§ 69. От неточной рифмы к приблизительной. XIX век

застал русскую рифму в полосе кризиса. Державинская рифмовка

поставила под сомнение все нормы рифмовки, установившиеся

в русском классицизме; наступление белого стиха

поставило под сомнение самую необходимость рифмовки в

русском стихе. Если в области метрики романтизм столкнулся

с избытком строгости, то в области рифмы он столкнулся

с избытком вольности, который нужно было упорядочить

каким-то новым образом.

Поэтому в поэзии 1800—1840-х гг. перед нами отчетливо

различаются три поколения и три различные отношения к точности

рифмы; сменяют они друг друга быстро, и поэты их

работают почти одновременно. Первое поколение (1780-е гг.

рождения) — это Д. Давыдов, Гнедич, Батюшков, поэты,

еще не изжившие державинскую традицию неточной рифмы;

но ведущий поэт этого поколения, Жуковский, уже сознательно

от нее отказывается и поворачивается к точной рифме.

Второе поколение (17S0—1800-е гг. рождения) — это

Пушкин и его сверстники, решительно возвращающиеся к

культу точной рифмы: Пушкин еще в лицее, между 1815 и

1816 гг., резко бросает неточные рифмы; Грибоедов, перерабатывая

раннюю редакцию «Горя от ума», сознательно стремится

сделать рифмы «гладкими, как стекло»; Катенин и

Баратынский достигают такой идеальной (и фонетической

и графической) точности рифмы, какая была лишь у Сумарокова

и Хераскова. Наконец, третье поколение (1800—

1810-е гг. рождения) — это Полежаев, Тютчев, Лермонтов

и др., в чьем творчестве начинает развиваться новый вид

1 4 9

аномальной рифмы, дающий новую возможность выхода из

кризиса,— приблизительная рифма. Поначалу это сопровождается

последней вспышкой интереса к собственно неточной

рифме (мужской открытой), но она скоро погасает.

На фоне этих трех поколений (не вполне, однако, совпадая

с их рубежами) сменяются три направления разработки «дер-

жавинского наследства» — различных видов аномальной

рифмы.

Первое из них сосредоточивалось на самых ярких формах

державинской рифмовки — неточных женских и мужских

закрытых рифмах. Мы видели (§ 40), что X IX век застает это

направление уже на спаде после Мерзлякова, Востокова,

Нахимова; у Давыдова, Батюшкова, раннего лицейского

Пушкина еще немало рифм вроде «китайца-американца» или

«Аристарх-стихах», но все они имеют вид нарочитой небрежности.

В «серьезной» практике удержались лишь несколько

таких рифм на редкие слова («безмолвны-волны», «жизни-

отчизны»), ставших как бы узуальными исключениями.

Второе направление сосредоточивается на менее заметных

видах аномальной рифмы — йотированных («полный-

волны») и неточных мужских открытых («я-меня»). До Державина

в сумароковской школе и те и другие были очень

малоупотребительны; Державин стал обращаться к ним

чаще, особенно широко используя мужские неточные открытые

в легкой анакреонтической лирике (вчетверо чаще, чем

в других жанрах); в следующем поколении йотированными

охотно пользовался Капнист, а неточными открытыми — Нелединский-

Мелецкий (тоже в легких песнях). Канонизировал

йотированные рифмы не кто иной, как Жуковский (едва

ли не в виде компенсации за полный отказ от неточных рифм)-

у него процент их впервые доходит до 7—8%, и у последующих

поэтов держится в этих пределах. Что касается неточных

мужских открытых, то Жуковский их отверг, но последующие

поэты приняли, хотя и в смягченных разновидностях:

преобладают не такие созвучия, как «земля-дала»,

«добро-чело» (как у Державина), а такие, как «люблю-мою»,

«любви-мои» — с йотом перед ударным звуком. (Именно их,

по-видимому, имел в виду Лермонтов, когда писал в «Сказке

для детей», что он без ума от «влажных рифм, как, например,

на то».) Даже в сдержанном пушкинском поколении

такие рифмы составляют около 7,5% всех мужских открытых

(больше, чем у Державина); в послепушкинском их еще больше,

и они еще смелее. Кольцов, опираясь на традицию народного

стиха, рифмует «огня-никогда», «лицо-горячо», за

ним уже без всякой связи с народным стихом следуют А. Ти-

150

мофеев и молодой Тургенев («Параша»), на грани нового расшатывания

оказывается и женская рифма (Вернет): кажется,

что мы на пороге возвращения от «французской» к «немецкой

» открытой рифме, как у молодого Ломоносова (§ 38).

Но нет: на пороге нового периода эксперименты такого рода

резко обрываются, и поколение Фета и Некрасова решительно

отстраняется от этой манеры.

Наконец, третье направление, не оставляя поначалу и

петочной мужской открытой, обращается к разработке приблизительной

рифмы — такой, в которой заударные гласные

совпадают фонетически и не совпадают графически.

В XVIII в., даже у Державина, их меньше 1%, в стихах

1800—1830 гг.— около 2%, в стихах 1830-1845 гг.— около

6%, а у таких младших поэтов, как Ростопчина, К. Павлова

или Огарев,—даже свыше 10%. Приблизительная

рифма становится не только обильнее, но и разнообразнее:

наряду с рифмами на «е-и-я» («едет-бредит», моленье-забвенья

») осваиваются рифмы на «а-о» («бора-скоро», «хватом-

солдатам») — в допушкинском поколении они составляют

около 6% всех приблизительных, в пушкинском — около

30%, в послепушкинском — около 50% (а у К. Павловой —

около 90%). Этот сдвиг совершается без резкого перелома,

без авторитетного новаторства — даже Тютчев и Лермонтов

не выделяются здесь среди сверстников. Но современники

его заметили, и Шевырев в 1841 г. уже говорил о «музыкальной

школе» Жуковского, рифмовавшей «не для одного

слуха, но и для глаза», как о чем-то минувшем. Он был

прав: русская рифма удалялась от такой манеры все дальше.

Так постепенно был нащупан выход из первого кризиса

точной рифмы: неточные рифмы державинского образца были

оставлены как слишком резкая крайность, расширение

круга допустимых рифм пошло за счет менее заметных приблизительных

и йотированных рифм. Кроме того, еще одна

особенность «докризисной» рифмовки осталась невосстановленной

— культ богатой рифмы: на 100 рифм приходилось

теперь не 30—50, а лишь около 15 опорных звуков, и этот

показатель (по-видимому, естественный для русского языка)

держался вплоть до конца века. Рифма стала менее звучной,

но более разнообразной.