4.2. Реконструкция и характеристика специфики народной жизни древних цивилизаций (Восток — Запад)

Особенностью подхода Соловьева в изучении действия объективных факторов в исторической жизни народов является выделение двух эпох, в пределах которых эти факторы имеют различное значение. Одно дело—эпоха «движений» и «подвигов» народов, становления их специфических национальных «характеров». Другое — эпоха сложившихся исторических индивидуальностей. Грань между ними достаточно условна, но выступает в отчетливой форме, когда наблюдению историка представляется взаимодействие «народов-детей» и «народов возрастных» [37, 450]. Например, после оседания в Европе первого потока арийских племен (эллинов, италийцев и иберов) сложившаяся здесь цивилизация и государственность (в конечном счете, в лице Римской империи) столкнулась с новыми потоками варваров (кельтов, германцев, славян).

Все три народа проявили на этой стадии значительную активность, свойственную арийцам. Но их исторические судьбы сложились различным образом. Германцы и славяне, выступившие позднее, когда Рим вступил в полосу разложения и распада, основали собственные государства и стали основными деятелями в новый, христианский период всемирной истории. Что касается галлов (кельтов), то здесь историк имеет дело «с народом, который не успел основать сколько-нибудь крепкого государственного тела ни в границах целого племени, ни в границах известных частей его» [50, 450].

Кельтский пример Соловьева интересен во многих отношениях. Но, прежде всего, как пример народа, который не вошел в число так называемых «всемирно-исторических народов» (в силу указанных выше причин), но выступает тем не менее как важный предмет в наблюдениях Соловьева. Многие исследователи считают, что Соловьев, подобно Гегелю, разделял народы на «исторические» и «неисторические». Следует сказать, что в такой терминологии мысль Соловьева передана не очень точно. Ученый просто констатировал тот факт, что — как в жизни людей, так и в жизни народов — могут быть достигнуты разные степени их развития. В том числе и та, когда, сформировавшись в государственный организм, народы вступают в контакты и преемственное взаимодействие с другими такими же историческими «единицами».

Соловьев представлял процесс всемирной истории как процесс непрерывного расширения «исторической сцены» [80, 3], на которой действуют и «возрастные» (цивилизованные) народы, и «народыдети» (варвары). В его наблюдениях фигурируют и первые и вторые, хотя основной акцент сделан на тех, которые «принимают участие в общей жизни человечества» [80, 3]. Оговорив данное обстоятельство, представим главные народы в «Наблюдениях» Соловьева, оказавшиеся именно объектом наблюдения ученого, а не результатом включения в историю в силу каких-либо аксиологически-идеологических предпочтений и пристрастий, как у романтиков, или в качестве элементов некоторой изначальной спекулятивно-логической конструкции, как у Гегеля. Этих народов (если «Наблюдения» брать вместе с примыкающими к ним обобщающими работами Соловьева по русской истории) — тринадцать. Китай, Египет, Ассирия и Вавилония, Финикия, Индия, Мидия и Персия, Греция, Рим, еврейский народ, германские народы Западной Европы, Россия — это государства-цивилизации с оформившимся характером народов, их представляющих.

Перечень народов практически тот же, что и у Гегеля. Но картина их жизни, которая представляется ученому-наблюдателю, существенно отличается от изображения, полученного в рамках «философии истории». Соловьев наблюдает именно жизнь народов, а не всемирное человечество, хотя история последнего и складывается в итоге из множества этих индивидуальных (национальных) историй. Предмет наблюдения, следовательно, здесь иной, нежели предмет рационального изображения у Гегеля. Границы движения познающей мысли Соловьева заданы именно «национальной» рамкой. Что же видит ученый? Прежде всего, глубокое различие, которое характерно для исторической жизни наблюдаемых во всемирной истории народов, видит различие их исторических судеб, роли и значения для всемирной жизни человечества. Посмотрим, как же Соловьев объясняет эти различия и это своеобразие.

Линий объяснения в «Наблюдениях» несколько; сводя их к главным, обнаруживаем три плоскости, в которых движется мысль Соловьева. Вводятся они постепенно, по мере того как история того или иного наблюдаемого народа дает историку для этого соответствующие указания и основания для выводов. Но чем ближе к финалу, тем стройнее, яснее, нагляднее выступает общая объяснительная схема. Причем, обнаруживаемые в «Наблюдениях» перестановки в отношении последовательности рассмотрения народов во всемирной истории (в сравнении с «Философией истории» Гегеля) ярче всего обнажают принципиальное различие между способом спекулятивного логического конструирования исторических индивидуальностей (народов-принципов) и научными методами детерминистического объяснения своеобразия реальных исторических народов. С другой стороны, они свидетельствуют о продуманности заранее всего этого плана и самой объяснительной схемы.

