22 Билет

Постмодернистская Социология

Общее название версий социально-философского и социологического теоретизирования (Бодрийяр, З.Бауман, М.Маффесоли и др.), акцентирующих исчерпанность эпистемологии и онтологии модерна (см. Modern) и осуществляющих тем самым радикальную переинтерпретацию идеи социологии. В качестве оснований для манифестации возможности П.С. выступают: 1) применение концептуального аппарата постструктурализма к маргинальной для него проблематике социального, что приводит к существенной модификации и развитию самого постструктурализма за счет социологической эмпирико-операционалистской направленности; 2) проблематизации в рамках метасоциологической перспективы (в отличие от специально- или частносоциологической) таких категорий как «знание», «повседневность», «культура», что, с одной стороны, выражается в их экстраполяции на социальное вообще, а с другой – в постановке под вопрос самой социологии как особой повседневной, знаниевой и культур-политической практики; 3) трансформация «современных» индустриальных обществ в «постсовременные» постиндустриальные. Тем самым задается различие между П.С. и так называемой «социологией постмодерна», соотносимой с именами Э.Гидденса и Хабермаса, которые, сохраняя позиции рационализма, постулируют преемственность и незавершенность модернистского проекта, констатируют «распад организованного модерна» и переход к «рефлексивной современности» и «посттрадиционному порядку». Первоначальной задачей П.С. выступила фиксация симптоматики кризиса модерна с последующим различением кризиса социального и кризиса социологического и необходимостью деконструкции социологического дискурса и тотальной ревизии концептуального аппарата. Итогом явились отказ от понятия «общество», которое в рамках установок на текстуализацию и хаотизацию мира было определено как пространство социального текста. Одновременно была предложена локальная трактовка социальности; преодоление бинарных оппозиций как общесоциологического порядка (противопоставление объекта и субъекта познания, центра и периферии в социальной структуре), так и оппозиций мужского женскому – в ген-дерных метрополии и колонии – в постколониальных исследованиях; постулирование интертекстуальности сознания и трактовка личности как самоповествования «открытой идентичности»; провокационная и эпатажная критика социологического mainstream'a /»генеральной линии» – H.K./ – в первую очередь теории структурного функционализма и практик опросов «общественного мнения». В результате социология была определена как проект модерна, конституированного бинарной оппозицией «социальный порядок – аномия», из которой следовали ее «родовые черты», а именно: 1) Проективность. Идея социального порядка была представлена как идеал, которого необходимо достичь; аномия в таком случае есть исходная характеристика социальной реальности, хаос, который требует порядка. В радикальных версиях социологического теоретизирования проективность принимала форму социального утопизма (например, технократизм, коммунизм). Кроме того, проективистская установка покоилась на фундаменте идеи линеарного развертывания времени, первоначально представленной в виде социального прогресса, а впоследствии переосмысленной как модернизация; 2) Проблематичные отношения с философией. Подрыв спекулятивной философии осуществлялся сразу в трех направлениях: во-первых, во вскрытии социальных оснований философии, что выразилось в появлении смежной проблематики социологии знания; во-вторых, в предложении радикально иного или существенно модифицированного метода; и в-третьих, в формировании представлений об операциональном – а значит «реальном» – объекте, с последующим различением натуралистического и деятельностного подходов к этому объекту. Таким образом, социология артикулировалась как проект «приведения в порядок» философии, который ставил своей целью формирование позитивного (Конт), калькулируемого (В.Кетле) и/или «действенного» (Маркс) знания; 3) Проблематичные отношения со сферой гуманитарных наук. Социология, принадлежа к сфере наук о человеке, в то же время в значительной степени дистанцировалась от изучения собственно индивидуального, детерминируя его общим, или социальным. В этом плане можно говорить о незамеченной «смерти» как на теоретическом уровне (например, концепт структуры в структурном функционализме), так и на эмпирическом (респондент вместо субъекта). Кроме того, такие науки о человеке, как психология и медицина, оказались способными к радикальной операционализации своего знания, т.