16. Непостижимость референции

чего это невозможно: если вопрос о референции в моем собственном языке не улажен, то попытка сказать что-нибудь на этом самом языке ради разрешения вопроса ничему не может помочь. Если вы меня понимаете, вы правильно истолкуете мое высказывание «Уилт высок». Если же есть какие-нибудь проблемы, то я могу помочь вам, добавив «на английском языке», поскольку те же проблемы могут заставить меня добавлять те же слова к каждому последовательно продолжаемому варианту моего предложения. Поэтому если референция соотносится с моим каркасом референции в том виде, как они уже представлены в моем родном языке, то все, что необходимо для того, чтобы снабдить мои слова референцией, достигается попросту тогда, когда я говорю на моем родном языке. То же самое должно быть верно относительно моего слова «референция» в применении к другому языку. Но как раз это Куайн опять-таки отрицает.

Куайн сравнивает относительность референции к фоновому языку с ситуацией, касающейся истины и выполнимости; он напоминает нам, что и там возможен бесконечный регресс. Мы можем определить истину для L в М, но не в L, истину для M в М', но не в Ми т. д. То же самое касается референции.

Представляется, что эта аналогия ошибочна. То, чего мы не можем определить в L, не становится определимым с помощью дополнительного параметра. И истина в L в том виде, как она определена в М, никак не соотносится с истиной в М, как она определена в М'. Предикат «истинно в L», встречающийся в М, все-таки имеет смысл, который мы можем, если захотим, определить еще в каком-нибудь языке. Но получается'ли отсюда истинность в L, соотносящаяся с этим третьим языком — или хотя бы с М?

Утверждение Куайна о том, что референцию, истину и онтологию следует релятивизировать по отношению к некоторой фоновой теории или к фоновому языку, как кажется, основано на какой-то концепции концептуального релятивизма. Когда он говорит, что мы можем говорить и говорим осмысленно и отличая одно от другого о кроликах и частях,

323

ЯЗЫК И РЕАЛЬНОСТЬ

но лишь по отношению к нашему каркасу референции, то это утверждение на самом деле можно истолковать так: мы говорим, следовательно, мы должны говорить на языке, который мы знаем. Однако это является само собой разумеющимся и не приводит к эксплицитному определению того, с чем соотносятся наши замечания. Как настаивает Куайн, мы можем констатировать относительность, если опираемся на' другой язык; но если мы пользуемся этой тактикой однажды, то пользуемся ею и каждый раз: бесконечный регресс. Если ситуация такова, то онтология не просто «абсолютно непостижима»7, но и при любом количестве релятивизаций референции любое заявление, касающееся референции, будет столь же бессмысленно, как «Сократ выше, чем».

Куайну, конечно же, известен парадокс культурного релятивизма: в другой своей работе он пишет, что никто «не может провозглашать культурный релятивизм, не возвысившись над ним, а возвыситься над ним он может не иначе, как отбросив его»8. То же самое я бы сказал об онтологическом релятивизме и о релятивизме референции, соотнесенной с некоторой фоновой теорией или с фоновым языком. В только что процитированной мной статье Куайн опять-таки не дает определённого решения по поводу релятивизма. Он вдается в длинноты, пытаясь убедить нас, что могут существовать такие две теории, которые включали бы в себя все истинные предложения наблюдения и только их, что они могут быть одинаково простыми и все-таки логически несовместимыми9. Итак, истина очевидным образом относительна к некоторой теории. Но, в конечном счете, Куайн разрешает вопрос в пользу «откровенного дуализма», где отличающиеся друг от друга знаки используются для формулирования теорий. Теории же оказываются несводимыми друг к другу. И никакого релятивизма не остается.

Урок здесь, по-моему, в том, что мы не можем уяснить себе смысл истины, референции или онтологии, релятивизиро-ванных к некоторой фоновой теории или языку. Проблема не в том, что нам придется отступать до бесконечности. Проблема в том, что мы не понимаем первого шага. Позвольте

324