При характеристике понятийного аппарата Соловьева было зафиксировано различие, которое устанавливается между действием основного закона исторического развития («закон роста») и объективных условий исторического существования народов. Сами эти условия сведены у него к трем основным: 1) географические («природа страны»); 2) этнографические («природа племени»); 3) собственно исторические (движение, борьба, завоевания, культурное воздействие). Мы уже показывали [125] обращение Соловьева к объяснительным принципам при рассмотрении философско-методологических оснований его научного исследования древнерусской истории и его осмысления (в «Наблюдениях») процесса становления и формирования народов как исторических индивидуальностей. Теперь же — на этапе сравнительно-исторического рассмотрения этих народов- индивидуальностей — замысел Соловьева (в отношении использования детерминистической объяснительной схемы) представляется нам следующим образом.

Сначала он обращается к рассмотрению роли природных условий (на примере Китая и Египта, Вавилонии и Ассирии, Финикии). Обнаруживает различия в исторической жизни этих народов, связанные с различием типов природных условий. Возникает вопрос: как проверить полученный результат? Рассматривается вторая группа народов (Индия, Мидия и Персия, Греция), историческая жизнь которых протекала в сходных условиях. Результат подтверждается, но вместе с тем обнаруживается специфика (в каждом из трех типов), которая требует уже иного объяснения. Обращается внимание на то, что вся новая группа народов арийского происхождения. Это позволяет, во-первых, зафиксировать границу действия первого объективного условия исторической жизни народов, а, во-вторых, перейти к следующему этапу — к самостоятельному рассмотрению роли этнографического фактора. Движение познающей мысли в этой второй плоскости упрощается: уже по исходу ясно (благодаря результату, полученному на первом этапе) общее значение роли происхождения народа, его племенной принадлежности для его дальнейшей истории. Остается проверить (на однородном этнографическом материале), имеются ли такие различия между историческими индивидуальностями, которые не поддаются объяснению только природными условиями, но требуют привлечения иного детерминистического принципа. Для этой проверки сравниваются арийцы Азии (Индия и Персия) и арийцы Европы (к Греции добавляется Рим). Обнаруживается различие, связанное со спецификой исторических условий, третьего объективного фактора, который тем самым вводится в общую схему детерминистического объяснения. Это ставит мысль исследователя перед новым вопросом: в какой мере данный фактор должен быть учтен по отношению к неарийским народам? Ответ на него обнаруживает, что установленное различие (Азия — Европа, а точнее Восток—Запад) имеет общий характер. С этим результатом познающая мысль переходит в третью плоскость.

Как и на предыдущем этапе в качестве основного здесь стоит вопрос о границе действия рассмотренного объективного условия народной жизни (и соответственно о границах применения в объяснениях третьего детерминистического принципа). Анализ Соловьева обнажает два основных ограничения. Одно из них остается в пределах детерминистического объяснения: это — общий закон исторического развития (закон «возрастов» народной жизни). Другое — за его пределами: это — факт появления «откровенной религии», христианства, воздействие которой на жизнь народов существенно меняет сам характер истории.

С этого пункта мысль историка-наблюдателя сосредоточивается на новых народах, вступивших в историю на данном историческом рубеже (прежде всего, на народах Западной Европы и России). Она идет как бы по второму кругу, конкретизируя на новом материале использованную схему детерминистического объяснения и в то же время проясняя роль христианства на этом новом этапе всемирной истории. Использование двойной системы координат в характеристике новых исторических индивидуальностей вносит в прежнюю схему существенные коррективы.

Схематически общий замысел Соловьева и результаты его сравнительно-исторической характеристики народов во всемирной истории можно представить следующим образом (схема 2 в приложении). В дальнейшем изложении, по необходимости кратком, остановимся лишь на основных пунктах этой схемы, наиболее полно выражающих специфику соловьевского понимания исторического процесса.

1. Рассматривая действие географического фактора, Соловьев выделил три основных типа природных условий, которые образуют основу и позволяют дать объяснение своеобразия исторической жизни различных групп народов. Первый тип представляют обширные, замкнутые территориальные комплексы с благоприятными природными условиями: второй тип — небольшие открытые территории, пригодные для земледельческого хозяйства; третий — морские побережья. За различием этих типов природных условий — различие исторических судеб у трех групп народов. Народы первой группы (Китай, Египет, Индия) малоподвижны, невоинственны, трудолюбивы. Степень их развития, ухода от первоначального родового быта здесь минимальная. Степени разные: Китай стабилен абсолютно (это огромное государство есть вообще разросшийся род, причем, оно единственное во всемирной истории из числа доживших до XIX в. в своем первоначальном виде); в Египте уже есть касты, следовательно, имело место некоторое историческое движение; в Индии есть и касты, и выразившееся в духовной области непрерывное движение, беспокойство, развитие.

