§ 58. Освоение трехсложникое. Немецкий балладный дольник

с его колебанием 1- и 2-сложных междуиктовых интервалов

мог упрощаться не только в 4-3-ст. ямб, но и в 4-3-ст.

амфибрахии. В немецкой поэзии это делалось редко, но

в русском языке, где безударных слогов больше, этот путь

превращения тоники в силлабо-тонику напрашивался сам

собой. Поэтому наряду с разностопными ямбами и хореями

русским балладным стихом становятся трехсложники —

амфибрахии и (в меньшей степени) более старые дактили и

более молодые анапесты. Доля их в русском стихе по сравнению

с предыдущей эпохой увеличивается в 5—6 раз, ив

экспериментальной формы они становятся равноправной. Пропорции

их меняются; ведущим метром вместо дактиля становится

амфибрахий, ведущими размерами — не 2- и 4-стопник,

а 4- и 4-3-стопник. Перелом происходит в 1810-е гг., когда

за освоение трехсложников берется Жуковский: его первые

амфибрахические баллады относятся к 1814—1816, а анапестический

«Иванов вечер» — к 1822 г.:

Торжественным Ахен весельем шумел:

В старинных чертогах, на пире

Рудольф, император избранный, сидел

В сиянье венца и порфире...

(«Граф Габсбургский», 1818)

До рассвета поднявшись, коня оседлал

Знаменитый Смальгольмский баров;

И без отдыха гнал, меж утесов и скал,

Он коня, торопясь в Бротерстон...

(«Иванов вечер», 1822).

Наряду с 4-3-ст. размерами в амфибрахии охотно употреблялся

ровный 4-стопник (именно с него начинал Жуковский):

127

«Гляжу, как безумный, на черную шаль, И хладную душу

терзает печаль...» (Пушкин, 1820); так написаны «Лесной

царь» Жуковского (1818, из Гете), «Узник» Пушкина (1822),

«Иван Сусанин» Рылеева (1822), «Три пальмы» Лермонтова

(1839). Медленнее прививался ровный 3-стопник («...Томимую

душу тоской, Как матерь дитя, успокой» — Жуковский,

1815); в балладах он закрепился лишь с появлением «Тамары

» и «Воздушного корабля» Лермонтова (1840—1841).

Комбинации 4- и 3-ст. строк могли слагаться в весьма сложные

строфы («Кудесник» Языкова, 1827; «Рогдаевы псы»,

«Кудеяр» Кюхельбекера, 1824 и 1833). У Языкова даже появляется

баллада, написанная вольными, неравными строфами-

абзацами («Олег», 1827). Но смелая попытка Жуковского

выйти за пределы 4- и 3-ст. комбинаций не нашла поддержки:

2-4-2-4-2-2-2-4-ст. строфа «Эоловой арфы» (1814) показалась,

по-видимому, слишком певучей для повествовательного жанра

(«Владыко Морвены, Жил в дедовском замке могучий Ор-

дал; Над озером стены Зубчатые замок с холма возвышал;

Прибрежны дубравы Склонялись к водам, И стлался кудрявый

Кустарник по злачным окрестным холмам...»).

За пределы балладного жанра амфибрахий выходит

довольно рано: к 1817 г. относятся «Опыты двух трагических

явлений в стихах без рифмы» Ф. Глинки, но этот драматургический

эксперимент остался одиноким; в 1814 г.

является «Теон и Эсхин» Жуковского, в 1825 — «На погребение...

Джона Мура» Козлова (из Вульфа), отсюда размер

переходит в «Бейропа» того же Козлова и «На смерть Гете»

Баратынского и т. д. Еще легче переходил в лирику дактиль,

за которым ощущалась песенная традиция XVIII в.: в нем

не так характерны «Суд божий над епископом» Жуковского

(1831) и «Морская царевна» Лермонтова (1841), сколько

«...Дебри ты, Зафна, собой озарила!..» (Батюшков, «Источник

», 1810, из Парни) в начале нашего периода и «Тучки

небесные, вечные странники....» и «Молча сижу под окошком

темницы...» (Лермонтов, 1840) в конце его. Здесь, вне

молодой, но жесткой традиции балладного жанра, легче

было экспериментировать и с более редкими размерами:

у Лермонтова мы находим 5-ст. амфибрахий («Дубовый

листок оторвался от ветки родимой...», 1841) и урегулированный

5-3-5-4-ст. амфибрахий («И скушно, и грустно...»,

1840), у Пушкина — вольный амфибрахий («Вакхическая

песня», 1825), у Гнедича — вольный дактиль («Пушкин,

Протей Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений...

», 1831). Здесь слышались и отголоски коротких 3-

сложников XVIII в.: от прямого продолжательства и стили-

128

зации («Любимца Кипридина...» Батюшкова; «Какую бессмертную...

» Жуковского; «Лазурные очи» Баратынского)

до белого стиха «дум» Кольцова, колеблющегося между 2-ст.

амфибрахием и 3-ст. хореем (образцом для Кольцова были

«опыты аллегорий» Ф. Глинки, а для того — может быть,

2-иктные дольники немецкой «бури и натиска»), и до такого

стихотворения Лермонтова, как «Есть речи — значенье

Темно иль ничтожно...» (1840).