XI. Природа производных потребностей

Теперь нам надо более точно определить, что представляют собой те производные потребности - или, как мы будем их далее называть, культурные императивы, - которые возникают у человека под влиянием его склонности к расширению собственной безопасности, умножению удобств, увеличению многомерности движения, повышению скорости, изготовлению средств разрушения и производства, вооружению себя колоссальными средствами обороны и конструированию эквивалентных им средств нападения. Если наше понятие производной потребности, или культурного императива, верно, то во всех культурных реакциях должны присутствовать некоторые новые типы поведения, столь же необходимые и неизбежные, как и любая из витальных последовательностей. Другими словами, мы должны показать, что человек должен участвовать в экономическом сотрудничестве, устанавливать и поддерживать порядок, воспитывать новый подрастающий организм каждого гражданина и тем или иным образом вносить во все эти виды деятельности средства принуждения. Мы должны показать, каким образом и при каких обстоятельствах эти деятельности возникают и как они комбинируются друг с другом. И наконец, для прояснения процессов образования производных потребностей и их иерархии мы должны показать, каким образом экономика, знание, религия, правовые механизмы, воспитание и образование, а также художественное творчество прямо или косвенно связаны с базисными, т. е. физиологическими потребностями.

Давайте начнем с настоятельности и детерминизма производных императивов культуры. Человечество в целом и каждый индивид, к какому бы обществу он ни принадлежал, имеют в качестве исходного состояния обнаженный организм, ничем не вооруженный, ничем не защищенный и ничем не оснащенный. Анатомические способности человека, в отличие от других животных, ограничены. У человека нет таких естественных средств защиты и нападения, как клюв, клыки и ядовитые выделения. Человеческие зубы недостаточно хороши для того, чтобы спилить дерево или раскусить камень, а руки непригодны для того, чтобы выкопать землю или убить свою добычу. Вместо всего этого, человек производит острое и тяжелое оружие, способное поразить гораздо более удаленные цели. Он изобретает и совершенствует инструменты, при помощи которых может копать, убивать или ловить добычу на земле, в воздухе и в воде. Он отбирает у животных их шкуры и изготавливает ткани из растительного сырья. Позитивный фактор, преимущества, вытекающие из этого постоянного использования среды, столь же очевидны, сколь и бесчисленны. Цена, которую человеку приходится за них платить, тоже очевидна: это дополнительный детерминизм, накладывающийся на его поведение. Человек должен постоянно трудиться, уметь это делать и быть готовым положиться на своих товарищей по работе.

Можем ли мы, однако, сказать, что подчинение культурным правилам столь же абсолютно, как и подчинение биологическому детерминизму? Если понять, что зависимость от культурного аппарата (каким бы простым или сложным он ни был) становится conditio sine qua non, то мы сразу же увидим, что неудачи в социальном сотрудничестве или символической точности приводят либо к немедленному разрушению, либо к долгому постепенному истощению в чисто биологическом смысле.

Исходя из биологического детерминизма, человек не испытывает потребности в том, чтобы охотиться при помощи копий, луков и стрел, использовать дротики с ядовитыми наконечниками, защищать себя при помощи укреплений, убежищ и оружия. Но как только эти приспособления принимаются, дабы повысить приспособленность человека к среде, они становятся необходимыми условиями выживания. И здесь мы можем перечислить пункт за пунктом те факторы, зависимость человека от которых становится столь же велика, как и его зависимость от выполнения любой из биологически продиктованных витальных последовательностей. Представьте себе любую ситуацию непосредственного, опасного и культурно неизбежного поведения. Охотник сталкивается с животным - более сильным и лучше анатомически оснащенным по сравнению с ним, - состязание в силе с которым без оружия неизбежно завершится для человека увечьями или гибелью. Предмет, которым пользуется охотник - его копье, лук со стрелами или ружье, - должен быть технически совершенен. Навыки охотника и его умение обращаться с оружием должны не подвести его в решающий момент. В коллективной охотничьей экспедиции оружие и участники охоты должны находиться в нужный момент в нужном месте и выполнять свои задачи. При этом необходима адекватная символическая коммуникация, дабы не допустить провала мероприятия. Таким образом, материальное оснащение (в плане его экономического производства и технического качества), навыки, базирующиеся на обучении, знании и опыте, правила сотрудничества и символическая эффективность являются в свете конечной санкции биологического императива самосохранения столь же необходимыми, как и чисто физиологически детерминированные элементы.

