§ 71. Освоение однородных рифм. Отсрочке нового кризиса

способствовало и то, что эпоха романтизма ослабила ограничения,

наложенные предшествующей эпохой на отбор

и сочетание стиховых окончаний (§ 37) — правило альтер-

нанса и запрет дактилических рифм.

В XVIII в. правило альтернанса не допускало стихотворений,

построенных только на мужских или только на женских

рифмах; исключение делалось лишь для песен на известные

мотивы. Начало XIX в. продолжает пользоваться

этим исключением (сплошные мужские в «Что не девица во

тереме своем...» Мерзлякова, сплошные женские в «Я ль от

старого бежала, В полночь травы собирала...» Дельвига)

и даже расширяет его, пользуясь однородными рифмами в

таких размерах, для которых «известных мотивов» еще не

было («Дедушка, девицы Раз мне говорили...» Дельвига).

Новшеством стал лишь выход за пределы песенного жанра —

сперва в области сплошных мужских, потом — сплошных

женских окончаний. Это означало опять-таки отказ от ориентировки

на французские образцы и переход к ориентировке

на английские и немецкие, где сплошные мужские окончания

были обычны. И решающий шаг здесь сделал все тот

же Жуковский.

Эксперименты Жуковского со сплошными мужскими рифмами

начались в 1816—1818 гг. Поначалу это были баллады,

написанные трехсложниками и разностопниками («Мщение»,

«Рыбак», «Лесной царь»), среди них терялись две переводные

медитации в 6-стишиях 4-ст. ямба («Утренняя звезда» и

«Летний вечер»). Но подлинным событием стал его перевод

«Шильонского узника» Байрона (1822) с сохранением и упорядочением

сплошных мужских рифм оригинала: «На лоне

вод стоит Шильон: Там в подземелье семь колонн Покрыты

влажным мохом лет. На них печальный брезжит свет...».

Впечатление от «Шильонского узника» было ошеломляющим:

совершенно по-новому зазвучал самый, казалось бы, привычный

размер русского стиха — 4-ст ямб. Сплошные мужские

рифмы сразу стали ощущаться как знак нового, романтического

стиля («предмет поэмы... требовал языка отрывистого

и сильного, который от мужских стихов получил особенную

твердость и естественность»,— писал Плетнев). В лирике

сплошные мужские рифмы более никого уже не удивля-

1 5 3

ли: в 1820—1830-е гг. являются такие стихотворения, как

«Вечерний звон» Козлова, «Обвал» и «Эхо» Пушкина, «Silentium!

» и «Весенние воды» Тютчева. В эпосе сам Жуковский

повторил свой опыт в «Суде в подземелье» (и, заменив 4-ст.

ямб 4-ст. хореем,— в «Спящей царевне»), Языков написал

пародического «Валдайского узника», Полежаев — «Арестанта

» (1828), Подолинский — «Нищего» (1830). Под сильнейшим

впечатлением новой рифмовки оказывается молодой

Лермонтов: в ученические 1830—1831 гг. на сплошные мужские

рифмы написана треть его стихотворений и поэмы «Исповедь

», «Последний сын вольности» и др., в частности, он

усиленно разрабатывает смежный, 5-ст. ямб со сплошными

мужскими окончаниями, как в лирике («Моя душа, я помню,

с детских лет...»), так и в эпосе («Джюлио», «Литвинка»).

Потом эта полоса экспериментов резко обрывается; но итогом

ее (после промежуточного «Боярина Орши») был «Мцыри

» (1839), произведший на читателей не меньшее впечатление,

чем «Шильонский узник» (Белинский писал о мужских

рифмах «Мцыри» почти так же, как в свое время Плетнев

о рифмах «Шильонского узника»). И уже под двойным влиянием

этих двух произведений пишутся в начале 1840-х гг.

«Разговор» Тургенева, «Предсмертная исповедь» и «Олимпий

Радин» А. Григорьева и др. (характерна в этой традиции

устойчивость обеих первоначальных тем — суда с тюрьмою

и исповеди).

Сплошные женские рифмы вступают в русскую поэзию

уже позже, в 1830-х гг., и гораздо более разрозненными образцами:

«Я взлелеян югом, югом...» В. Туманского, «Восток

белел. Ладья катилась...» Тютчева, «Будрыс и его сыновья

» Пушкина (воспроизводящее сплошные женские рифмы

мицкевичевского оригинала), «Были бури, непогоды...» Баратынского

и особенно ряд стихотворений Лермонтова 1840—

1841 гг.; «На светские цепи...», «Есть речи — значенье...»,

«Пленный рыцарь», «Утес», «Листок», «Они любили друг

друга...». Замечательно метрическое разнообразие всех этих

стихотворений: они не складываются в традицию, как складывались

4-ст. ямбы с мужской рифмовкой, но они ослабляют

позиции альтернанса, так сказать, по всему фронту. После

них в 1840-х гг. уже легче будет явиться стихотворениям

А. Григорьева («В час томительного бденья...» и др.) с их

опорой на Гейне, итальянский и польский образцы.

В ранних стихах с однородными рифмами поэты применяли

рифмовку почти исключительно парную или (если ее

можно было подчеркнуть разностопностью, как в «Рыбаке»)

перекрестную; в оригинале «Шильонского узника» немало

1 5 4

перекрестных рифм, но Жуковский все их выравнивал в парные.

Признаком окончательного освоения однородных рифм

был переход к вольной рифмовке — в 4-ст. мужском ямбе

у Тургенева и Григорьева («Последний сын вольности» был

опубликован позже), в женских рифмах — напр., в «Кончен

пир, умолкли хоры...» Тютчева. Таким же признаком

достигнутой свободы в обращении с альтернансом были стихотворения,

где однородные мужские перебивались появлением

женских — напр., «Лист зеленеет молодой...» того же

Тютчева. Но они относятся уже к следующему периоду.