Ника плачет.

Катя. Ты что?.. Маленький мой, что ты вдруг?.. Все ведь хорошо теперь, правда?.. Ну-ну, маленький... Нет-нет, ты уже не маленький, я знаю, ты большой, ты мой помощник, ты все понимаешь. Ты меня прости... прости... я, больше не буду так... не знаю, что вообще было бы без тебя... Ну не плачь, не надо... я больше не буду такой... Просто я его очень люблю, нашего от­ца... Когда-нибудь ты тоже узнаешь, как это — любить. Мы его будем ждать. Правда же? Сколь­ко нужно. Эта дорога кончится, мы приедем с тобой в маленький город... зима настанет... я пойду работать, а ты в школу, а по вечерам мы станем печку топить, бу­дем сидеть возле нее...

Ника (успокаиваясь). Как в вагоне?..

Катя (улыбается). Как в вагоне. Да, и будем ждать. Будем жить. Да? Другие же живут, правда?.. Главное — победить, все сделать, чтобы не было больше такого... Я научусь, честное слово, другие же могут, правда?.. Не горюй, мой маленький, не горюй, мы вместе, мы живы, мы все с тобой сумеем... спи, ладно? Спи...

Лавра. Кончится война, встретимся: тетя Галя, скажу, а в аптечке-то!..

Галина Дмитриевна. Ой, ну тебя, Лавра!.. А правда, как мы встретимся, что будет после войны?..

Ива. О! После войны должна быть такая жизнь, та­кая!..

Смеются. Свет медленно меркнет. Стук колес.

Люся. Поет «Синий платочек»

Внезапный оглушительный взрыв. Тьма и вопль всех голосов сразу.

00 Часов 30 минут.

Как передать этот единый вопль всех голосов, смертельных стонов, молитв, проклятий? Тьму, хаос, огонь, кислый дух взрыва и сырой вывороченной земли?..

Вот выхватило красным из тьмы Есенюка: он растерян, опален, он хрипит:

— Родненькие, станки выгружать! Из пятого, шестой отцепим!..

И под его командой Володя, Саня, Лариса волокут тросом станок... Вот сидит на земле нелепо, словно брошенная кукла, Лавра, в изумлении глядит на окровавленные свои ноги: — Какие ножки были!..

Галина Дмитриевна, косматая, словно демон, несет на руках Люсю — у той запрокинута голова и лицо в крови... Нина, задыхаясь, дер­жась за сердце, мечется среди огня, детей хватает, валенки, узлы: ведь там зимнее, все сгорит...

Старуха прижала к себе Оську и бор­мочет: — Где бог? Где?..

Пожар все сильнее, это горит наш вагон, освещая факелом весь состав, все кусты вокруг, всю землю и всю жизнь нашу. А на фоне пожара смятым табором среди развала немного спасенного скарба стоят, лежат, бегут люди.

Окаменев, с ребенком у груди, глядит на огонь Тамара.

Глухонемой беззвучно рыдает над телом Ивы.

Федор Карлыч, плача, раздирает на бинты что попало.

Каждый, кто может, помогает другому. Катя бросается то к Лавре, то к Тамаре; вот она возле Галины Дмитриевны, вместе с ней выти­рает Люсе лицо: — Люся! Люсенька!.. Доктор!.. Она жива! Люся, ты слышишь, надо жить!..

Вот, чуть не в самом огне, Маша, — что-то тянет, рвет, хочет отбить у огня, топчет горящие тряпки ногами.

— Гады, гады! — стонет она то ли в голос, то ли одним только серд­цем. — Гады!.. Так бы стала над всей землей, так бы крикнула: что же вы делаете? Что ж вы мясо-то живое рвете из нас, как собаки? Ведь люди мы! Что мы вам далися?..

— Грузиться! Грузиться! — бежит с новой командой Есенюк. — Всем в шестой! По вагонам!.. Томочка! Том! Возьмите ее кто-нибудь!.. Эй! Детишек! Детишек давай! Раненых!..

Люся открыла глаза, она пытается улыбнуться.

— Мы... терпим бедствие...

— Люсенька, Люся! Жива! — кричит Галина Дмитриевна. — Мы жи­вы!.. Видите? Слышите!.. Живы! Надо жить!.. Люсенька!.. Это пройдет! Это кончится! Так не может продолжаться!.. Вы слышите? Будет другое, обязательно!..

Люся снова закрывает глаза, плачет Федор Карлыч, Ирина помогает матери нести Люсю, но Галина Дмитриевна будто ничего не замечает. — Жить! Жить! — говорит она энергично и почти радостно. — Глав­ное, надежды не потерять, понимаете? Надежды! Видите, она жива!.. Доченька, жива!..

— По вагонам! — кричит Есенюк.

Трещит пожар, обрушивается под откос выгоревшее нутро вагона, поднимая столб искр и пламени. Все замирают на секунду, в послед­ний раз глядя на свой вагон. И продолжают путь, поддерживая друг друга. Их принимают в уцелевшие вагоны, тянут к ним руки — про­стые женщины, такие же простые слабые женщины — те, кого при­нято называть простыми слабыми женщинами.

Дорогие мои, вам надо ехать дальше. Дальше. Долго. И вы будете ехать. Вы доедете. Вы должны доехать.

1972

22