Давайте вкратце рассмотрим долговременные последствия возможной неудачи. Независимо от того, возьмем ли мы примитивное племя или высокоразвитую нацию, мы видим, что их выживание зависит не только от того, что дает им для еды, одежды, обеспечения телесной целостности и здоровья природная среда. В производстве любых объектов они должны соблюдать принятые методы производства, регулировать коллективное поведение и охранять живую традицию знания, права и этики при помощи системы деятельности, которую можно аналитически разделить на экономическую, правовую, воспитательно-образовательную, политическую, научную, магическую, религиозную и этическую деятельность. Постоянное истощение материального оснащения, социальной солидарности, обучения индивида и развития его способностей привело бы в конечном счете не только к дезорганизации культуры, но также к голоду, широкому распространению различных заболеваний, истощению работоспособности индивидов, а в конце концов - к депопуляции.

Поскольку коллективное и интегральное функционирование культуры, будь то высокоразвитой или слаборазвитой, обеспечивает средства удовлетворения биологических потребностей, каждый аспект коллективного производства, в самом широком смысле слова, является биологически столь же необходимым, как и полное и адекватное осуществление всех витальных последовательностей. Существующая в примитивных культурах преданность традиции, часто описываемая как консерватизм, рабство и автоматизм, становится полностью понятной, если принять в расчет, что чем проще человеческие знания, навыки и материальное оснащение, тем более жесткой является необходимость поддерживать их на действенном рабочем уровне. В таких культурах крайне мало альтернативных механизмов и невелик круг носителей знания и традиции. Поэтому преданность тому, что известно и доказало свою эффективность, должна быть велика.

В высокоразвитой культуре мы находим целый набор специальных механизмов, предназначенных для обеспечения такого рода преданности нашей научной традиции, нашей экономической организации и точности символической передачи наших идей и принципов.

Для проверки выдвинутого нами принципа настоятельности производных потребностей мы могли бы обратиться к его драматическому проявлению в нынешней мировой исторической ситуации. Мировые войны не просто ведутся при помощи средств разрушения. Здесь конечная цель инструментального подхода, очевидно, представляет собой также и цель биологическую: уничтожение человеческих организмов. Между тем, победившая армия нередко косвенным образом достигает своих целей при помощи того, что дезорганизует противника, вносит смуту в его ряды и тем самым принуждает его сдаться. Кроме того, мировая война сопровождается экономическими баталиями, состязанием нервов и пропагандой. Если в экономической войне крупная мировая нация сможет навязать противнику голод и неправильное питание, то его капитуляция будет достигнута путем разрушения инструментального аппарата организованного производства и импорта продуктов питания. Если в экономической войне промышленное производство оказывается отрезанным от источников сырья, лишается необходимой ребочей силы и разрушается, то мы еще раз видим, насколько непосредственно и сколь многими способами разрушение какого-либо крупного инструментального механизма может сказаться на биологической жизнеспособности крупного современного сообщества. В условиях войны одно организованное государство может также одержать победу над другим путем подрыва организации, морали и символической связи между людьми. Пропаганда, пользующаяся тактикой пятой колонны, иногда создает нечто такое, что можно было бы назвать социологически дезориентированным символизмом. Когда после захвата Норвегии германские власти отдавали коварные приказы норвежским военным формированиям, это были правильно сформулированные символические приказания, помещенные в неправильную, т. е. ложно воспринимаемую, властную позицию.

