Список использованной литературы

Адамопулос Д., Лоннер У. Дж. Культура и психология на распутье: историческая перспектива и теоретический анализ // Психология и культура / под. ред. Д. Мацумото. СПб., Питер, 2003 (ориг.: Culture and Psychology ed. D. Matsumoto. Oxford, Univ. press, 2001).

Арутюнян Ю. В., Дробижева Л. М., Сусоколов А. А. Этносоциология. М., Аспект-Пресс, 1999.

Бочаров В. В. Антропология, социология и востоковедение // Введение в востоковедение / Под ред. Е. И. Зеленева, В. Б. Касевича. СПб., КАРО, 2011.

Бочаров В. В. Интеллигенция и насилие. Антропологический аспект // Антропология насилия. СПб., Наука, 2001.

Бочаров В. В. Антропология возраста. СПб., СПбГУ, 2000.

Гардинер Г. Культура, контекст и развитие // Психология и культура. СПб., Питер, 2003.

Касевич В. Б. Язык, этнос и самосознание // Язык и речевая деятельность. СПб., 1999. Т. 2.

Ким У. Культура, наука и этнокультурная психология: Комплексный анализ // Психология и культура / Под. ред. Д. Мацумото. СПб., Питер, 2003.

Крысько В. Г. Этническая психология. М., Высшее образование, 2002.

Мацумото Д. Введение // Психология и культура / Под. ред Д. Мацумото, СПб., Питер, 2003.

Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / Под ред. В. Л. Иноземцева. М., Academia, 1999.

Тард Г. Законы подражания. СПб., 1892.

Тишков В. А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М., Наука, 2003.

Barth F. Ethnic Groups and Boundaries. Boston, 1969.

Hsu F. L. K. Psychological anthropology. Cambridge, 1972.

Campbell D. T., Narol R. The mutual methodological relevance of anthropology and psychology // Psychological anthropology. Cambridge, 1972.

Е. И. Зеленев

Образ мира в историческом знании и востоковедение

1. Историческое пространство между прошлым и будущим

Фернан Бродель, один из самых знаменитых историков ХХ столетия утверждал, что история, благодаря способности изучать, может одновременно представлять собою и самое убедительное из возможных объяснений, и самое объективное из возможных доказательств того, что имело место в прошлом⁸⁰. Речь идет о субъектно-объектной двуликости истории. Действительно, история — это описание фактов (не эмпирических, а полученных методом исторического познания), по возможности неоспоримых, и их интерпретации, желательно, обсуждаемые и корректируемые с точки зрения отдельных историков.

Последнее важно, поскольку историк, сколь бы долго и добросовестно он ни работал, никогда не может сказать, что его работа сделана раз и навсегда. Возможно, уместно проиллюстрировать субъектно-объектную двуликость истории анекдотом из эпохи правления российского царя Николая I. Один из придворных подал Николаю I жалобу на офицера, который выкрал его дочь и тайно без родительского благословения с ней обвенчался. Самодержец на жалобе обиженного родителя соизволил поставить высочайшую резолюцию, ставшую своего рода курьезным примером авторитарно-бюрократического мировосприятия: «Офицера разжаловать, брак аннулировать, дочь вернуть отцу, считать девицей». Увы, окружающая нас действительность и возможные интерпретации истории не могут считаться существующими или исчезнувшими по даже монаршему волеизъявлению, хотя нельзя не признать, что такие попытки повторяются с пугающей регулярностью.

Говоря об исторической интерпретации Образа мира, мы неизбежно рассуждаем не только об объекте исторического изучения — событиях прошлого, но также о субъекте исторического знания — историке, его отношении к прошлому и, как ни парадоксально, к будущему, которое в историческом смысле неизменно предшествует прошлому. История — это наука о будущем, которое стало прошлым. Если угодно, именно история за счет изучаемого прошлого и исторически предсказуемого будущего помогает человеку ощущать бытие настоящего не одномоментно, но более-менее продолжительное время, чему способствует исторический Образ мира. Смысл исторического Образа мира — один из так называемых «человеческих смыслов», которые исследует Е. Б. Рашковский. Он, в частности, говорит, что с помощью категории смысла возникает наше представление об истории, как живом и постоянно переосмысливаемом нами единстве трех измерений времени: ретроспективы прошлого, мгновенного и несущегося на нас каждое мгновение настоящего и, наконец, осознаваемого будущего.⁸¹. Трем компонентам времени соответствуют три компонента пространства, выраженные образами места рождения, места пребывания и картиной мира, располагающей представлением о будущем местоположении человека. Возможно, схематичное взаимодействие триад времени и пространства, символизирующих мужское и женское начала природы, создает почву, на которой возникают исторические формы мышления.

