§ 52. Отступление 6-ст. Ямба. Таким образом, третий

ведущий русский размер предшествующей эпохи, 6-ст. ямб,

оказался вытеснен разом из обеих своих главных областей —

и из эпоса и из драмы. Употребительность его резко падает —

с одной трети до одной шестой всей стихотворной продукции.

Оттесненный в средние и малые жанры, он и здесь встречает

трудности: жанр элегии, на рубеже века еще давший 6-ст.

«Сельское кладбище» Жуковского, все больше, как мы видим,

переходит к другим размерам (§ 50, 51, 56), жанр идиллии

вовсе выходит из употребления (а перед этим тоже изменяет

6-ст. ямбу с вольным ямбом у Панаева и с гексаметром

у Дельвига). Опорой 6-ст. ямба в традиционных жанрах

остаются на некоторое время лишь сатира и опять-таки послание

— не нового, дружеского, а старого, дидактического

типа. Сатира дала в это время «Временщику» Рылеева, «Послание

к цензору» Пушкина, к ней же примыкают такие несхожие

вещи, как «Опасный сосед» В. Пушкина и «Перуанец

к испанцу» Гнедича; а послание в 6-ст. ямбах у одного

Пушкина получает и декларативное звучание («К Жуковскому

»), и лирическое («К Овидию»), и описательно-философское

(«К вельможе»). Еще важнее было то, что когда началась

перестройка лирической системы не по жанровым принципам,

а по тематическим и идиллия стала перерождаться

в «антологическую лирику» на античные темы, а элегия —

в «философскую лирику», то 6-ст. ямб успевает предъявить

свои права и на ту и на другую. Среди «подражаний древним»

(интерес к которым был оживлен посмертными стихами

А. Шенье) являются «Нереида», «Приметы», «Редеет облаков

летучая гряда...» Пушкина, а среди философской лирики —

его же «Полководец», «Осень», «Не дорого ценю я громкие

права....», «Когда за городом, задумчив, я брожу...» и др.

Пределом падения 6-ст. ямба были 1820-е гг. (время наибольшего

подъема 4-ст. ямба, § 50); затем вновь начинается

его медленное нарастание. Поэты продолжали его ценить:

Пушкин в пропущенной части «Домика в Коломне» посвятил

ему пять строф («...Извилистый, проворный, длинный,

117

склизкий И с жалом даже — точная змия; Мне кажется,

что с ним управляюсь я...») и пытался восстановить его даже

в поэме («Анджел о», 1833); а Вяземский, пользовавшийся

этим размером от раннего своего «Первого снега» («...И жить

торопится и чувствовать спешит...») до предсмертного «Жизнь

наша в старости — изношенный халат...», поставил пушкинские

слова эпиграфом к собственному стихотворению «Александрийский

стих» (1853): «Я, признаюсь, люблю мой стих

александрийский, Ложится хорошо в него язык российский...

А в нашем словаре не много ль слов таких, Которых не свезет

и шестистопный стих?..» Вяземский был прав в своем

доверии: 6-ст. ямб преодолел свой опасный кризис и остался

одним из употребительнейших русских размеров до самого

конца XIX в. (§ 81).

§ 53. 3-ст. ямб и короткие размеры. Из второстепенных

размеров предшествующего периода в начале века короткий,

но яркий расцвет переживает 3-ст. ямб. В XVIII в. это был

размер анакреонтики и любовной песни; теперь анакреонтика

в чистом (нерифмованном) виде выходит из моды, а песня

под пером Жуковского перерождается из легкомысленной

в задумчивую (таковы его переложения с немецкого «К востоку,

все к востоку Стремление земли....» и «Кольцо души

девицы Я в море уронил...», 1816), а затем и вовсе расстается

с этим размером. Зато все те же анакреонтические (или, шире

говоря, эпикурейские) мотивы наслаждения скромной, но

радостной долей перемещаются в жанр дружеского послания:

эпикурейское послание 3-ст. ямбом занимает место рядом

с дидактическим — 6-ст. ямбом, разговорным — вольным

ямбом и медитативным — 4-ст. ямбом. Первые пробы, как

мы видели (§ 26), сделали в конце XVIII в. Княжнин и Муравьев;

в 1810 г. их опыт повторил Жуковский («Веселого

пути Я Блудову желаю Ко древнему Дунаю...»), а в 1811 г.

Батюшков написал самое знаменитое из таких посланий —

«Мои Пенаты» (к Жуковскому и Вяземскому):

Отечески Пенаты,

О пестуны мои!

Вы златом не богаты,

Но любите свои

Норы и темны кельи,

Где вас на новоселья

Смиренно здесь и там

Расставил по углам;

Где, странник я бездомный,

Всегда в желаньях скромный,

Сыскал себе приют.

118

О боги! будьте тут

Доступны, благосклонны!.

И Жуковский и Вяземский написали Батюшкову в ответ по

посланию тем же размером, и после этого в течение десяти

лет почти никто из ведущих поэтов не упустил случая испробовать

силы в этом легком жанре: Пушкин-лицеист написал

так «Городок», «К сестре» и др., а десять лет спустя подвел

итог этого интонационного опыта в стихотворении «К моей

чернильнице» (1821: «Подруга думы праздной, Чернильница

моя, Мой век разнообразный Тобой украсил я...»). К этому

времени волна подражаний «Моим Пенатам» в русской поэзии

уже схлынула: размер оказался живым и гибким, но

с слишком «коротким дыханием» для широкого применения.

Интерес к 3-ст. ямбу оживил интерес к более коротким и

редким размерам — 2-стопным. Во французской поэзии у них

была прочная традиция употребления в шуточных и легкомысленных

стихах. Она держалась и в России: от языковского

цикла «элегий» 1823—1825 гг. («...Ах, как мила Моя

Лилета! Она пришла, Полуодета...») до лермонтовского

«Царю небесный, Спаси меня От куртки тесной, Как от

огня...» (1833) и мятлевских шуток в еще более коротких строчках

(«Таракан, Как в стакан Попадет — Пропадет...», 1833).

Жуковский пробовал перебить эту традицию в «19 марта

1823» («Ты передо мною Стояла тихо Звезды небес!

Тихая ночь1»), но безуспешно. 2-ст. ямбы Пушкина («Мечты,

мечты...», «Играй, Адель...») и Баратынского («Любви приметы...

», «Где сладкий шепот...») держатся в рамкахтради-

ционных интонаций. И только Полежаеву удалось одержать

победу — превратить краткость 2-ст. размеров из легкого

напева в трагический надрыв:

Все страшнее

Воют бездны;

Ветр свистит,

Гром гремит.

Море стонет —

Путь далек...

Тонет, тонет

Мой челнок!

Все чернее

Свод надзвездный;

...Окаменен,

Как хладный камень,

Ожесточен,

Как серный пламень,

Я погибал

Без сожалений,

Без утешений...

Мой злобный гений

Торжествовал!..

(«Песнь погибающего пловца»,

1832)

(«Провидение», 1828)

119

Это была вершина в истории освоения коротких двуслож-

ников русской поэзией-: позднейшие обращения к этим размерам

(§ 105) уже не выходят за рамки экспериментов.