Другая историческая судьба, другие последствия для истории народа — у второй группы (вавилонян и ассирийцев, мидян и персов). Народы этой группы — активные, деятельные, воинственные. Переселения и войны, завоевания, борьба за восстановление независимо- сти — обычный основной порядок их исторической жизни. Здесь тоже есть разные степени: одно дело — семитские народы (Вавилония и Ассирия), другое — арийцы (мидяне и персы).

И совсем особенная судьба — у морских народов (финикийцев, греков). Это предельно активные, деятельные, предприимчивые народы. Их историческая жизнь — предел нестабильности, обновления, изменчивости. Они цветут, хотя и короткое время, самым ярким и удивительным цветом. И роль их в истории— самая значительная: внедрить на исторической почве сам принцип исторической жизни — принцип изменения и развития.

Таким образом, группировка исторических народов по первому основанию (географический фактор) позволяет выделить три основные специфические формы исторической жизни народов: «трудовую», «военную» и «предпринимательскую». Коррективы в это членение вносит применение этнического и исторического критериев.

2. Берем действие «природы племени» (этнического фактора). Замечаем: арийские народы занимают особое место во всех трех первоначально выделенных группах: а именно, мы имеем дело с «племенем, которое можно назвать любимцем истории. При каких бы то ни было местных условиях, всюду это высоко-даровитое племя оставило по себе заметный след, всюду заявило свое существование чем-нибудь таким, что навсегда останется предметом изучения для историка» [49, 493]. Нужно сказать, что это убеждение Соловьева — простая констатация фактов из наблюдений над результатами исторических деяний народов в ходе всемирной истории (в этом убеждает весь текст наблюдений, как и многие конкретные высказывания Соловьева, не позволяющие заподозрить его в расизме и национализме).

Начинаем сравнивать и видим: арийское племя «во всех рассмотренных нами условиях ... заявляет свои особенности при всех этих условиях», отличаясь «от других племен, нам уже знакомых» [49, 494]. В Азии арийцы выступают сначала на обширной замкнутой территории, как Китай и Египет (в Индии), затем — по соседству с воинственными народами иранского нагорья, вавилонянами и ассирийцами (семитами), т. е. в тех же условиях (это — мидяне и персы); в Европе мы видим их (в лице греков) на морском побережье (как и финикийцев). С приходом арийцев везде начинается, по Соловьеву, новая эпоха. Завоевание индо-арийцами исконных народов Индостана, персами — Вавилонии, Ассирии и Египта, греками — пеласгов, коренного населения Балканского полуострова и бассейна Эгейского моря: таков исходный пункт каждой новой исторической эпохи, начинаемой арийским племенем. Активное историческое движение лежит у истоков каждого из арийских- народов; между ними есть и различия, но это — общее для них всех.

Каковы были последствия этих первоначальных движений? Индо-арийцы попали в среду, .напоминающую Китай и Египет. След завоевания, след первоначальной эпохи «подвига» сохранился, как и в Египте, в виде кастовой структуры индийского общества. Но затем они поддались среде, застыли и оформились в целостность, подобно Китаю, и «вышли» из реальной истории. Индийский народ, писал Соловьев еще в «Исторических письмах», «наскучил борьбою жизни, не мог сладить с прогрессом, привести в возможную гармонию отношения, им порождаемые, и протестовал против него. Он объявил: что все многообразие явлений видимого мира не имеет действительного существования; что задача человека состоит в удалении от этого кажущегося существования; от этого непрестанного коловращения мира, и в погружении в Браму, душу вселенной, находящуюся в совершенном бездействии, покое... Какой же смысл всех этих воззрений для историка? Здесь обнаруживается неспособность народа выдержать борьбу с жизнию, распорядиться разнообразием отношений, страшная слабость, одряхление, порождающие сильное желание покоя, стремление уйти от прогресса, от движения, возвратиться к первоначальной простоте, то есть пустоте, в состояние, до прогресса бывшее» [38, 182].