е. к формированию особого «больничного» пространства, в котором (в идеале) только и могли осуществляться те или иные практики и в котором субъект познания мог становиться его объектом. Социология же собственного, «социологического» пространства не имела и во многом выступила «зеркалом социальной природы». Заложенные в социологический проект установки оказались полностью эквивалентны обществу эпохи модерна. Согласно З.Бауману, модерновая социальная реальность выступала в качестве объекта администрирования: «это был мир, обозреваемый с высоты стола генерального директора. Это был мир, в котором ставились и реализовывались цели, а общую цель расщепляли на подпроблемы для исполнения, мир, в котором сегодняшнее состояние оценивалось по тому, приближается оно или отдаляется от запланированного на завтра, и в котором главным условием достижения целей (и уже поставленных и еще не придуманных) была сплоченность рядов исполнителей. Она достигалась благодаря всеобщей лояльности по отношению к задачам, выдвигаемым начальством, и в вере в право начальства ставить их, а также благодаря желанию избежать наказания за непослушание, либо личной заинтересованности каждого в общих целях и в образе жизни, зависящем от достижения этих целей». Принципами, на которых покоилась перспектива указанного администрирования, явились: 1) Целостность моделируемого мира. В социологии предельной рамкой удержания ее целостности было понятие «общество», зачастую отождествляемое с национальным государством, а также понятие «культура», редуцированное к интегративной функции. Эпистемологически эта целостность фундировалась идеей присутствия истины, ее укорененности в бытии и, как следствие – значимости модусов аутентичности, идентичности и оригинальности; 2) Когерентность. Социум и культура мыслились не только целостными, но и пронизанными многочисленными и взаимными связями, отношениями и функциями, действующими как слаженный механизм (общество как «сфера принципиальной координации» – в структурном функционализме). Отсюда – вся проблематика общественного согласия (вариант – конфликта), социализации (девиации) и социальной нормы (аномии); 3) Кумулятивность и направленность времени. Мир – это проект-в-процессе-реализации, в котором совмещаются линеарность развертывания времени, берущая свое начало в христианской эсхатологии и позднее оформленная в концепте детерминизма, и установки на трансформативность и эффективность, делающие возможной интенсификацию Истории на основе «накопленных» оснований (ср. «Время, вперед!»). Таким образом, социология изначально проектировалась как «теория» или дисциплина знания и «практика» дисциплинирования социальности, т.е. как способ отправления власти-знания. Кризис модерна, определяемый как недоверие к метанаррациям (см. Метанаррация, Закат метанарраций) (Лиотар), результат эволюции дисциплин (Фуко), переоценка модерна как универсалистского Проекта (З.Бауман), подорвал казавшееся незыблемым соответствие между теорией и практикой. Общим основанием, задающим социетальную конфигурацию постмодерна, может выступить принцип «двойного кодирования». В общем виде код представляет собой определенную структуру правил означивания, имеющую свою историю (т.е. отсылающую к пра-текстам) и конституирующую определенную неравновероятностную конфигурацию содержания. (Ср. интерпретацию кода Р.Бартом как «пути смыслообразования», а также Эко, понимающего под кодами занявшие место объективных структур познания фикции, «рассматриваемые в качестве социальных установлений; как попытки обрисовать механизм событий, а также объяснить порождение сообщений, исходя при этом из лежащей в их основе системы правил».) Двойное кодирование в этом смысле есть попытка здесь-и-сейчас приуменьшить или элиминировать вовсе зависимость от истории (истории как прошлого и истории как рассказа). В рамках разработанной Бодрийяром концепции гиперреальности переход к состоянию постмодерна характеризуется как прецессия симулякров. Тем самым, проблематика «двойного кодирования» получает дальнейшее развитие, а также отмечается «радикальное изменение взаимоотношения между историей и повседневностью, между публичной и частной сферами». Социальное, ставшее предметом индивидуального потребления, в таких условиях может мыслиться исключительно как симуляционная модель социального, означающая в конечном итоге смерть и социального, и социологии. «Социология в состоянии лишь описывать экспансию социального и ее перипетии. Она существует лишь благодаря позитивному и допущению социального. Устранение, имплозия социального от нее ускользают» – см. Социальное). Развитие коммуникации и особенно коммуникации массовой формирует явление массы, которая «не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией»; массу «составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей», т.