Глава 5 понятие текста

ТЕКСТЪ — подлинникъ, подлинныя, буквальный речи писателя

Владимир Даль

1. Традиционная интерпретация понятия «текст»

В современной лингвистике трудно найти другой термин, который был бы столь же употребителен, но и столь же неоднозначен, как термин «текст». [Аналогично тому, как наличие нескольких сотен определений предложения не ис­черпывает его сущности и всего лишь свидетельствует о сложности дефинируемого объекта, отражая к тому же раз­ные подходы к его описанию, точно так же)'огромное число разнообразных определений текста, претендующих на полно­ту и объективность, не может охватить всех сторон данного явления. В этих дефинициях, как в капле воды, отражаются различные авторские подходы к природе, свойствам и ана­лизу текста.

Сложность однозначной интерпретации понятия «текст» обусловливается рядом причин. Рассмотрим некоторые из них.

Современные справочники приводят несколько значений слова «текст». Ср., например: «ТЕКСТ [>lat. textura 'связь, соединение'] — 1) авторское сочинение или документ, вос­произведенные на письме или в печати; 2) основная часть

61

печатного набора — без рисунков, чертежей, подстрочных примечаний и т. п.; 3) слова к музыкальному сочинению (опере, романсу и т. п.); нотный текст — музыкальный материал произведения в нотной записи; 4) типографский шрифт, кегль (размер) которого равен 20 пунктам (7,52 мм); 5) в семиотике и лингвистике — последовательность знаков (языка или другой системы знаков), образующая единое целое и составляющая предмет ■ особой науки — лингвистики текста» (Словарь иностранных слов 1989: 500). Добавим к пяти названным выше значениям еще два: текст как под­линник (Даль 1991: 396) и текст как канонический текст священного писания (в теологии). Таким образом, неодно­значность слова «текст» подтверждается лексикографически­ми источниками.

Из множества существующих лингвистических определе­ний текста выберем одно весьма показательное. В «Крат­ком словаре лингвистических терминов» под текстом по­нимается «осмысленная последовательность словесных зна­ков, обладающая свойствами связности и цельности, а так­же свойством невыводимости общего смысла из простой сум­мы значений составляющих» (Васильева, Виноградов, Шах-нарович 1995: 127). В общесемиотическом плане под тек­стом понимается любая организованная совокупность зна­ков, развертывающаяся во времени и в пространстве, напри­мер, обряд как текст, культура как текст, танец как текст (там же).

Вообще одновременное функционирование слова «текст» в качестве единицы общенародного языка и научного тер­мина не способствует его однозначной трактовке. К. Элих видит в этом опасность для науки, «потому что вовлечение термина в обиходный язык редко совершается без ущерба для семантической точности, которая обязательна для спе­циальной терминологии» (Ehlich 1981: 25).

Оставим за рамками нашего рассмотрения узко специ­альные трактовки текста в печатном деле, музыке, теологии и обратимся к двум значениям, касающимся обиходного употребления этого слова, а также его использования в лингвистической практике. Традиционно под текстом в че­ловеческом обиходе понимается «всякое написанное произ-

62

ведение, а также часть, отрывок его» (Ожегов 19SS: 7S2). Я намеренно делаю адесь ссылку на одно из ранних изданий словаря С, И. Ожегова, чтобы лишний раз подчеркнуть сло­жившую традицию в понимании этого слова. Эта традиция сохранилась до наших! дней. Б более позднем издании сло­варя С. И. Ожегова (1989: 789) под текстом точно так же понимается -«всякая записанная речь (литературное произве­дение, сочинение, документ, а также часть, отрывок из них)». Эта дефиниция дословно воспроизводится в 4-м из­дании «Толкового словаря русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (1999: 791). Кроме того, в нем дается также строгое современное лингвистическое определение, согласно которому текст трактуется как «внутренне организованная последовательность отрезков письменного произведения или записанной либо звучащей речи, относительно законченной по своему содержанию и строению» (там же). Однако в обыденном человеческом сознании текст предстает прежде всего как речевое произведение, зафиксированное в письмен­ной форме.

