «Как я понимаю рассказ» (1964).

Предмет исследования – выявление и соотношение доминантных субъективных факторов авторского слова, возникающих на фоне диалогичности публицистического текста и рассматриваемых в аспекте экспрессивности и персональности высказывания.

Предположим, что диалогичность публицистического текста, рассматриваемая в аспекте категории образа автора, выполняет не только текстообразующую функцию, но и порождает особое ситуационное поле, которое по своей природе субъективно.

Основой публицистических высказываний В.М.Шукшина является определенная ситуация. Важен повод, мотив: пришло письмо в редакцию, обсуждается фильм, книга, беседа с корреспондентом, ответы на вопросы анкеты журнала. Все это вызывает рефлексию автора. Сиюминутный взрыв негодования, накипевшая боль, недопонимание, обида, - вот что порой провоцирует Шукшина. Желание досказать, дообъяснить, выразить свою мысль яснее, оправдаться, открыть душу, при этом не растерять чувства собственного достоинства, но самое главное сказать так, чтобы поняли. Он считал: «Искусство – так сказать, чтобы тебя поняли. Молча поняли и молча же сказали «спасибо» [4, с. 466].

Уже в начале литературного пути Шукшина волнуют проблемы творчества: «Попробуйте без всякого отношения пересказать любую историю – не выйдет. А выйдет без отношения, так это тоже будет отношение, и этому тоже найдется какое-нибудь определение, какой-нибудь «равнодушный реализм». Ведь известно, что даже два фотографа не могут запечатлеть один и тот же предмет одинаково, не говоря уже о писателе, у которого в распоряжении все средства живой жизни. Другое дело, что нет и писателя без искренней тревожной думы о человеке, о добре, о зле, о красоте. Это так.» («Как я понимаю рассказ»). А может ли сам Шукшин «без всякого отношения пересказать любую историю»? И насколько умело он использует имеющиеся «в распоряжении все средства живой жизни». И сможет ли читатель по этим «средствам живой жизни» воспроизвести образ автора. Поиск ответов на заданные вопросы возник как отклик на скрытый диалог, заложенный внутри шукшинской статьи.

К отличительным особенностям публицистического стиля относят, главным образом, особые взаимоотношения между сторонами общения, построенные на основе императивной речи, «призванной не только сообщить о чем-то и не только выразить отношение к сообщаемому, но и воздействовать на убеждения или поведение читателя, на его оценку тех или иных факторов» [5, с. 63; 6].

Особенность анализируемого текста – эксплицитная субъективность: автор не отстранен от изображаемого, является центром изображаемого, непосредственным действующим лицом.

Первая актуализация автора – заголовок «Как я понимаю рассказ» я – здесь – сейчас и вот вам (читателям) мое отношение – “понимаю”. И далее: «Начну с кино, как ни странно». Момент говорения означает, что говорящий сейчас, здесь, в персональном существовании обретает смысл бытия. Коммуникативное лицо, персональность высказывания занимает лишь часть из возможных выражений субъективности публицистического текста. Определим эту часть как семантический центр субъективности. Помимо структурирующей роли начала, в которой как бы закодирован особый смысл сообщаемого и его настроение, создается атмосфера диалога. Заданная парцеллированная конструкция передает субъективный тон последующего сообщения: речь будет краткой, прерывистой, с большим количеством логических акцентов. Актуализация автора порождает и диалог с читателем. С первых слов автор стремится к пониманию, осознавая ответственность за произносимое слово. Именно это высказывание является внутренним источником саморазвития целого статьи и доминантным субъективным фактором авторского слова: автор заявил о себе, при этом выразив отношение к высказанному «…как ни странно». Для кого «ни странно», для самого автора или для читателя?

Читатель – вот тот ориентир, ради которого с чувством долга и ответственности, с открытой душой пишет автор. В начале статьи, на пути к диалогу, автор и читатель – фигуры разных структурных уровней; постепенно, по мере движения субъективных смыслов происходит сближение автора и читателя: «я» становится «мы», «наше», достигается взаимопонимание в диалоге.