Более полное рассмотрение конкретных процессов, заключенных во всех этих фактах, должно показать, что война с ее вооруженным насилием, экономическим давлением и пропагандой становится действенным средством принуждения лишь тогда, когда в конце концов достигает биологического уровня человеческого благосостояния. Убийства, увечья, беззащитность перед лицом устрашающих звуков и картин непосредственно воздействует на тело и нервную систему. Такое замешательство, охватившее территорию южной Шотландии и Франции, толпы оторвавшихся от корней беженцев, запруженные дороги, жизнь в условиях холода и непогоды - все это факты, которые можно описать лишь в категориях человеческих тел, физического страдания и беспорядочных человеческих перемещений.

Итак, прежде всего и в первую очередь мы можем увидеть, что производные потребности не менее настоятельны, чем биологические, и что эта настоятельность обусловлена тем фактом, что они инструментально всегда связаны с потребностями организма. Также мы видим, как и где они входят в структуру человеческого организованного поведения. И наконец, мы видим, что даже такие чисто производные виды деятельности, как обучение и научное исследование, искусство и религия, право и этика, будучи связанными с организованным поведением, технологией и точностью коммуникации, одновременно очевидным образом связаны (хотя связь эта довольно отдаленная) и с потребностью человеческих существ в выживании, сохранении здоровья и поддержании нормального состояния органической работоспособности. При этом вряд ли необходимо особо подчеркивать, что наши понятия и аргументы нисколько не выходят за рамки эмпирического уровня анализа, без которого невозможно полное понимание фактов, т. е. их корректное, объективное и адекватное описание.

Теперь остается только представить полученные нами результаты в виде таблицы и ясно и лаконично определить ее рубрики. Прилагающаяся синоптическая таблица содержит в первой колонке список инструментальных императивов культуры, уже рассмотренных в ходе нашего анализа. Также в ней коротко перечисляются культурные реакции на эти императивы.

ИМПЕРАТИВЫ	РЕАКЦИИ
1. Культурный аппарат технических приспособлений и потребительских благ должен производиться, использоваться, поддерживаться и заменяться новым производством.	1. Экономика.
2. Человеческое поведение, с точки зрения его технических, обычных, правовых или моральных предписаний, должно быть кодифицировано и регулироваться действием и санкцией.	2. Социальный контроль.
3. Человеческий материал, благодаря которому поддерживается каждый институт, должен обновляться, формироваться, воспитываться и обеспечиваться исчерпывающим знанием племенной традиции.	3. Воспитание и образование.
4. В рамках каждого института власть должна быть четко определена, наделена властными полномочиями и оснащена средствами принуждения к выполнению ее распоряжений.	4. Политическая организация.

Нам нет необходимости подробно останавливаться на первой колонке. Мы уже показали, почему содержащиеся в ней позиции должны рассматриваться как настоятельные потребности, накладывающие на человеческое поведение новый тип производных императивов. Кроме того, мы показали процесс их возникновения и тем самым связали инструментальный детерминизм культурных видов деятельности с базисным источником этого детерминизма, а именно биологическими потребностями.

Что касается второй колонки, то ясно, что экономическая деятельность всегда является частью таких более широких институтов, как, например, семья, клан, муниципальная группа, политическое племя и возрастные категории. Иногда даже на примитивных уровнях развития люди организуются также и в специфические институты. Отряд собирателей пищи, организованная охотничья или рыболовная команда, группа людей, сообща выполняющих в сообществе сельскохозяйственную работу, - таковы прежде всего экономические институты, характерные для примитивного уровня развития. По мере развития культуры появляются специфические производственные, рыночные и потребительские группы. Типичными преимущественно экономическими институтами в высших культурах, о чем вряд ли стоит особо говорить, являются промышленная, финансовая, банковская организация, кооперативы и потребительские союзы.