В этом плане обиходное понимание текста созвучно его традиционной научной (точнее, традиционной филологиче­ской) интерпретации. Филология, представляющая собой со­дружество гуманитарных дисциплин — языкознания, лите­ратуроведения, текстологии, источниковедения и др., изучает Духовную культуру человека через языковой и стилистичес­кий анализ письменных текстов (Лингвистический энцикло­педический словарь 1990: 544). Фактически вся история современного языкознания связана как раз с изучением письменных текстов. И здесь мы сталкиваемся с неизбежным противоречием. С одной стороны, и в массовом обыденном сознании, и в традиционных научных представлениях слово «текст» ассоциируется с письменной формой коммуникации, а с другой стороны, основную долю речевой деятельности любого человека составляет, без сомнения, коммуникация не подготовленной по форме, свободно и сиюминутно порождае­мой устной речи (Фонетика''спонтанной речи 1988: 5). Таким образом, несмотря на то что весь понятийный и методоло­гический аппарат современного языкознания формировался применительно к анализу письменных речевых форм, в наши

63

дни исследователю приходится считаться также с огромной массой устных речевых произведений, подлежащих лингвис­тическому описанию.

2. Текст в широком и узком понимании

Затруднительным оказывается также решение вопроса о границах и объеме текста. Как было указано выше, в чело­веческом обиходе под текстом может пониматься целое ре­чевое произведение, часть произведения или его отрывок. Обиходная трактовка объема текста находит свое отражение (точнее, имеет свои аналоги) в некоторых теоретических концепциях. О. И. Москальская, например, различает два основных объекта¹ лингвистики текста, часто неоправданно именуемых одним и тем же словом «текст»: 1) целое речевое произведение, т. е. текст в широком смысле слова, или макротекст, и 2) сверхфразовое единство (сложное синтакси­ческое целое) — текст в узком смысле слова, или микро­текст. При этом, по ее словам, возможно совпадение границ сверхфразового единства и целого речевого произведения (Москальская 1978: 13).

По словам О. И. Москальской, сверхфразовое единство и целое речевое произведение - единицы принципиально раз­ного порядка. Сверхфразовое единство — понятие синтакси­ческое. Это единица синтаксиса, образующая особый уровень по отношению к предложению. Целое речевое произведе­ние — социально-речевая единица. В рамках лингвистики текста сверхфразовое единство является преимущественно объектом грамматики текста, хотя грамматические ха­рактеристики присущи и целому речевому произведению. 1ем не менее в своей «Грамматике текста» О. И. Москаль-окая (1981), анализируя микротексты, т. е. сверхфразовые единства, постоянно использует термин «текст», и °_т?^{шроком и} У^зк°м понимании текста говорит также а. Ь. Касевич: «Текст в широком смысле - это то же самое, wo речь, продукт производства, говорения (для звукового языка). Текст в узком смысле — это единица речи (т. е.

64

текста в широком смысле), которая характеризуется цель­ностью и внутренней связностью и как таковая может быть вычленена, отграничена от предыдущего и последующего текстов (если текст не изолирован). Текст в узком смысле — максимальная конструктивная единица, хотя, как уже го­ворилось, в принципе текст может сводиться и к одному высказыванию, как, впрочем, и высказывание может реали­зоваться в виде единственного слова, а материально — и единственного слова» (Касевич 1988: 50-51).

Несколько иной смысл в широкую и узкую трактовку текста вкладывает 3. Я. Тураева. Вслед за И. Р. Гальпери­ным она предпочитает узкое определение текста, согласно которому текст —' это фиксированное на письме речетвор-ческое произведение (Тураева 1986: 11). Таким образом, она исключает из рассмотрения устные тексты, что вряд ли отвечает насущным потребностям лингвистического поиска.

В зарубежных определениях также можно встретить ши­рокую и узкую трактовки текста. В них, как правило, отражаются авторские взгляды на текст как центральное понятие лингвистики, а также выделяются различные ас­пекты его рассмотрения. При акценте на внутритекстовые критерии (t\extinterfte Kriterien), т. е. грамматические, струк­турные, текст предстает как когерентная последовательность предложений, связанная в единое целое благодаря грамма­тическим (преимущественно- дроношгаальным) соединитель­ным средствам и обладающая относительной тематической завершенностью. При акценте на экстратекстовые критерии (tej&texterae. ^Kriterien) текст рассматривается как продукт речевой деятельности человека, обладающий отчетливой ком­муникативной функцией (Metzler Lexikon Sprache 1993: 636).

