6.3.3 Птицы

В японской литературе и, прежде всего, поэзии птицам принадлежит выдающееся место. В «Манъёсю» упоминается около 80 представителей животного мира. Больше всего среди них птиц – около половины. Синтоизм относится к религиям с развитым шаманским комплексом. В подобных религиях особая роль принадлежит именно птицам – как посредникам между шаманом и небом, между шаманом и иным миром. ...крылья были даны птицам и для того, чтобы они перелетали в поэтические свитки по воле стихотворца, предки которого привыкли видеть в птицах существ, достойных самого пристального религиозного внимания. Но птицы связывали поэта уже не с небом, а с землей; не с богами, а с людьми. А потому голос любимой приятен, как птичье пенье, стремительное перемещение в пространстве приравнивается к их полету. Возвращение в родные места уподобляется возвращению перелетных птиц, любовь – бесконечна, как птичье пение, а забота о любимой рисует в памяти птенцов, укрываемых родительским крылом.

Сэй Сёнагон в дане, который так и называется – «Птицы», упоминает около двадцати их видов. Некоторые просто перечислены («Пастушок. Бекас. ... Чиж. Мухоловка. ... Ворон. Коршун...»), имена этих птиц должны вызывать определенные ассоциации у читателя.

Особое же внимание Сэй Сёнагон обращает на соловья и кукушку. И это не случайно. «Соловей прославлен в поэзии. Не только голос, но и повадка, и весь его вид – верх изящества и красоты» [1]. Кукушка же – это нечто особенное, такое, что «напрасно ... искать слова, о кукушке всего не расскажешь». Ее голос пленительный и волнующий сердце. «Нет сил противиться очарованию» [41].

Короткохвостая камышевка

Японский «соловей» – угуису – это на самом деле короткохвостая камышевка семейства славок. Птичка небольшая (величиной с воробья), с коричневым в белую крапину оперением и весьма приятным голосом. Камышевка водится и у нас, но поскольку ее образ начисто отсутствует в европейской и русской поэзии, то и название «камышевка» звучит для нашего уха совсем не поэтично. В связи с этим европейские, а вслед за ними и русские переводчики японской поэзии сочли за благо совершить подлог и заменить одну птичку другой. Так что, беря в руки книгу с японскими стихами, читателю стоит помнить о международном заговоре переводчиков.

Природа распорядилась так, что именно камышевка открывала певчий сезон. Поэтому она считается вестницей весны. Заслышав камышевку, люди вздыхают с облегчением: зиме скоро конец. И чем раньше запоет камышевка, тем раньше наступит весна, тем богаче будет урожай. Сэй Сёнагон не отрицает значение камышевки как первой весенней птицы («Соловья славят как вестника весны. Принято восхвалять в стихах и прозе то прекрасное мгновение, когда соловьиные голоса возвестят: “Весна идет, она уже в пути...”»), но «если б соловей запел много позже, в середине весны, все равно его песня была бы прекрасна!» [41]. Камышевка в сознании японцев – птица демисезонная, и петь она начинает, когда весенняя погода еще не установилась окончательно. Но все-таки гораздо чаще пение камышевки оглашает не покрытые снегом поля, а посадки цветущей японской сливы, которая распускается еще в феврале.

Образ камышевки связан не только с природной, но и с любовной тематикой. В стихах речь идет о самце, ищущем себе подругу.

Из всех птиц именно камышевка обладает наибольшим количеством ласковых прозвищ. Это и «весенняя птица», и «вестница весны», и «птица, любующаяся цветами», и «птица, приносящая ароматы цветов». И даже «чтец сутр» – считалось, что монах, возглашающий буддийские сутры, обладает особенно красивым голосом.