Между тем, важно понять, что экономическая система культуры в целом предполагает не просто описательный перечень различных институтов производства, обмена и потребления благ, но также и анализ ее в категориях общих принципов, управляющих экономикой сообщества в целом. Экономика - это изучение производства, обмена, распределения и потребления богатства. Богатство изменяется в зависимости от эволюционного уровня развития и разных условий среды, а также зависит от комплекса юридических правил и ценностных представлений, определенных традицией. Интегральное исследование целостного процесса, начинающееся с факторов производства, организации обмена и распределения, частичного потребления произведенного богатства и частичного его использования в качестве инструмента власти, ищет общие принципы, управляющие каждым конкретным экономическим институтом данной культуры, и является дополнением к специальному изучению отдельных институтов. Классическую экономическую теорию необходимо отчасти проверить, а отчасти и более гибко переформулировать через определение таких понятий, как земля, труд, капитал и производственная организация, применительно к тем уровням, при изучении которых невозможно позаимствовать указанные термины из нашей собственной культуры.

Тем не менее, общая структура классической теории, на мой взгляд, применима к ним, если ее несколько модифицировать. Конечно же, анализ “земли”, т. е. всех ресурсов внешней среды, в терминах прав собственности, селективного землепользования и оценки земель с точки зрения мифологии, магии, религии и локального патриотизма необходим. Организация труда, связанная с “землей”, но в первую очередь с дифференциацией функций в домашнем хозяйстве, клановой системой или некоторой формой социальной стратификации, находящей высшее выражение в рабстве, представляет собой описательную проблему для полевого исследователя, и ее изучение должно дать ценный сравнительный материал для общей теории экономических установок человека. Понятие капитала как совокупности инструментального богатства, в т. ч. накопленных запасов продовольствия, одинаково полезно как для примитивной экономики, так и для классической экономической теории. Организация торговли и обмена, несомненно, ставит вопрос об обмене как о просто-напросто знаке доброй воли. Несколько более сложная проблема возникает в связи с механизмами и средствами обмена. Один из основных источников ошибок, допускаемых во многих антропологических отчетах, - произвольное использование понятия денег. И в самом деле, антрополог мог бы оказать неоценимую услугу истории экономического развития и внести лепту в наше понимание денег, если бы разложил данное понятие на составные части, подверг исследованию использование тех или иных товаров в качестве стандарта стоимости, общего средства обмена и средства отсроченного платежа, и собрал данные о постепенном историческом развитии денег и их превращении в общий инструмент осуществления коммерческих сделок.

Здесь нам нет нужды вникать в технические подробности методов и принципов примитивной экономики. Главное состоит в том, что проблема функциональной реакции на потребность в постоянном обновлении материального аппарата требует такого подхода и такой теоретической перспективы, которые не исчерпываются конкретным институциональным анализом. Здесь перед нами стоит специфический функциональный вопрос: как получается, что культура как целостный механизм организована таким образом, чтобы удовлетворять инструментальные императивы посредством согласованной и устойчивой системы типичных реакций. Ответ на этот вопрос содержал бы - или, по крайней мере, позволял нам получить - более полное определение того, что мы имеем в виду под экономическим детерминизмом, т. е. ролью экономики и экономической мотивации в сети комплексного поведения, обусловленного множеством разных мотивов. Лично я определил бы экономическое (в форме прилагательного) как тот аспект человеческого поведения, который связан с собственностью, т. е. пользованием или правом распоряжаться богатством, которое я понимаю как специфическим образом присвоенные материальные блага. Это определение, несомненно, предполагает также понятие экономической ценности - специфического культурно детерминированного побуждения к единоличному притязанию на использование и потребление материальной собственности, отрицающему такие притязания со стороны других.