Авторы новейших зарубежных подходов к описанию текста связывают воедино внутренние и внешние текстовые признаки. Термином «текст* они называют когнитивно, грамматически, иллокутивно и при необходимости просоди­чески структурированный результат какого-либо (устного или письменного) действия продуцента, в котором представлена контекстная и адресатная соотнесенность и который пред­ставляет собой основу для когнитивно и интекционально структурированных действий реципиента (Ibid.). Таким об-

66

разом, широкое и узкое понимание текста предполагает вовлечение / исключение из рассмотрения других семиоти­ческих систем, которые наряду с языковой знаковой систе­мой имеются в текстовых структурах, например жестикуля­ция и мимика, или символы, формулы и изображения.

Такой разброс мнений но поводу существа текста явно не способствует его однозначной интерпретации, хотя и сви­детельствует о многогранности и сложности объекта рассмот­рения. Разные критерии, положенные в основу широкой и узкой трактовок текста (см. выше, с. 64-66), предполагают разные подходы к его анализу и т. п. В дальнейшем при описании различных авторских теорий мы еще раз вернемся к этому вопросу и более подробно обсудим возникающие проблемы.

3. Проблема знакового статуса текста

Одним из первых встает вопрос о знаковом характере текста. Иными словами, это вопрос о том, является ли текст языковым знаком? И в этом вопросе решающая роль отво­дится лингвистической позиции ученого.

Для того чтобы ответить на поставленный вопрос, вспом­ним все основные свойства языкового знака и попытаемся определить, характерны ли они для текста.

В современной лингвистике под языковым знаком пони­мается материально-идеальное образование (двусторонняя единица языка), репрезентирующее предмет, свойство, отно­шение действительности; в своей совокупности языковые знаки образуют особого рода знаковую систему — язык. Знак языка представляет собой единство определенного мысли­тельного содержания (означаемого) и цепочки фонематически расчлененных знаков (означающего). Две стороны языкового знака, будучи поставлены в отношение постоянной опосре­дованной сознанием связи, составляют устойчивое единство, которое посредством чувственно воспринимаемой формы знака, т. е. его материального носителя, репрезентирует со­циально приданное ему значение. Только в единстве и вза-

66

имосвязи двух сторон языкового знака сознанием «схваты­вается, а знаком обозначается и выражается определенный «кусочек действительности», вычлененные факты и события (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 167).

Итак, свойствами языковых знаков можно признать ах билатеральность (двусторонность), причем связь между ма­териальной формой (экспонентом) и содержанием знака яв­ляется устойчивой. Устойчивость этой связи проистекает из постоянной воспроизводимости (повторяемости) языковых знаков в бесчисленном множестве актов коммуникации. Кро­ме того, как показывает Ю. С. Маслов, «установленная для каждого данного знака связь между его экспонентом и содержанием является условной, основанной на социаль­ной договоренности» (Маслов 1987: 26). Что касается содер­жания знака, то его связь с обозначаемой знаком действи­тельностью носит, по выражению Ю. С. Маслов а, принци­пиально иной характер. Содержание знака является обоб­щенным и схематичным отражением в сознании людей, использующих этот знак, предметов, явлений, ситуаций дей­ствительности (там же).

Согласно концепции Ю. С. Мае лова, приведенным выше критериям языкового знака удовлетворяют только две язы­ковые единицы — слово и морфема. Фонемы, будучи еди­ницами односторонними, не являются знаками, но служат превосходным «строительным материалом» для знаков. По­тенциальная связь фонемы со смыслом реализуется в случа­ях, когда экспонент морфемы или даже слова состоит всего из одной фонемы. Таковы окончания -а, -у, -ы в разных формах слова ворон или предлоги к, у, с, союзы и, а и т. д. Но это случаи не стирают принципиального различия между фонемой и знаковыми (двусторонними) единицами языка. Точно так же предложение как высшая языковая единица чаще всего есть некая комбинация языковых знаков, созда­ваемая по определенной модели в процессе порождения вы­сказывания. Случаи однословных (или даже одноморфемных) предложений не стирают принципиального различия между предложением и словом (морфемой) (там же: 28).

