Глава 3. Ориген как экзегет

Прежде чем обратиться к анализу отдельных мест «Комментария на Иоанна», нужно дать несколько общих замечаний касательно специфики оригеновского подхода и тех основополагающих принципов библейской экзегезы, которые заявили о себе уже у его предшественников.

Во-первых, Ориген, как и другие раннехристианские учителя, обнаруживает исключительное доверие к Септуагинте, на которую он опирается даже тогда, когда ее перевод ошибочен и не отражает еврейского текста. Оба текста, еврейский и Септуагинта, считаются им богодухновенными, разночтения объясняются или как ошибка переписчиков, или относятся на счет божественного замысла. Если в ранние годы Ориген не говорил о возможных ошибках переписчиков, но все расхождения полагал следствием божественного вмешательства, то позже, напротив, довольно часто затрагивал эту тему, в связи с чем можно говорить о некотором генезисе его взглядов и даже попытаться приблизительно датировать некоторые книги⁷⁸. Если говорить о позиции зрелого Оригена, то еврейский текст – первый и главный критерий для него, а что касается Септуагинты, то он старается проводить политику возможного соглашения двух текстов: Септуагинту он корректирует на основе еврейского текста, но не наоборот; такая коррекция – крайний случай, вызванный ошибкой переписчика или незнанием самих переводчиков, но чаще Ориген пытается показать обоснованность варианта Септуагинты, ссылкою на замысел Бога, таким образом дополняющего еврейский текст христологическими мотивами.

Кроме того, Ориген использует переводы Акиллы, Симмаха и Феодотиона, о которых в «Комментарии на Иоанна» говорит как о тех, «кто никогда не искажали полученного»; он использует их, показывая разночтения, без того, чтобы отдавать преимущество какому-либо варианту, и иногда корректирует на их основе Септуагинту. Довольно часто, приводя необычные толкования вариантов чтения Ветхого Завета, Ориген ссылается некоего еврея и именно у него берет информацию мидрашистского типа. Были попытки идентифицировать этого еврея как Акиллу или некоего раввина, но, например, Хансен считает, что то был еврей-христианин. Итак, отношение Оригена к Писанию, было более научным, чем у многих его предшественников: он знал еврейский настолько, что мог читать на нем и транскрибировать еврейские слова на греческий язык⁷⁹, он достаточно равнодушен к мифам о составлении Септуагинты, наконец, он готов признать возможность ошибок в Писании, относя их, правда, исключительно к человеческому фактору. С другой стороны, его желание объяснять некоторые разночтения ссылкою на божественный замысел кажется современным ученым странной непоследовательностью блестящего филолога, стоявшего на высоте современной ему научной критики⁸⁰. Удивляет также тот факт, что приводя большое количество вариантов и разночтений, Ориген сравнительно редко делает решительный выбор в пользу одного из них, а чаще ограничивается несколькими замечаниями, из которых никак нельзя сделать вывод о его предпочтениях. Однако подобная осторожность Оригена является следствием того исключительного влияния, которое оказывает на его экзегезу принцип богодухновенности Писания. Если некоторые несостыковки можно и нужно объяснять ошибками перевода или переписывания, то там, где это невозможно, остается искать какой-то другой «неисторический» тип объяснения. В этих поисках Оригеном движет мысль, что одна и та же идея, одно и то же духовное событие могут представать в разных «исторических» формах, будь то разные варианты чтения для одного и того же библейского места, разные исторические отчеты для одного и того же события⁸¹, наконец, различные описания схожих в каком-то отношении ситуаций. Поэтому существенным моментом формы его толкований являются постоянные перечни лиц, событий, цитат, в которых, по его мнению, реализуется некий замысел Духа, и анализ которых способен это замысел вскрыть. Так, объясняя некоторое место, Ориген берет его в контексте всей Библии, а не только книги, им толкуемой, и иногда кажется, что он берет без разбора все места, написанные в разное время и по разному поводу, считая их, однако, пронизанными единым смыслом. Болотов В.В. отмечал, что если антиохийцы, сопоставляя схожие библейские места, ищут минимум смысла, чтобы распространить его на все эти фрагменты, то александрийцы с той же целью ищут, напротив, максимум смысла. Нужно сказать, что максимум смысла обнаруживается не в одном фрагменте, но, скорее, есть составляющая всех их, т.е. сложное целое, раскрывающееся в каждом из фрагментов по-особому. Поэтому Ориген определяет задачу своей экзегезы, например, так: «Необходимо показывать, что каждое из ныне рассматриваемых речений сопоставимо с другим, подобным ему, и проводить этот взгляд до конца в отношении каждого из речений, дабы указать на созвучие того, что кажется противоречащим, и, равным образом, объяснить своеобразие каждого речения»⁸². Так проявляется важная установка, характеризующая его подход: Писание должно быть объяснено посредством Писания!⁸³ Для Оригена Библия подобна дому со множеством запертых комнат, и на каждом ключе есть знаки, объясняющие, к какой он двери, но только мудрый способен увидеть единство и связность всей Библии⁸⁴.