Согласно Броделю сила истории в том, что она представляет своеобразное пространство, обладающее познавательной силой⁸². Именно это «опространствленное» понимание «Прошлого-Будущего» роднит историю с востоковедением, предлагая этим двум могучим ментальным потокам слиться в величавую реку Мировой истории. К предложенной Броделем топологии следует добавить временной фактор (Бродель, собственно, так и делает), так как только ретроспективный или перспективный взгляд способен увидеть единство в многообразии пространственных и временных форм исторического миропонимания.

Образ мира — по-видимому, все же необходимое условие для исторического знания. Изначально в самом общем виде он совпадает с кругозором историка, характеризует пространственно-временной континуум, в котором тот пребывает. После работ Генриха Риккерта и Вильгельма Дильтея, творивших на рубеже XIX–XX столетий, этот континуум можно назвать «исторической эйкуменой», а соответствующий ей обобщающий образ — историческим Образом мира.

Мы видим, что у первых хронографов историческое пространство довольно локально и не выходит за границы существующего общества. В месопотамских и египетских хрониках повествуется только о событиях, происходящих соответственно на территории Междуречья или долины Нила. Историческая всеобщность тех далеких эпох исчерпывается бинарной оппозицией «мы/все остальные». Во многом аналогичен характер работы, написанной знаменитым китайским историком I в. до н. э. Сыма Цянем. Первые эллинские историки — «логографы» — также передавали предания исключительно конкретных греческих областей. Историческая ограниченность прошлых эпох сродни экономическим, политическим и культурным ограничениям так называемых «локальных цивилизаций». Но есть в них нечто общее, сводящееся к одной точке отсчета — моменту миросотворения.

Многие из ранних хроник начинаются с «истории до истории», т. е. с описания сакрального события сотворения мира, продолжением которого становится судьба той династии или той страны, или тех народов, которым эти хроники посвящены. Примером такой архаической синтетичности предысторического или квазиисторического взгляда является Ветхий Завет. На его страницах перед нами разворачивается порядок космогонического созидания, который переходит в историю сотворения человека и его Завета с Богом, затем превращается в хронику рода человеческого, а в конечном итоге становится историей избранного племени Израилева. Такой тип предыстории заслуживает определения «этногонии», поскольку пытается объяснить не только происхождение человека вообще, но и отдельных народов. Другой тип космогонических мифов, не имеющих этноцентристской направленности, но связанный с боготворческим началом, мог бы именоваться «теогонией».

Впечатляющая теогоническая «история» миросотворения представлена в древнеегипетской мифологии. Египетские мифы, по-видимому, содержат древнейшие, четырех- и даже пятитысячелетние мифологические версии сотворения мира. Одна из таких легенд-мифов дошла до нас благодаря священному городу Иуну — Городу Столбов. Греки называли его Городом Солнца — Гелиополем (сегодня — это Матарийа, один из районов Каира).

В незапамятные времена не было ни земли, ни людей. Всюду простирались безбрежные воды — «Великое озеро» или «Великий океан». Это не была нынешняя вода, а древняя, первозданная «вода» бескрайнего и бездонного океана Нун. Окаменевшие, холодные «воды» Нуна были недвижны. Не было ни воздуха, ни тепла, ни света: всюду царил мрак — первозданный Хаос и Покой. Не существовало времени, не было никого, кто бы его исчислял, и так продолжалось долго. Но вот однажды Дух изначальных «вод» почувствовал желание творить и, когда он произнес слово, Мир сразу воплотился в собственном Образе, уже существовавшем в сознании духа до того, как он произнес слово, ставшее причиной сотворения мира. Следующим этапом творения стало явление из «первозданных вод» Ра, бога Солнца, в чьем сияющем образе была воплощена всемогущая сила божественного духа. Заколыхались древние воды, заплескались, и на поверхности их появился великий бог Атум-Ра. «Я есть, я существую!» — воскликнул он, и Хаос содрогнулся от громоподобного голоса, возвестившего начало жизни. «Я сотворю мир. Я сделаю это, ибо мое могущество велико, я сумел сам себя создать из “вод” океана! Нет у меня отца, нет матери; я первый бог во Вселенной, и я сотворю других богов!» — возвестил Атум-Ра.

Мысленно задумал Атум-Ра создать богов, представил себе их образы… и выдохнул из своего рта первого бога Шу (Воздух) и выплюнул первую богиню Тефнут (Влага). Но первые боги мгновенно потерялись в кромешной темноте, царящей вокруг. В отчаянии бог Атум-Ра вырвал у себя глаз и повелел ему идти на розыски пропавших детей. Так появилось Божественное Око (этот символ широко распространен в христианстве, в масонской символике), которое вскоре нашло детей и вернуло их богу-отцу. Благодарный Атум-Ра превратил глаз свой в змею-кобру и поместил Солнечное Око себе на лоб. В честь этого с давних пор — змея-кобра украшает короны богов и фараонов. Зовут змею Урей. Если она замечает врагов, то уничтожает их лучами света, исходящими из ее глаз. А вокруг, как и прежде, все было объято непроглядным мраком и полным безмолвием. В «океане» не было ни клочка суши, на которую бы мог ступить бог. Воспарил Атум-Ра над бездной, произнес священные заклинания, и вот среди волн и пенных брызг выросла первая суша — холм Бен-Бен. Обелиски Гелиополя символизировали собой именно эту первую сушу, появившуюся из океана; со временем скошенный под углом в форме стамески или прямоугольный, заостренный кверху монолит стал символом почитания солнца, первые лучи которого озаряли по утрам полированную вершину обелиска. Сегодня обелиски — неотъемлемая часть архитектурного убранства многих городов мира⁸³.