е. являются «многоликими терминалами» бесконечных сетей коммуникации. «Массы не являются референтом, поскольку не принадлежат порядку представления. Они не выражают себя – их зондируют. Они не рефлектируют – их подвергают тестированию... Однако зондирование, тесты, референдум, средства массовой информации выступают в качестве механизмов, которые действуют уже в плане симуляции, а не репрезентации». В такой ситуации репрезентация масс – молчаливого большинства – оказывается не более чем очередной симуляцией, исходящей из «полагания надежности» – наивной веры во всесилие рекламы, техники, политики, науки – смысла вообще. Масса не приемлет смысла и «интересуется лишь знаковостью», коммуникация для нее – беспрерывное поглощение знаков, обусловленное жаждой зрелища. Масса, не являясь ни объектом (поскольку сопротивляется всякому воздействию), ни субъектом (поскольку не может быть носителем автономного сознания), является в то же время еще большим медиумом, чем сами mass media; используя стратегии «нейтрализующего присвоения», масса перекодирует все сообщения из плана рационального в план воображаемого и заставляет их циркулировать по своим внутренним правилам. Техника, наука и знание в этом случае «обречены на существование в качестве магических практик и предназначены для потребления зрелищ». Во многом разделяя установки Бодрийяра, М.Маффесоли тем не менее занимает более взвешенную и оптимистичную позицию. «Молчание масс» трактуется им как естественная защитная реакция на тотализирующие дискурсы и способствует освобождению. Опираясь на тексты социологической и философской классики, М.Маффесоли характеризует переход к постмодерну как трансформацию «социального» в «социальность». Если первому соответствуют «общество» (Geselschaft у Ф.Тенниса), «прометеевская» культура и основой социальных связей выступает «механическая солидарность» Э.Дюркгейма, характеризуемая инструментализмом, проективностью, рациональностью и телеологизмом, то постмодерный социальный порядок описывается в терминах «общины» (Gemeinschaft у Тенниса), ценностями «дионисийской» культуры и «органической» (или «оргиастической») солидарностью с ее завороженностью настоящим, нон-логическим, имморализмом и коммуникацией. Симптомом наступления «неотрайбализма» выступает «возрождающийся интерес ко всему натуральному и чувство околдованности мира». Следуя инверсионной интерпретации повседневности, снимающей бинарную оппозицию между сакральным и профанным, и используя метод «общинной эмпатии», М.Маффесоли отмечает трансформацию «индивида» в «персону», обладающую полифункциональными характеристиками – «масками», а «группы» или «организации» – в «племя» и массу. Племя же понимается как микрообщность со свободным членством, интерсубъективность, основанная на аффекте, чаще всего спонтанная, рассеянная, неустойчивая консолидация социальности. Отличительной особенностью племен является их «имманентная трансцендентность», когда социальность трансцендирует своих членов, но сама ничем не трансцендирована. При этом границы массы и племени крайне неустойчивы и размыты в силу «постоянного встречного движения» и смены «масок». Таким образом, сенсуализация, мифологизация и возрождение ценности территории, тела, оргии, зрелища и наслаждения обозначают регрессию к архаике и конституируют социальность как повседневность. З.Бауман, с методологических позиций, манифестирует П.С. как комментарий к повседневности. Его вывод основан на противопоставлении «законодательного разума», наследника модернистской метафизики, и разума «интерпретативного», ведущего диалог и «относящегося к каждому акту овладения [другим] как к предложению продолжить обмен». Для Фуко, комментарий, наряду с принципами автора и дисциплины, выступал принципом контроля над производством дискурса: «комментарий ограничивал случайность дискурса такой игрой идентичности, формой которой, похоже, были повторение и тождественность» (см. Комментарий). Но комментарий, даже как вторичный текст, не сводится к репродуцированию оригинального смысла и имеет конструктивистскую составляющую: «роль комментария, какие бы техники при этом ни были пущены в ход, заключается лишь в том, чтобы сказать наконец то, что безмолвно уже было высказано там» (Фуко). Однако при этом происходит удвоение, утроение и т.д. этого, уже «безмолвно высказанного», так как «...