Для последователей классической теории языкового зна­ка (см. выше концепцию Ю. С. Маслова) ответ на вопрос о

67

знаковом характере текста очевиден. Текст не может иметь статус языкового знака. Текст несомненно обладает как планом выражения, так и планом содержания. Однако он не принадлежит к так называемым инвентарным единицам языка. В. Б. Касевич, как указывалось выше, называет -текст «конструктивной* единицей и его особый статус видит в том, что именно в тексте реализуются такие свойства речевой организации, как цельность и связность. Формально текст имеет начало и конец, а также, возможно, другие признаки, указывающие на развертывание текста во времени (если текст звучащий) (Касевич 1988: 50),

Совсем по-иному подходят к решению вопроса о знаковом статусе текста другие лингвисты. Так, в лингвистическом словаре Метцлера под языковым знаком понимается вычле­няемый элемент языковой системы (isolierbares Element des Sprachsystems). Соответственно данному подходу языковые знаки подразделяются на дистинктивные (фонемы, графемы) и сигнификативные. Далее на сигнификативном уровне язы­ковые знаки представляют собой конвенциональное соедине­ние выражения (звуковая или письменная форма, означае­мое) с содержанием (значением, обозначаемым), как это имеет место у морфем, композитов и фразеологизмов. Кроме того, в ату группу включаются также предложения и тексты (Metzler Lexikon Sprache 1993: 591).

Истоки такого понимания знакового статуса текста скры­ваются в особом подходе ученых к интерпретации языково­го знака. В лингвистике языковой знак иногда понима­ют как одностороннюю сущность. Так, в работах Р. Карна-па понятие «знак» было трансформировано и приспособле­но к конкретным нуждам специальной области знаний, глав­ным образом математики и физики. Если традиционно знак трактуется как двусторонняя сущность, сформированная от­ношением формы знака и его значения, то в теории Р. Кар-напа он был приравнен к «языковому выражению* и тем самым сведен к форме знака, к односторонней сущности. Характерной чертой знака в интерпретации Р. Карнапа стало не свойство «замещать что-либо*, а «принадлежать к систе­ме, быть членом строго формализованной системы исчисле­ния* (Лингвистический энциклопедический словарь 1990:

68

168), Соответственно данному подходу текст также можно считать языковой единицей, обладающей статусом языкового знака.

Возможно также иное, расширительное понимание язы­кового знака. В этом случае ученые исходят из того, что не только слова и морфемы, но и речевые высказывания пред­ставляют собой единицы, имеющие две стороны — план выражения и план содержания. При этом опускаются другие отличительные признаки языкового знака (см. выше). В дан­ном случае становится возможным распространить поня­тие языкового знака на предложение и текст (Kleine Enzy­klopädie Deutsche Sprache 1983: 86). Похожая точка зрения представлена, как известно, в работах Л. Ельмолева и его последователей (см., напр. (Лингвистический энциклопеди­ческий словарь 1990: 107-108; Heibig 1986: 60-72)).

Глава б ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС ТЕКСТА

Языковые знаки — это всегда звуки Вильгельм фон Гумбольдт

1. Соотношение устной и письменной речи (постановка вопроса в языкознании)

Вопрос о соотношении устной и письменной речи (соот­ветственно устных и письменных текстов) является фунда­ментальным в языкознании. Традиционно признается пер­вичность устной формы и вторичность письменной формы речи. Этот вывод был для подавляющего большинства язы­коведов настолько очевидным, что их высказывания по этому поводу давно стали афоризмами.

Великий В. Гумбольдт, разбирая особенности восприятия устной речи глухонемыми, заключает: «Их пример показы­вает также, насколько глубока и неразрывна связь между языком и письмом, даже если она не поддерживается зву­ком» ^(Гумбольдт 1984: 85). Для него вывод о первичности устной формы речи очевиден, потому что «языковые знаки — это всегда звуки* (там же: 302).

Другой знаменитый немецкий ученый Г. Пауль так го­ворит о соотношении устной и письменной речи: «Языковед никогда не должен забывать о том, что любой письменный памятник еще не есть сам язык, что, прежде чем оперировать тем или иным материалом, его сначала надо подвергнуть обратному преобразованию» (Пауль 1960: 441). И далее:

70

«Письмо относится к языку примерно так, как черновой набросок к тщательно выписанной картине в красках» (там же: 445).

