§ 74. Эпический астрофизм. Мы видели, что в области

метрики главным событием нашего периода было стремительное

распространение 4-ст. ямба — в лирике и особенно в

эпосе (§ 50). Эти перемены отразились и в области строфики,

ибо распространяющийся 4-ст. ямб имел специфическую аст-

рофическую форму: вольную рифмовку. Становление вольной

рифмовки — сперва в вольном, а потом и в 4-ст. ямбе —

началось еще в конце XVIII в. (§ 47), но расцветом ее стала

именно эпоха романтизма. Вольная рифмовка дала 4-ст.

ямбу русской романтической лирики и поэмы желанную гибкость

и непредсказуемость течения, соответствовавшую новой,

нетрадиционной тематике.

В ранних своих образцах вольнорифмованный 4-ст. ямб

еще ощутимо распадался на «строфоиды», объединенные рифмовкой

и синтаксисом и напоминавшие наиболее ходовые

стихосочетания строфической поэзии (§ 47). Главными заботами

поэтов начала XIX в. было, во-первых, сделать объем

и рифмовку строфоидов разнообразней и пестрей, а во-вторых,

сделать их синтаксически менее замкнутыми, чтобы

фразы переливались из строфоида в строфоид, делая неза-

1 5 8

метными их границы. На первой задаче сосредоточился Вяземский,

на второй — Жуковский, а за обоими последовал

Пушкин. Вместо прежнего осторожного нанизывания двустиший

и четверостиший мы находим длиннейшие строфоиды,

построенные на сплетении новодозволенных затяжных рифменных

цепей: когда молодой Пушкин в послании «Моему

Аристарху» (1815) пишет, что стихи его — лишь для себя,

для друга «или для Хлои молодой. Помилуй, сжалься надо

мной! Не нужны мне твои уроки. Я знаю сам свои пороки,

Конечно, беден гений мой: За рифмой часто холостой Назло

законам сочетанья Бегут трехстопные толпой На «аю», «ает»

и на «ой». Еще немногие признанья: Я ставлю (кто же без

греха?) Пустые часто восклицанья И сряду лишних три стиха;

Нехорошо, но оправданья Нельзя ли скромно принести?

Мои летучие посланья В потомстве будут ли цвести?», то

это — один рифменно нерасчленимый 17-стишный строфоид

ааББааВааВгВгВдВд. Вместо аккуратных точек в конце

почти каждого рифменного ряда мы находим непрерывные

синтаксические переносы: когда зрелый Пушкин в «Медном

всаднике» (1833) заканчивает свой рассказ: «И с той поры,

когда случалось Идти той площадью ему, В его лице изображалось

Смятенье. К сердцу своему /Он прижимал поспешно

руку, Как бы его смиряя муку, /Картуз изношенный сымал,

Смущенных глаз не подымал /И шел сторонкой. Остров малый

На взморье виден. Иногда Причалит с неводом туда

Рыбак на ловле запоздалый/ И бедный ужин свой варит,

Или чиновник посетит /...», то здесь из 3 двустиший и 5

четверостиший только последнее заканчивается концом

фразы.

Конечно, это крайности; в среднем же 50—60% астрофизического

4-ст. ямба покрывалось простыми (но очень разнообразно

рифмованными) строфоидами-четверостишиями, и две

трети этих четверостиший были синтаксически замкнуты.

Отступления от общего фона служили как бы строфическим

курсивом для отдельных кусков текста: так, картины

битв в VI песни «Руслана» и в III песни «Полтавы» выделены

вереницами двустиший, а монолог «Клянусь я первым днем

творенья...» в «Демоне» — серией 18 однородных четверостиший.

Подобно астрофическому 4-ст. ямбу, строились с

вольной рифмовкой и 3-ст. ямб («Мои пенаты»), и 5-стопный

(«Гавриилиада»), и 6-стопный («Анджело»), и вольный ямб

(«Горе от ума»).

Увлечение вольностями астрофизма достигло предела

в 1815—1825 гг., а потом пошло на убыль. По-прежнему чет-

веростишные строфоиды занимают чуть больше половины

1 5 9

текста; но остальная половина у раннего Пушкина покрывалась

преимущественно трудноуследимыми многостишиями,

а у позднего — простейшими двустишиями; у Лермонтова

в романтическом «Демоне» больше многостиший, а в реалистическом

«Валерике» — двустиший; а у Полежаева в «Чир-

Юрте» и многостишия и двустишия стушевываются, так что

почти 85% текста занимают четверостишия. Где и остаются

многостишия, там они — простейшего вида: пятистишия.

Синтаксическая расчлененность строфоидов тоже нарастает:

замкнутыми оказываются уже не две трети, а три четверти

всех четверостипгаых строфоидов. Эпический астрофизм все

больше превращается в скрытую строфику — последовательность

замкнутых четверостиший разного строя, слабо перемежаемых

двустишиями и пятистишиями; а на этом фоне

строфическим курсивом оказывалась уже не более строгая,

а более вольная строфика. Все это значило: тот астрофиче-

ский разлив, который так уместен был в лирике, менее уместным

показал себя в эпосе: здесь, чтобы следить за ходом повествования

и отступлений, требовалось больше четкости.