Стали первые боги жить на холме Бен-Бен. Шу (Воздух) женился на богине Тефнут (Влага). От этих двух богов, от соединения Воздуха и Влаги, родились Геб (Земля) и Нут (Небо), а они в свою очередь породили двух богов и двух богинь: Осириса, Сета, Исиду и Нефтиду. Стало теперь богов всего девять. Так и возникла Великая Девятка богов — Эннеада, как называли ее греки. Заплакал Атум-Ра от радости, видя творения рук своих, и оросил слезами землю. Возникли из слез и земли (глины) люди и расселились по всему свету⁸⁴.

Другая легенда о сотворении мира была известна в находившемся в трехстах километрах южнее Каира городе Шмуну или Гермополе, как его называли греки. Согласно ей, в первозданную тьму Хаоса влетела Великая белая птица, и ее голос прорезал бесконечное безмолвие. Она снесла яйцо, которое раскололось, и оттуда вырвался первозданный свет и вышел воздух. Свет дал начало жизни на земле, а воздух разделил небо и землю. Жрецы Гермополя утверждали, что их город стоит на самой древней земле. Именно на этом месте находился древний Остров пламени, на котором лежало первозданное яйцо, и скорлупа его зарыта в земле Гермополя. Пантеон богов Гермополя включал восемь древнейших египетских божеств, существовавших еще до сотворения Мира в эпоху первичного Хаоса. В честь великой восьмерки город и получил свое название Шмуну — «Город Восьми» и считался местными жрецами главным египетским центром религии и магии⁸⁵.

Вообще, история многое черпала из мифологии и наоборот, но главное обретение истории — мифологический Образ мира, который нередко облекался в сакральные религиозные одежды — теократическую историю — и начинал жить собственной жизнью: в мифы верили и считали, что от мифических персонажей — богов — зависит судьба человека. Каким бы сказочным ни было содержание мифа, все же между ним и сказкой всегда имеется четкое отличие — мифы питали историю, а сказки — нет.

По сути, мифологические сюжеты приближены по смыслу к историческим фактам, но историей не являются в силу отсутствия научных доказательств. Они участвовали в формировании совершенно нового явления ментальных полей древних культур — исторического сознания, внимания и уважения к прошлому. Люди древних эпох понимали, что прошлое оказывается «состарившимся будущим», способным вновь и вновь повторяться. Наконец, в сознании веривших квазиисторическим сюжетам мифов росло убеждение в историческом моногенезе мира — происхождении мира из единого начала.

История в более близком нам смысле этого слова появляется лишь тогда, когда взгляд исследователя оказывается перенесен на Другое, на уже пережитое — прошлое, или Инаковое, тоже прошлое, но пережитое кем-то иным, иной цивилизацией. Этот перенос взгляда с настоящего на прошлое вызывается невиданным дотоле конфликтом и формирует внутреннее исследовательское напряжение между переживаемым мгоновенным настоящим и воображаемым прошлым. На самом деле переживается именно прошлое, а настоящее воображается, поскольку оно мимолетно, но история меняет их местами, дарит нам свое историческое продолжительное настоящее за счет известного прошлого и ожидаемого предсказуемого будущего — вот в чем состоит психологическое чудо истории, делающее ее столь привлекательной. Прошлое и настоящее естественным образом дополняют друг друга, что очень хорошо почувствовал и высказал блестящий германский историк Иоахим Густав Дройзен. Он утверждал, что прошлое нам интересно не потому, что оно было, а потому, что оно еще в некотором смысле есть, действует, поскольку оно взаимосвязано с историческим, т. е. нравственным миром, нравственным космосом»⁸⁶.

История, таким образом, дарит нам настоящее, но она же позволяет увидеть особым образом исторически организованное прошлое. За два поколения до Геродота Гераклит констатировал: «Война — царь всех. Одних она делает свободными, других — рабами…». Геродот попытался найти причину этой Войны. «Отец истории» начинает свою работу следующими словами: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение, и великие и удивления достойные деяния, как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом»⁸⁷. Рождается исторический принцип, требующий двигаться от описания события к выявлению его смысла. Историк уже не довольствуется ответом на вопрос «как», но стремится найти ответ на вопрос «почему».