Чтобы ярче и выразительнее преподнести мысль в слове, привлечь внимание и «слиться» с читателем, дабы со стороны взглянуть на проблему, Шукшин подключает все средства экспрессии. Таким образом, выбор средств зависит и от характера передаваемой информации и от желания автора вступить в диалог с читателем. Одна из форм субъективной передачи авторской речи – лексический повтор с синтаксическим распространением: «Всякое зрелище, созданное художником ради эстетического наслаждения, есть гармония красок, линий, света, тени, движения. Главное движения. Мертвым искусство не бывает. А движение не бывает кособоким, кривым, ибо это уже не движение, а развал на ходу».

«Движение» - лейтмотив всей речевой структуры автора и внутреннего субъективного смысла текста, отражает релевантный для автора комплекс чувств и идей,- и следовательно, принимает непосредственное участие в формировании и выражении субъективности всего произведения: «Раздражает…- все, что не жизнь в ее стремительном, необратимом движении.», «Я обнаруживаю с грустью, что бежал слишком скоро,…, мое движение прекратилось.», «Я говорю…все о том же законе движения.», «А ритм жизни нашей (ХХ века) довольно бодрый.», «Дела же человеческие, когда они не выдуманы, вечно в движении, в неуловимом вечном обновлении.», «…сохранил это движение, не умертвил жизни.».

Таким образом, мотив «движения» является сюжетообразующим элементом и семантической доминантой произведения.

Акцентируя в начале статьи внимание читателя на мотиве «движения» в кино, используя сегментированные ритмически построенные конструкции (здесь и парцелляция и именительный темы, и цепочки номинативных предложений и т.п. – cм. об этом : [7] ), автор и далее развивает мысль о быстротечности жизни, сосредоточив внимание на рассказе (как жанре). Так убедительно звучит аргумент: «И, стало быть, тот рассказ хорош, который чудом сохранил это движение, не умертвил жизни…».

Для большей выразительности и убедительности используется диалог с воображаемым лицом: «Иду сейчас по улице,- начинает рассказывать человек,- вижу, идет старушка. Поскользнулась – бряк! А какой-то верзила кэ-эк захохочет… Так, наверно, он будет рассказывать. А если бы он начал так: «Я проснулся сегодня в каком-то подавленном состоянии. Ночью кошмары какие-то снились – звери какие-то…» – «Выпил вчера?» – поинтересуется знакомый рассказчика. Что он должен ответить? «Я ему про старушку, а он мне про «выпил»! При чем тут я? Старушка за углом упала. Так что ли? Хуже всего, когда возникает такой вот вопрос: ты о чем?». Автором разыгрывается мнимая ситуация: а что если бы? Участники только подразумеваются – рассказчик и знакомый рассказчика. Через игру воображения автор доводит свою мысль до читателя. На пересечении субъектных планов воображаемых персонажей проявляется образ автора. За сменой реплик проглядывает сам автор, ставящий диагноз и дающий советы как правильно излечиться. «Ведь нельзя, наверно, писать, если не иметь в виду, что читатель сам «досочинит» многое.». Определенное отстранение говорящего обусловливает перемещение семантического центра субъективности от «я» к «он» - другой подразумеваемый писатель, и «он» – читатель. Происходит скольжение субъектных планов: автор перемещается на позицию читателя, навязывая ему свою функцию («сам «досочинит»). Наблюдается опосредованный диалог автора с читателем. Атмосфера диалога – субъективна. Перед автором сложная задача – каждый собеседник должен как бы заново возвращаться от такой ситуации к «самому себе», в свой субъективный мир. Только тогда он является личностью для своего собеседника.