С другой стороны, в самом сознании, выразившем протест против истории, движения, прогресса, Соловьев видит признак, отличающий индийцев (как арийцев) от других народов Востока: «особенности арийского племени не дали изгладить себя и тут местным условиям; они высказались не в громадных только и немых или полунемых памятниках; они высказались в богатой литературе, высказались в религиозно-философском мировоззрении и в религиозных движениях; арийцы в Индии не молча прожили свой героический период, период движения, подвигов: они рассказали об них в Магабгарате и Рамаяне, дающих знать, то это то же самое племя, которое рассказало нам про свой героический период в Илиаде и Одиссее; когда прекратились движения политические, когда государство и общество остановились в своем развитии, мысль не переставала работать, и следствием этой работы было сильное религиозное движение, обхватившее не одну Индию, и не ограничившееся одною религиозною сферою» [49, 495].

В другой среде действовали мидяне и персы, показавшие себя, как и их предшественники вавилоняне и ассирийцы, народами войны. И здесь особенность арийского племени дала себя знать определенным образом, отличающим эти народы от семитских. Мидяне не устояли против семитов, но зато именно им принадлежит здесь «почин освобождения» [50, 372], они стали первыми борцами за национальную независимость, добившись в конце концов своей цели. Что же касается персов, то это арийское племя, явившись на историческую сцену, «подчиняет себе все другие и образует небывалое по своей громадности государство» [50, 373].

Арийское племя «в третьей форме, в форме морского народа» явилось не в Азии, «но в Европе, под именем греков» [50, 376] и показало себя не только со стороны предпринимательской, торгово-промышленной деятельности, но и во многих других отношениях, дав начало типично европейским формам жизни (в области политической) и самосознания (рациональная философия и наука). Соловьев считает немаловажным обстоятельством, так различившим по последствиям историческую жизнь финикийцев и греков, характер арийского племени, которое и здесь «выказало свою силу, свое превосходство над другими народами» [50, 376]. Но здесь это для него не решающее обстоятельство, объясняющее ситуацию в целом. Здесь также важна специфика процесса этногенеза и самого морского типа природно-географических условий (не морское побережье, а морской бассейн; отделенность морем от Азии), но в первую очередь — обстоятельства исторические, к рассмотрению которых в концепции Соловьева мы переходим.

3. Исторический фактор и соответственно исторический критерий позволяют внести новые коррективы в объяснительную схему: не только показать разницу, скажем, между арийцами и иными историческими народами в рамках первоначальной «географической» их группировки, но и специфику внутри каждой из этнически сходных групп народов. Сравнение неарийских Египта и Китая позволяет это сделать уже в отношении народов Востока; в еще большей степени новый объяснительный принцип оказывается значимым и эффективным при сопоставлении арийских народов Азии (индийцев и персов) и Европы (греков и римлян).

Исторический фактор для Соловьева — это, прежде всего, «движение» и «подвиг». У истоков истории египтян они имели место, в Китае нет (там не был завоевания, народ распространился по своей территории самым естественным образом). И вот различие: в Китае естественное, родовое государство и социальное равенство; в Египте — кастовый строй. Общая черта всех арийских народов — начало движения, подвига (внутреннего или внешнего), значительное напряжение исторической жизни. Их основные проявления — с учетом специфики природных условий, в которых оказались различные арийские народы (индийцы, мидяне и персы, греки),— мы уже отмечали. Но в чем состоит различие между ними с точки зрения интересующего нас теперь исторического фактора?

Первое, на что обращает внимание Соловьев, сравнивая азийских ариев с греками,— это момент продолжительности движения, подвига в процессе реального исторического существования этих народов. С оформлением кастовой структуры общества в Индии, завершением борьбы мидян за национальное освобождение, образованием громадного персидского государства импульс движения у азиатских Ариев иссякает. Напротив, греческий народ «хорошо воспитанный в школе подвига» уже на этапе его первоначальных странствий и передвижений, также и «при окончательном поселении ... не успокаивался, не жирел и не засыпал, ... подвиг, борьба продолжались и приобретенные силы получали постоянное упражнение» [50, 377].

Второе, что резко различает, по Соловьеву, азиатских Ариев и греков,— это характер основы их общественного строя. У первых (как и вообще на Востоке) — это родовой строй (в его различных модификациях). У греков (как и вообще на Западе) — это личностное начало. Личностное начало у греков получило столь значительное развитие, что привело их к «сознанию превосходства человека над всем окружающим», к «антропоморфизму в религии» [50, 379].