Что касается второй нашей рубрики - социального контроля, - то она означает, что в каждом сообществе должны существовать, во-первых, определенные средства и способы, при помощи которых его члены осознают свои права и обязанности, во-вторых, побудительные причины и механизмы, заставляющие каждого индивида исполнять свой долг и позволяющие ему получать адекватное удовлетворение от пользования своими правами, и, наконец, определенные средства восстановления порядка и удовлетворения невыполненных требований, действующие в случае отклонения или нарушения. Отсутствие в некоторых простых обществах четко кристаллизовавшихся правовых институтов часто приводило к тому, что этнограф игнорировал эту функциональную проблему. Между тем, уже то, как мы ее здесь сформулировали, демонстрирует, что любая постоянно действующая и настоятельная - пусть даже и производная - потребность всегда нуждается в определенной и адекватной реакции. Поэтому наш подход и здесь прежде всего является призывом к более полному, целенаправленному и эффективному изучению данных полевого наблюдения. Основным ориентиром должна служить необходимость изучения того, каким образом различные правила внедряются в индивида на протяжении его жизненного пути. Это, несомненно, составная часть проблемы воспитания. Однако здесь тот подход, который можно было бы назвать нормативным или правовым, должен переориентировать внимание наблюдателя на то, каким именно образом воспитание - начиная с самых ранних его стадий и вплоть до полных племенных инициаций или ученичества - не просто принуждает индивида к уважению племенной традиции и подчинению ей, но и открывает для него те последствия и кары, к которым приводят отклонение или нарушение. Мы могли бы, вероятно, обнаружить, что на стадии воспитания и обучения очень часто используется не наказание за нарушение обычая, а элемент силы, или принуждения. У так называемых примитивных народов родительский авторитет слаб и мягок. Между тем, существуют другие факторы принудительного воздействия, которые либо дополняют, либо заменяют домашнюю власть: группы товарищев по играм, жесткая дисциплина инициационных лагерей, суровое ученичество, готовящее мальчика или юношу к выполнению роли в экономическом предприятии или к военной службе, а также организованная система санкций, применяемых в процессе воспитания и по ходу биологического развития. Здесь хорошо подготовленный полевой исследователь должен углубленно изучить то, каким образом общественное мнение оказывает давление на индивида, начиная с его младенческих лет и заканчивая достижением зрелого возраста.

Впоследствие, когда зрелый индивид становится членом института, большинство санкций, заставляющих его правильно играть свою роль, исходит, опять-таки, не от организованной центральной власти (главы семейной группы, вождя клана, руководителя муниципальной группы или вождя племени). Наиболее обязательные, принудительные силы образуются из сцепления услуги и ответной услуги, а также из принуждающей силы эмпирически укорененных представлений о том, что ленивый, неумелый или нечестный сотрудник постепенно выпадает из институтов, подвергается остракизму и изгнанию. Таким образом, он постепенно скатывается в положение человека малозначительного и бесполезного, и выбраться из него он может лишь при помощи более тщательного и адекватного исполнения своих обязанностей. Именно при помощи такого подробного, конкретного и всестороннего изучения нормативного аспекта примитивной жизни мы приходим к пониманию реальной природы того, что обычно называют “рабской преданностью примитивного человека правилам, обычаям и табу”. Что касается воспитания, то здесь мы должны просто еще раз сказать, что существует мало институтов, специально им занимающихся, и что процессы тренировки, обучения, внедрения правильных установок и манер поведения внутренне свойственны функционированию каждого института. Наиболее важную роль играет, разумеется, семейная группа, однако обнаруживается и то, что каждый организованный институт содержит в себе специфические процессы обучения, в ходе которых новый, только что инкорпорированный их член должен изучить правила ремесла, социального долга, этикета и этики.

Наше определение политического аспекта человеческой организации можно сузить, ограничив его применением индивидами, облеченными властью, прямого насилия по отношению к другим членам группы. Начав с наблюдения случаев реального проявления физического насилия, методов и правовых ограничений его применения, а также причин, делающих его дозволенным, мы должны далее изучить, каким образом оно постепенно трансформируется, во-первых, в ограниченные и оправданные установки подчинения и уступчивости и, во-вторых, в тиранию и злоупотребление властью. Здесь организация насилия будет очевидным образом связана с позицией данной группы по отношению к другим группам, с которыми она либо живет в мире, либо находится в состоянии войны.