Текст статьи «Как я понимаю рассказ» насыщен экспрессивными конструкциями, усиливающими авторское начало. Наиболее экспрессивно значимым в тексте является именительный темы: «Кино. Зрелище несколько грубоватое, потому что тут налицо психоз массовости восприятия». Тема выделена в отдельное предложение преднамеренно («Кино»), чтобы облегчить восприятие и тем самым привлечь внимание читателя. Вновь происходит скольжение субъектных планов: автор – зритель и оценка «зрелище несколько грубоватое» характеризует автора как человека, имеющего отношение к данному виду искусства.

Шукшину удается создать широкую картину движущейся действительности: «Не фотография, не натурализм, не бытописательство, не упрощенство, но житейски правдивое явление...», «Ищутся начала, концы, завязки, развязки, подвязки…». Цепочки номинативных предложений, описывая действительность фрагментарно, синтаксически не развернуто, задают динамизм и выразительность авторской речи.

Авторскую позицию можно распознать по вводным словам, вставным ремарочным конструкциям: «Всякий раз, когда я начинаю смотреть «Чапаева», я как будто начинаю бежать (прямо до галлюцинации)». Автор делится своими личными ощущениями, чтобы показать, как искусство кино может воздействовать на зрителя.

Скольжение по чужим субъектным позициям становится повторяющейся особенностью автора: то он как автор, ведет нить размышлений («Начну с кино, как ни странно.»), то - как зритель в зрительном зале («И всякий раз, когда фильм подходит к концу, я обнаруживаю с грустью, что бежал слишком скоро…»), то он предполагаемый персонаж в роли писателя («А если бы он начал так: «Я проснулся сегодня в каком-то подавленном состоянии.»), то он ведет беседу задавая себе вопросы и отвечая на них («Ну а вывод? А отношение? А стиль автора? А никто и не покушается ни на вывод, ни на смысл, ни на стиль.»), и наконец , сам становится читателем («И, стало быть, тот рассказ хорош, который чудом сохранил это движение, не умертвил жизни, а как бы «пересадил» ее, не повредив, в наше читательское сознание.»).

«Субъектные планы каждого из образов последовательно входят друг в друга, подчиняя себе предшествующие и организуя единую иерархную категорию образа автора»[8].

Вышесказанное позволяет выделить три варианта экспликации говорящего субъекта: в начале анализируемой статьи – определенное самовыражение, далее – отстранение говорящего и в конце – обобщенное выражение («наше читательское сознание»).

Диалог автора и читателя состоялся, более того, взаимопонимание достигнуто.

Проведенный контекстологический анализ позволяет сделать вывод о взаимосвязи таких категорий, как субъективность и диалогичность: именно субъективность, возникшая из атмосферы диалога, функционируя как системообразующий фактор, обеспечивает диалогичность, как существенное свойство публицистической системы.

Итак, анализ имеющихся в распоряжении автора «средств живой жизни» (для нас – доминантные субъективные факторы авторского слова) позволил выявить эволюцию выражения персональности в данном публицистическом тексте. Общую тенденцию в эволюции доминантных субъективных факторов авторского слова и семантического центра субъективности можно определить как движение от прямого выражения авторского видения ко все более опосредованным приемам его выражения. Эволюция может быть объяснена стремлением автора к диалогу с читателем. Результатом этого диалога является приобщение читателя к концептуальной картине мира автора. Таким способом В.М.Шукшиным решается основополагающая коммуникативная задача публицистического текста - «так сказать, чтобы тебя поняли».

ПРИМЕЧАНИЯ

1.Ефанова Л.П. Субъект – базовый компонент семантической структуры предложения. М., 1991.

2.Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

3.Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

4.Шукшин В.М. Из рабочих записей // Шукшин В. Я пришел дать вам волю. Барнаул, 1991.

5.Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. М., 1977.

6.Солганик Г.Я. Выразительные ресурсы публицистики // Поэтика публицистики: Сб.ст. М., 1990.

7.Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. М., 1990.

8.Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971.

Т.М. Михайлюк

Алтайский государственный

технический университет,

Барнаул