12. Ответ фостеру

я должен придерживаться, и это действительно так. Нельзя сказать, что с этой точки зрения знание языка сводится к знанию о том, как переводить его на другой язык. Переводчик действительно знает, что его знание состоит из утверждений теории истины, являющейся теорией перевода (удовлетворяющей конвенции Т). Но нет оснований полагать, что переводчик может выразить свое знание в какой-либо особого рода лингвистической форме, тем более, на каком-либо конкретном языке.

Возможно, следует настаивать на том, что теория есть предложение или набор предложений некоего языка. Но для того, чтобы знать теорию, не необходимо и недостаточно знать, что эти предложения истинны. Этого не достаточно, так как это может знать некто, не имеющий ни малейшего понятия о значениях этих предложений, и это не необходимо, поскольку достаточно знать об истинности предложений, выражающих теорию, а это не требует знания языка теории.

Кто-то, способный понимать английский, знает, например, что высказывание предложения «Snow is white» («Снег бел») истинно, если и только если снег бел; вдобавок он знает, что этот факт следует из теории перевода — что это не случайный факт о данном английском предложении, но факт, интерпретирующий это предложение. Если это ясно, я не вижу никакого вреда в том, чтобы перефразировать конкретное знание переводчика в более знакомом виде: он знает, что «Snow is white» по-английски значит, что снег бел.

Теперь становится ясно, что мой подход не делает способность понимать язык зависящей от способности переводить этот язык на знакомый язык. Возможно, уместно будет усилить эту позицию, связав ее с вопросом, до сих пор здесь не обсуждавшимся. В естественных языках индексальные элементы, такие, как указательные местоимения и время, означают, что условия истинности для многих предложений должны быть установлены относительно обстоятельств их высказывания. Когда это сделано, тогда правая сторона биуслов-ного Т-предложения не будет переводом предложения, для

249

РАДИКАЛЬНАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

которого она устанавливает условия истинности. Вообще, адекватная теория истинности не использует индексальный аппарат, а поэтому не может содержать переводов очень большого числа различных предложений. В отношении этих предложений нет даже иллюзии того, что понимание зависит от способности переводить. (Идиома «значит, что» здесь не достигает лучшего результата.)

Фостер думает, что мой великий план рухнул, потому что, пытаясь обуздать требование соответствия теории истинности (T-theoreticity) для блага интерпретации, я должен использовать такое интенсиональное понятие, как «утверждает» в «Интерпретатор знает, что некая теория истины утверждает, что...». Но здесь он приписывает мне цель, которой я никогда перед собой не ставил. Для моего способа описания языка и значения использование таких понятий, как мнения и намерения, имеет огромное значение, и я не верю в возможность редукции этих понятий к чему-либо более научному или бихевиористскому. Я постарался дать описание значения (понимания), не использующего необъясненных лингвистических понятий. (Даже это — несколько более строгая позиция, чем та, которую я считаю возможной.) Никакие мои проекты не рухнут от того, что в описании знания интерпретатора необходимо использовать так называемое интенсиональное понятие — соответствующее мнению, намерению и тому подобному.

Конечно, мой проект требует, чтобы теория истины распространялась на все предложения естественного языка, а, следовательно, если интенсиональные идиомы сопротивляются этому, то мой план находится под угрозой. Кажется, дела обстоят так, что теория истины, удовлетворяющая чему-либо подобному конвенции Т, не может допускать интенсиональной семантики, хотя этот вопрос не так прост или ясен; это подвигло меня на попытку показать, как экстенсиональная семантика может справиться со спецификой предложений, выражающих мнения, косвенной речью и другими предложениями такого типа. Фостер считает, что мой анализ недостаточен, но сложно понять, как это относится к нашему

250