4. Семантика для естественных языков

от того, кто их высказывает и, даже, может быть, от того, кто их воспринимает. Мы можем приспособиться к этому феномену либо заявив, что истинностными характеристиками обладают конкретные высказывания или речевые акты, а не предложения, либо полагая истину реляционным отношением между предложением, тем, кто его высказывает, и временем его высказывания.

Чтобы таким образом интерпретировать указательные (in-dexical) или демонстративные элементы языка, необходимо радикальным образом изменить концепцию определения истины, как это видно из размышления о том, как конвенция Т должна быть пересмотрена для того, чтобы истина была чувствительной к контексту. Однако такое изменение не обязательно должно отправляться от формальных критериев.

Часто высказывается опасение, что формальная теория истины не в состоянии описать случаи многозначности, характерные для естественного языка, которые так занимают лингвистов. В размышлениях по поводу этого вопроса может быть полезным различение двух требований. Во-первых, традиционно формальные теории истины не предназначались для работы с неоднозначными выражениями, и приспособление их для применения к подобным выражениям полностью изменило бы их характер. Это требование оправдано и безобидно. Теории истины в духе Тарского обычно не занимаются вопросами определений для словаря, состоящего из базовых элементов (в отличие от вопросов перевода и логической формы), с другой стороны, в таких теориях нет препятствий для успешного решения тех проблем, которыми призван заниматься лексикон. Второе требование состоит в том, что некоторые виды многозначности с необходимостью препятствуют построению теории истины. Перед раскрытием этого тезиса необходимо прояснить более полно, чем мы это сделали до сих пор, вопрос о критериях успешного построения теории истины для естественного языка. Не затевая здесь большой дискуссии, все же позвольте пояснить, почему я считаю невозможным ограничиться в реше-

99

ИСТИНА И ЗНАЧЕНИЕ

нии этого вопроса цитированием нескольких парадоксальных случаев.

Бар-Хиллел предлагает примеры вроде следующего: «У него были кудрявые волосы и борода». «Кудрявые» может определять как всю последующую связку, так и только «волосы». Конечно же, адекватная теория обнаружит двусмысленность; теория истины, в частности, должна будет показать, каким образом произнесение одного и того же предложения может быть истинно в одной интерпретации и ложно в другой. Но здесь еще нет проблем для теории истины. Далее, однако, Бар-Хиллел замечает, что контекст произнесения легко позволяет разрешить двусмысленность высказывания для любого обычного человека, говорящего по-английски, и все же решение может зависеть от общего знания того способа, который не может быть (по крайней мере практически) схвачен формальной теорией. Допуская это — а я считаю, что мы должны это сделать, — мы принимаем определенные границы действия теории истины. Но даже в этих пределах возможно построение теории, описывающей важные характеристики значения.

Мы слегка коснулись некоторых соображений, которые привели лингвистов и философов к сомнениям в возможности построения формальной теории истины для естественного языка. Я считаю, что этот пессимизм преждевременен, и в частности, из-за отсутствия рассмотрения критериев адекватности. С другой стороны, глупо было бы не замечать различий в интересах и методах исследователей, занимающихся искусственными и естественными языками.

Причиной того, что логики и философы языка выражают сдержанность в отношении трактовки естественных языков как формальных систем, может служить их заинтересованность главным образом в метатеоретических характеристиках, таких как: непротиворечивость, полнота и разрешимость. Подобные исследования предполагают точное знание исследуемого языка — вид уточнения, который может быть обоснован лишь в том случае, если мы рассматриваем значимые признаки объектного языка как установленные неко-

юо