Эту проблему не обошел своим вниманием и Ф. де Соссюр: «Язык и письмо суть две различные системы знаков; единственный смысл второй из них — служить для изобра­жения первой; предметом лингвистики является не слово звучащее и слово графическое в их совокупности, а исклю­чительно звучащее слово. Но графическое слово столь тесно переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно является, что оно в конце концов присваивает себе главен­ствующую роль; в результате изображению звучащего знака приписывается столько же или даже больше значения, не­жели самому этому знаку. Это все равно, как если бы утверждали, будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотографию, нежели его лицо» (Соссюр 1977: 62-63).

Приведенные выше колоритные высказывания классиков мирового языкознания как нельзя лучше иллюстрируют ос­новную тенденцию в решении фундаментального вопроса о соотношении устной и письменной форм речи. Эту традицию продолжают видные представители новейшей лингвистики. Так, Л. Р. Зиндер говорит по этому поводу следующее: «...чисто письменная форма речи — это фикция. Пока речь зафиксирована в оптичеоких знаках и не воспринимается человеком, она остается мертвой материей. Подлинной речью она становится лишь тогда, когда имеет место акт комму­никации, когда текст читается, т. е. когда он хотя бы мысленно озвучивается» (Зиндер 1982: 21). Ю. В. Рождест­венский считает, что «источником и началом языка являются звуки* (Рождественский 1990: 145).

Вместе с тем ученые не могут игнорировать исключи­тельную роль письма в истории и культуре человеческого сообщества. К тому же они отмечают постоянно растущую роль письменного языка в современной жизни. При этом обращает на себя внимание такое парадоксальное явление: письмо и письменная коммуникация, играя важную роль во всех сферах повседневной жизни нашего общества, приобре­тают центральное значение для всех научных дисциплин в

71

силу своей способности непосредственно передавать, хранить и накапливать научную информацию. Но именно в языко­ведении, т. е. науке (!) о языке, письменная форма речи однозначно признается вторичной формой коммуникации. Тем самым важность письма и письменной коммуникации как бы отодвигается на задний план.

Справедливости ради необходимо заметить, что история лингвистики дает немало свидетельств тому, насколько по-разному оценивалось соотношение между устной и письмен­ной формами речи в различные эпохи, притом иногда с прямо противоположных позиций. И если в наши дни вряд ли кто-либо возьмется оспаривать факт генетической первич­ности устной формы речи по сравнению с письменной речью, то ранее в науке не было такого единодушия в данном вопросе.

В Александрийский период (III-II вв. до н. э.) учение греков о языке опиралось главным образом на письменные тексты. Соответственно устная речь считалась зависимой и производной формой от речи письменной (Лайонз 1978: 28). Это убеждение еще более укрепилось в средние века, когда на главенствующие позиции в области образования, науки и культуры выдвинулась латынь, являвшаяся прежде всего языком письменности. Что же касается устной латыни, то в разных странах были приняты разные способы произно­шения. Этот факт казался подтверждением традиционных воззрений, согласно которым письменный язык главенствует над устным (там же: 32-33).

В эпоху Возрождения образцом латыни ученые считали язык Цицерона, а литературу классической древности при­нимали за источник всех культурных ценностей цивилиза­ции. Всю анергию они обратили на собирание и публикацию текстов классических авторов (в особенности после изобре­тения в конце XV в. книгопечатания). Подлинным языком по-прежнему считался литературный язык (литературный язык буквально означает письменный язык от лат. littera 'буква, письмо'; мн.ч. Iitierae 'буквы, письменность'), а за настоящую литературу, изучавшуюся в школах и универси­тетах, принимались лишь те произведения, которые продол­жали классическую традицию (там же: 35).

72

В эпоху романтизма, отвергавшего классические каноны античности, а также в бурные времена массовых националь­ных движений (например, в Германии) традиционные взгля­ды на сущность и соотношение устной и письменной форм речи нередко менялись на прямо противоположные: устная «речь народа» (die gesprochene "Sprache des Volkes") призна­валась образцом первородного, прекрасного и полного сил народного духа, а письменная речь рассматривалась как нечто слабое, блеклое и чуждое (Kleine Enzyklopädie Deutsche Sprache 1983: 371).