Выделение личности из рода, ее стремление к самостоятельному существованию наталкивается на ту преграду, что «человек, как животное общественное, не может жить один» [50, 380]. В силу этого происходит соединение личностей в «новое общество, которое, в противоположность родовому, или из родов составившемуся», является дружиной, союзом свободных и самостоятельных людей, связанных теперь не «кровной связью», но «товариществом» [50, 380]. И если родовое общество «требует спокойствия, мирных занятий» и является по преимуществу «охранительным», то «дружина требует движения, подвига» [50, 380]. На примере борьбы между патрициями и плебеями в Древнем Риме Соловьев показывает, как исторически подготавливается почва для возникновения государства, основанного на начале личности (дружинном начале).

Третье различие между азиатскими и европейскими ариями (как и вообще между Востоком и Западом) — это, по Соловьеву, принципиальное отличие древнего восточного государства «от государства западного, европейского» [49, 373]. На Востоке — «обширные народные тела, ... плотные массы» [50, 430]; это в полном смысле народы-государства или даже народы, «из целых народов состоящие» [50, 431; 72, 67]. На Западе — небольшие города-государства греков и город- государство Рим, которые имели «значение свободной, самоуправляющейся общины, республики» [50, 431].

В происхождении государств Востока «преимущественно участвовала родовая форма»; но и родовые отношения, и кастовый строй при условии существования обширных социальных целостностей «условливали необходимость сильной власти, все сосредотачивающей и все направляющей», а следовательно, вели к «деспотизму» [50, 430]. Города-государства древнего Запада покоились на личностном основании. Поэтому, когда одно из них (Рим) превратилось в империю, возникла парадоксальная ситуация: «форма» этого государства осталась прежняя— «западная, городская», но «сущность» стала «восточная — бесправие всех перед одним и механическое сопоставление народностей посредством завоевания» [50, 431—432].

Итоговая характеристика Востока и Запада как противоположностей, выросшая у Соловьева в процессе выяснения различия между древними арийскими народами Азии и Европы, может восприниматься как простое воспроизведение гегелевского противопоставления «восточного мира» (деспотии) и «античного мира» (республики). Сходство между ними действительно велико. Однако получено оно принципиально различным образом: 1) путем конструирования этих двух элементов процесса развития «духа» во всемирной истории (в качестве «субстанции» и «самосознания» как исходных «моментов» общего понятия свободы) — у Гегеля; 2) путем сравнительного изучения общего и особенного в характере и истории различных народов при детерминистическом их объяснении — у Соловьева.

Не случайно и то, что для гегелевской характеристики древнего периода всемирной истории этого противопоставления оказалось достаточно, чтобы «перейти» к третьему, завершающему ее этапу (христианской эпохе западноевропейской истории) и соответственно — к третьему элементу духовного мира («германский мир», монархия). Напротив, анализ Соловьева в «Наблюдениях» идет так, что обращение к истории новых европейских народов (причем, не только германских, но и славян, кельтов, литовцев) вызвано не потребностями объяснительной схемы, нуждающейся в завершении, а фактом реального вступления этих народов на историческое поприще в период, когда древний мир завершал свое историческое существование. Обращение к их рассмотрению в принципе уже ничего нового к использованной детерминистической схеме добавить не могло.

С другой стороны, сама картина древней истории предстала у Соловьева гораздо более богатой и понятной, чем у Гегеля. В ней обнаружилось не простое противостояние Запада и Востока, но, во-первых, различие трех основных типов общества («трудового», «военного» и «предпринимательского»), во-вторых, различие между неарийскими (относительно устойчивыми) и арийскими (более подвижными и активными) народами, в-третьих, различие между самими арийскими цивилизациями—с непреодоленностью родовой формы (в Азии) и господством личностного начала (в Европе).

Разумеется, в объяснениях Соловьева есть свои изъяны. Но не в фиксации их и соответствующей критике — наша цель. Важно, решая поставленные в работе задачи, подчеркнуть другое. А именно: результаты осуществленного Соловьевым анализа (совершенно определенно — в двух первых случаях и в меньшей степени — в третьем) освободили область исторического развития от ее чисто логического осмысления (у Гегеля). Понятие о ней как исторической необходимости потеряло черты логической необходимости. Следовательно, тезис Гегеля «все необходимое разумно» (а в общей форме: «в истории господствует разум»), основанный на принципиальном отождествлении мышления и бытия, оказался отвергнутым. Причем, не только на словах, но и на деле: область исторического действия предстала в мышлении Соловьева как своеобразное историческое пространство, «населенное» различными индивидуальностями (народами), жизнь которых может стать (для ученого-историка) предметом объективного рассмотрения и исследования. Резче всего указанная особенность способа мышления Соловьева выступает в его трактовке основного закона исторического развития.