1888. С. 69-71]. «Жизнь наша – постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас… Человек… начинает шуметь, чтоб не слыхать речей,

раздающихся внутри [него]… напивается допьяна всем на свете… налагает на себя

чудовищные труды, и они ему все-таки легче кажутся, нежели какая-то угрожающая

истина, дремлющая внутри него …В этом искусственном недосуге… мы проходим по

жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши путем в себя»

[Герцен А.И. Соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 6. С. 20].

При строго объективном подходе, в свете всего контекста рассматриваемой типологии,

должно быть ясно, что жизненная задача – прийти «путем в себя», задача пробуждения

возможностей «внутреннего человека» – разрешима не посредством одного лишь

психологического иного «самочувствия» внутри замкнуто-органических связей, но только

посредством действительного выхода из них, посредством преодоления их самих, а,

благодаря этому, также и гетерономизации и прочих главнейших из их ближайших

следствий.

К числу таких следствий относится еще жесткий, мертвящий традиционализм. «Традиции

всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых» [Маркс К., Энгельс Ф.

Соч. Т. 8 С. 119], – тяготеют именно там и постольку, поскольку индивиды включены в

замкнуто-органические связи. Этот традиционализм проистекает вовсе не из стремления к

максимально полному распредмечиванию традиционно доступного наследия и не из

готовности к бескорыстной верности ему, но, напротив, из своекорыстных актуальных

потребностей в средствах для упрочения, для наполнения служебно-функциональным

содержанием и для освящения от имени истории и исторических авторитетов –

социальной регуляции органически жесткого, бездистантного, замкнутого типа. Отсюда –

крайне ограниченная, коллективно-своемерная, предваряющая избирательность к

наследию. Тело культуры подвергается беспощадному рассечению, как при вивисекции,

чтобы извлечь из него и взять себе «на вооружение» только то, что отвечает нынешним

критериям функциональности и что, будучи опрокинуто на былое, прочерчивает строго

охраняемые границы высеченной из него таким способом «своей собственной» традиции,

которая затем резко противопоставляется всему остальному содержанию исторического

культурного процесса.

В силу этого замкнуто-органический традиционализм грубо нарушает и даже разрушает

действительную жизнь используемой им действительной традиции, доставшейся ему в

качестве добычи. Во-первых, он расторгает живые узы и пресекает возможности

незавершимого взаимодействия, в особенности – гармонического, полифонического,

между избранной им традицией и другими, ее общекультурным контекстом. Он

привносит в нее мертвящий изоляционизм и антагонистичность по отношению к

инородному содержанию. Он губит животворящие источники, могущие питать взаимные

встречи между гармонически противоречащими друг другу целостностями, их

взаиморефлексию. Во-вторых, традиционализм более всего губителен не к чужим

содержаниям, которые он бракует и отталкивает прочь, а как раз к тому, которое он

присвоил как «свое собственное», достойное всяческих превознесений. Ибо он по своей

сути не способен самокритично учиться у своей традиции, что потребовало бы раскрыть и

развернуть все многообразие и сложность, всю антиномич-ность присущего ей

одновременно и положительного и отрицательного культуро-исторического опыта былого

при столь же непредубежденной готовности творчески-обновляюще продлить жизнь

традиции. Традиционализм никогда не учится, но только получает, декретируя от себя,

какою именно должна быть традиция сообразно с его не подлежащими критике нуждами.

Так традиционализм умервщляет живую традицию «изнутри», своей корыстной

«любовью» к ней.Изготовление из материала культурных традиций неких форм, тяготеющих, как кошмар,

над умами людей, известно под именем догматизации. Янушу Корчаку принадлежит

выразительная характеристика того, что он называет догматическим образом жизни. К

сожалению, у него при этом неразличимо слиты воедино черты разомкнуто-органической

общности и черты собственно догматической, замкнуто-органической. Но если извлечь из

нее то, что относится лишь к последней, получается следующая картина: «традиции,

авторитеты. ритуалы…». Лишенная самокритической рефлексии твердая уверенность в

себе и в правильности своих поступков. «Благоразумие вплоть до полной пассивности, до

игнорирования всех прав и правил, не ставших традиционными, не освященных

авторитетами, не укоренившихся повторением изо дня в день». «Догмой может стать все –

и земля, и костел, и отчизна, и добродетель, и грех: может стать наука, общественная и

политическая деятельность, богатство, любое противостояние…» [Корчак Я Как любить

ребенка. М., 1980. С. 215, 216, 218-219.– Приведем также и некоторые опущенные нами

строки, которые достойны быть отнесенными к портрету скорее разожш/то-органической

общности: «Безукоснительное выполнение долга... бесстрастность как высшая форма

владения собой», «строгое соблюдение нравственной гигиены» (Там же. С 215-216)]. Этот

образ жизни всегда сопрягает приверженность индивидов догматизированному эталону с

противостоянием чему бы то ни было, под него не подводимому, с доведением различий

до антагонизмов. Утверждая себя, он одновременно исключаетвсе непохожее, непонятное

ему, кажущееся непривычным и поэтому неприемлемым – «чужа-ческое». Он заковывает

себя в рутину инерции, в «громадную силу привычки и косности», которая здесь

обнаруживает себя как «самая страшная сила» [Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.39. С.15;

Т.41. С.27], сила отрицания.