Научные споры о сущности и соотношении устной и письменной форм речи приобретают в настоящее время осо­бый интерес в связи со стремительным развитием средств массовой информации и компьютерной техники, сдвигающих привычные рамки представлений о возможностях использо­вания той и другой формы коммуникации. Как показывают социолингвистические исследования, «язык массовой комму­никации» — это образец, «синкретического по соотношению элементов устной и письменной речи единства литературного языка» (Трескова 1989: 142). При этом особо подчеркивается, что «роль устных средств массовой коммуникации в совре­менном обществе еще недостаточно осмыслена и использована в плане сохранения, распространения и развития националь­ных языков и культур» (там же: 141).

2. Проблема разграничения устных и письменных текстов

На первый взгляд, решение вопроса о разграничении устных и письменных текстов не составляет особого труда. Если исходить из материальной формы знака, то устная речь всегда легко отграничивается от письменной: устная речь реализуется в форме звуковой материи и воспринимается акустически, а письменная речь реализуется в форме гра­фической материи и воспринимается визуально. Однако, как заявляет Г. Бертхольд, «не все, что мы слышим, может считаться устной речью (зачитывание резолюции), не все,

73

что мы читаем, может рассматриваться в качестве письмен­ной речи (чтение записанных на магнитную ленту свидетель­ских показаний)* (Berthold 1984: 8),

В специальной литературе ученые снова и снова возвра­щаются к вопросу о различиях в устной и письменной формах речи, подчеркивая при этом естественный характер устной речи и вторичную, искусственную природу письмен­ной речи. Одним из аргументов в пользу признания карди­нальной разницы между этими речевыми формами является невозможность полноценного перекодирования текста из одной формы в другую и наоборот. Характерными чертами устного общения признаются сиюминутность, эфемерность сказанного, важная роль просодии, мимики и жестикуляции, а также значение ситуативного контекста для понимания высказывания. Напротив, письменный текст сохраняется зна­чительно дольше, чем устный, графические средства и раз­метка текста берут на себя функцию просодии; в письменном тексте содержится больше чисто языковой информации, по­тому что роль экстралингвистического контекста в данном случае сведена к минимуму.

Кроме всего прочего, устная форма речи отличается большим количеством грамматических ошибок, обрывов и повторного начала высказывания, запинок, пауз на обдумы­вание и т. п. Наконец, в устной и письменной речи исполь­зуется разная лексика, длина предложений в письменной речи превышает длину в устной речи, очень часто предло­жения в письменной речи построены по правилам, которые неприемлемы в устной речи. При такой оппозиции обычно имеется в виду, что устная речь представляет собой спон­танную речь в прямой коммуникации, а письменная речь соответствует формально выверенной книжной речи (Sol-raecke 1993: 9-10).

Интересный эксперимент, затрагивающий специфику письменных текстов, был проведен Е. Р. Ватсон. Она поста­вила своей целью сопоставить авторское и неавторское ис­полнение художественных произведений. В работе использо­вались сделанные при жизни записи отрывков из произве­дений Дж, Джойса и У. Фолкнера. С ними сравнивались записи тех же самых отрывков в исполнении других чтецов,

74

имевших высшее лингвистическое образование и знакомых с творчеством этих писателей. При этом авторское чтение рассматривалось как модель наиболее полного раскрытия произведения (Ватсон 1998: 9).

В результате комплексного аудиторского анализа мате­риала выяснилось, что при устном воспроизведении пись­менного художественного текста на его интонационную ин­терпретацию оказывают влияние три основных параметра: содержательный компонент (реализация ключевой фразы и фразовых информационных центров), форма (наличие или отсутствие многоголосия) и динамика развития текста (темп, ритм и интенсивность). При этом каждый из перечисленных факторов по-разному отражается в интонационной реализа­ции текста.