Таким образом, вдухновенность и единство Писания являются двумя столпами оригеновской экзегезы. Согласно Хансену, доказательство вдухновенности Писания идет у Оригена по кругу: Писание вдухновено, поскольку содержит боговдухновенные идеи, и поскольку оно вдухновено, оно содержит такие идеи. Но, считает исследователь, Ориген, будучи зрелым философом, умело маскирует этот круг и выдает такое положение: Писание вдухновено, поскольку оно вдохновляет (внушает). Так, в первой главе четвертой книги «О началах» Ориген пишет, что только божественная сила Писания могла без помощи риторических красот неизъяснимой силой привлекать читателей и заставлять их верить в него, на что не способен ни один языческий текст. С другой стороны, быстрое распространение христианства и исполнение в нем пророчеств Ветхого Завета есть еще одно доказательство вдухновенности Писания. В той же четвертой книге, следуя уже утвердившейся в кругу христианских писателей традиции, Ориген собирает доказательные тексты, т.е. ветхозаветные речения, сбывшиеся с приходом Христа.

Следствием вдухновенности является непогрешимость Писания, принцип, применение которого хотя и менялось у Оригена со временем, но который никогда не переставал быть ключевым для его экзегезы. Воплощение Христа было не только воплощением в человеческий облик, но и воплощением в Писании, которое и есть воплотившееся Слово, как таковое непогрешимое. Этим же, кстати, объясняется и единство Писания: если в греческой философии есть много разных слов (пусть даже касающихся истины), то в Писании есть одно Слово! Единство Писания – это не только единство Ветхого и Нового Заветов, но и единство любых частей в рамках последних. Единство Ветхого Завета обосновывали ученые иудеи, Ориген делает то же самое в отношении Нового, когда занимается детальным сопоставлением Евангелий или когда толкуя то или иное евангельское место привлекает фрагменты из посланий Павла и остальных евангелистов.

Наконец, еще одним важнейшим принципом оригеновской экзегезы является принцип аккомодации Писания, т.е. адаптации к уровню читающего. В первой книге «Комментария на Иоанна» Ориген называет Евангелия зрелым плодом Писания, а «Евангелие от Иоанна» – зрелым плодом Евангелий. Он устанавливает даже некую шкалу степеней откровения, когда в шестой книге того же труда, ссылаясь на слова Иисуса, различает пророков по степени знания ими обстоятельств Пришествия. Таким образом, несмотря на доктрину инспирации Писания, Ориген порою проводит мысль о некоем прогрессе откровения. Он сравнивает Ветхий Завет с водою из колодца Иакова, а Новый называет «водою жизни». Получается, что Писание как бы приноравливается к уровню понимания читателей, и если некоторые места кажутся не соответствующими высоте божественного откровения, то причину нужно искать в адресате этих слов. Например, жестокость ветхозаветного Бога объясняется тем, что Бог – врач, лучше всех знающий пути исцеления и ради него допускающий иногда болезненные методы. Поэтому, слова Писания, где Бог выступает провидцем человеческих прегрешений и грозит за них карой, нужно понимать как слова учителя к детям, которые не достигши высоты разумного понимания, не могут быть исправлены никакими другими средствами, кроме как угрозой наказания, или самим наказанием⁸⁵. Очевидно, что такой подход был средством борьбы с маркионитами, специально подчеркивавшими «темные» стороны ветхозаветного божества.

Итак, перечисленные принципы определяют общий характер оригеновской экзегезы. Различные методы, им используемые, постановка вопросов и нахождение ответов – все это задано особым отношением к Писанию, в основе которого лежат представления о богодухновенности, единстве и приспособляемости библейских текстов. Рассмотрим теперь отдельные фрагменты «Комментария на Иоанна», чтобы понять как реализуются в нем эти принципы.