Оказалось, что традиционные художественные тексты в наибольшей степени подвержены правильной интонационной реконструкции. Наибольшие трудности связаны с исполне­нием произведений так называемого потока сознания. Эти трудности выражаются, например, в том, что автор выделяет один информационный центр, а чтецы — другой, или в том, что автор делит сплошной текст на отдельные реплики и придает им различные интонационные рисунки, что отсут­ствует в неавторском исполнении. Самым трудным для не­авторского воспроизведения оказалось передать авторское по-нимание динамики текста. Если на уровне фразы или фо­нетического абзаца читающие более или менее точно отра­жали изменения в громкости, темпе и ритме, соответствую­щие содержанию и смыслу эпизода, то на уровне текста этого не было достигнуто (там же: 9-14). Все эти факты говорят о том, что письменные тексты изначально предпо­лагают различное прочтение, в то время как устные тексты обычно представлены «в единственном и неповторимом ва­рианте».

С момента зарождения научной теории текста уче­ные стремились обнаружить критерий, который, по словам К. Гаузенблаза, «точно отражал бы наиболее существенные различия в структурах речевых произведений с учетом со­временных потребностей практики общения, включая разли­чия на всех уровнях структуры речевого произведения, от

75

самых маргинальных (звукового и графического) до цент­ральных, уровней, относящихся к структуре содержания» (Гаузенблаа 1978: 64). Поиски такого критерия в значитель­ной мере осложнились тем, что лингвистика текста, пытаясь охватить самые разнообразные направления изучения текс­тов, одно время стала превращаться в аморфную, расплыв­чатую и неопределенную науку и создала тем самым пред­посылки для размывания очертаний лингвистики вообще (Кривоносов 1986: 30; Слгосарева 1987t 127; Petöfi 1987: 5; Филиппов 1989: 8).

На этом фоне бесспорным представляется вывод К. Гау-зенблаза о том, что «при очень общем анализе самыми важными являются различия между устной и письменной манифестациями речевой деятельности* (Гаузенблаз 1978: 65). Известный немецкий ученый Г. Глинц подчеркивает, что при исследовании текстов, процессов их порождения и восприятия, нужно всегда себе ясно представлять, какие речевые произведения служат объектом анализа: устные текс­ты, т. е. речевые произведения, записанные сначала на маг­нитную ленту, а затем преобразованные в графическую за­пись, или же письменные тексты, т. е. речевые произведе­ния, которые с самого начала зарождались и производились в качестве письменных текстов (Glinz 1986: 163-164).

Эти выводы подкрепляются мнением других лингвистов, убежденных в том, что устная и письменная формы комму­никации обладают глубокими структурными и содержатель­ными различиями, позволяющими говорить об их автоно­мии. Широко известно, например, категоричное утверждение И. Р. Гальперина о том, что «все характеристики устной речи противопоставлены характеристикам текста» (Гальпе­рин 1981: 19), и считающего, что «текст представляет собой некое образование, возникшее, существующее и развиваю­щееся в письменном варианте литературного языка» (там же: 15).

Столь же категорична Т. А. Амирова: «Письменный язык должен рассматриваться как исторически новая по сравне­нию со звуковым языком, общественно отработанная система, соответствующая новому виду коммуникативной деятельно­сти. Письменный язык появляется вследствие осознанной

76

необходимости социального развертывания и совершенство­вания форм и способов словесной деятельности; он возникает не только как средство оптимизации коммуникативной дея­тельности общества, но и как новая форма конструирования коммуникации. С развитием и совершенствованием систем письма, с закреплением письменной коммуникации как само­стоятельной разновидности социальной деятельности звуко­вая коммуникация не только воспроизводится в письменной коммуникации, но во все большей мере дополняется и за­мещается письменной коммуникацией, и письменный язык начинает нередко выступать сам как "непосредственная дей­ствительность мысли", тем самым конституируя в глобаль­ном процессе языкового общения отдельный вид коммуни­кации» (Амирова 1985: 44).

Многочисленные публикации в отечественных и зарубеж­ных научных изданиях, а также материалы научных фору­мов показывают, что многие ученые стремятся изменить традиционные представления и по-новому подойти к пробле­ме разграничения устных и письменных текстов. Оживлен­ную (если не сказать ожесточенную) полемику по поводу соотношения «звуков» и «букв» развернули на страницах одного из научных изданий Мюнхенского университета, на­пример, X. Гюнтер и Э. Шерер (Günther 1981a: 53-58; 1981b: 103-118; Scheerer 1981a: 69-102; 1981b: 119-132). Тема устной и письменной форм коммуникации была затронута также. на международном симпозиуме памяти Теодора Фрингса в Лейпциге (Heineraann M., Mackeldey 1987: 83-94). Этот список можно продолжить. Однако, отмечая правомер­ность попыток нового осмысления этого соотношения, надо сказать, что жизнеспособность той или иной научной теории основывается не на декларативной отмене традиционных взглядов- на природу какого-либо лингвистического феноме­на, а на последовательном наблюдении и вдумчивом обоб­щении фактов реальной действительности.

Новейшие экспериментальные исследования показывают, что способность человека в реальном времени воспринимать письменные и звучащие тексты, из которых удалены, на­пример, заударные части, основывается на способности ин­дивида восстанавливать ритмическую структуру слова (т. е,

77

переводить письменный текст в устную форму). Это свиде­тельствует о том, что механизмы восприятия устных и письменных текстов относительно едины. Главное, чтобы письменный текст стал звучащим (Богомазов 2001: 27-29).

3. Соотношение между функциями устной и письменной речи в трактовке О, Людвига

Взаимную обусловленность устной и письменной форм речи можно продемонстрировать на примере рассмотрения функций письма О. Людвигом (Ludwig 1980: 74-92). Связу­ющим звеном между этими двумя формами, согласно автор­ской концепции, выступает внутренняя речь. Письмо в по­вседневной жизни может использоваться в качестве средства, обеспечивающего следующие потребности автора:

1. психологическую разрядку, «выход» внутреннему на­ пряжению (aus sich heraus Schreiben); иллюстрацией такого письма является непроизвольное написание междометий ин­ дивидом при восприятии высказывания;

2. осознание пишущим индивидом своего внутреннего состояния или своей позиции относительно какой-либо про­ блемы (bewusstmachendes Schreiben);

3. оперативный поиск средств и методики решения воз­ никшей проблемы (operatives Schreiben);

4. общение с самими собой, например, посредством ве­ дения дневника (selbstvermittelndes Schreiben);

5. облечение мысли в словесную форму {Schreiben als Formulierungshilfe); немаловажным фактором при реализа­ ции этой функции является отсутствие «временного давле­ ния» (Zeitdruck), обусловленного возможностью вмешатель­ ства партнера во время прямого общения, а также возмож­ ностью исправления текста в ходе работы над ним;

6. формирование концептуального плана речи (konzipier­ endes Schreiben), т. е. письменная фиксация порядка следо­ вания отдельных частей текста (например, в виде программы, набора ключевых слов и т. п.);

78

7) консервацию знания (konservierendes Schreiben) в це­ лях а) запоминания каких-либо событий или обстоятельств для их дальнейшего использования (записи в еженедельнике, на клочках бумаги и т. п.), б) оформления договоров и соглашений, чтобы иметь возможность в любой момент со­ слаться на любой пункт данного договора или соглашения;

8) передачу знания другим лицам (transferierendes Schreiben); в отличие от предшествующей функции, предус­ матривающей использование письма для собственных нужд, данная функция обеспечивает передачу знания лицам, этим знанием не обладающим, но желающим их усвоить;

9) воздействие на образ мыслей, позицию или поведение людей, читающих данный текст (kommunikatives Schreiben); эту функцию, называемую также стратегической, нелегко отграничить от предшествующей, она сродни перлокутивным актам в трактовке Дж.-Остина (1986: 97).

На основе анализа функций письменной речи О. Людвиг приходит к выводу, что в большинстве случаев письмо нельзя рассматривать как специфическую форму коммуникации, письменная форма речи функционально взаимосвязана с уст­ной и внутренней речью. Порядок следования представлен­ных выше функций обнаруживает наличие двух полюсов письменной коммуникации: с одной стороны, это письмо, не предполагающее возможного читателя (т. е. письмо «для себя»), а с другой стороны, письмо, в большой степени ориентированное на возможного читателя. Между этими по­люсами располагаются письменные формы, в разной степени учитывающие «фактор адресата» (Ludwig 1980: 90-91).

В настоящее время особенности влияния внутренней ре­чи на порождение и восприятие высказывания (текста) под­вергаются также экспериментальному изучению. Внутрен­ний диалог может рассматриваться как средство структу­рирования цельности / замысла вне зависимости от уст­ной или письменной формы предъявления текста (Волкова 1995: 20).

79