комментировать – значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно не сформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать – также предполагает, что это невысказанное спит в речи, и что, благодаря избыточности, присущей означающему, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчетливо не было означено». Двойная избыточность комментария – со стороны означающих и со стороны означаемых – в случае социологии и в контексте понимания социального пространства как социального текста в значительной степени усложняет задачу, поскольку, во-первых, социальные практики и практики социологические могут описываться в терминах означаемого и означающего, во-вторых, помимо этого, практики и социологов, и социальных агентов уже представлены как взаимодействие означаемого и означающего, в-третьих, при том, что каждая теория должна описывать условия своей возможности, сохраняется опасность бесконечности социологии знания. В то же время становилось очевидным, что означающее и означаемое получают также существенную автономию, которая обеспечивает каждому по отдельности сокровище возможного означения. В пределе одно могло бы существовать без другого и начать говорить о себе самом: комментарий располагается в этом мнимом пространстве. Тем самым в это «между» попадает и то, что в социологии модерна обозначалось как «социальная реальность». Последняя оказывается не более чем фикцией – трикстером, обеспечивающим травести, перевод одного в другое в через изменение облика в бесконечном процессе «переодевания». «Комментарий покоится на постулате, что речь – это акт «перевода», что она имеет опасную привилегию показывать изображения, скрывая их, и что она может бесконечно подменяться ею же самой в открытой серии дискурсивных повторов» (Фуко). Таким образом, принцип комментария по способу своего функционирования изоморфен концепту Differance Деррида (см. Differance). Комментарий отталкивается от первичного текста, который выступает его основанием, и отталкивает этот текст; тем самым комментарий одновременно означает (различает) инкорпорацию первоначального смысла и свою инаковость («вне-находимость») по отношению к нему. Понимание П.С. как комментария к повседневности в конечном итоге переопределяет социологию как особую практику означивания социальности. Тем не менее, парадоксы, изначально заложенные в основание П.С. – сохранение в ней проективности в виде «проекта уничтожения проекта», дисциплинарная неопределенность, ориентация на плюральность и антиуниверсализм, – позволяют предположить, что предлагаемая переинтерпретация «идеи социологии» должна оказаться далеко не последней.

ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ — общее название версий социально-философского и социологического теоретизирования (Бодрийяр, З.Бауман, М.Маффесоли и др.), акцентирующих исчерпанность эпистемологии и онтологии модерна (см. Modern ) и осуществляющих тем самым радикальную переинтерпретацию идеи социологии. В качестве оснований для манифестации возможности П.С. выступают: 1) применение концептуального аппарата постструктурализма к маргинальной для него проблематике социального, что приводит к существенной модификации и развитию самого постструктурализма за счет социологической эмпирико-операционалистской направленности; 2) проблематизации в рамках метасоциологической перспективы (в отличие от специально- или частносоциологической) таких категорий как "знание", "повседневность", "культура", что, с одной стороны, выражается в их экстраполяции на социальное вообще, а с другой — в постановке под вопрос самой социологии как особой повседневной, знаниевой и культур-политической практики; 3) трансформация "современных" индустриальных обществ в "постсовременные" постиндустриальные. Тем самым задается различие между П.С. и так называемой "социологией постмодерна", соотносимой с именами Э.Гидденса и Хабермаса, которые, сохраняя позиции рационализма, постулируют преемственность и незавершенность модернистского проекта, констатируют "распад организованного модерна" и переход к "рефлексивной современности" и "посттрадиционному порядку". Первоначальной задачей П.С. выступила фиксация симптоматики кризиса модерна с последующим различением кризиса социального и кризиса социологическо-

610

го и необходимостью деконструкции социологического дискурса и тотальной ревизии концептуального аппарата. Итогом явились отказ от понятия "общество", которое в рамках установок на текстуализацию и хаотизацию мира было определено как пространство социального текста. Одновременно была предложена локальная трактовка социальности; преодоление бинарных оппозиций как общесоциологического порядка (противопоставление объекта и субъекта познания, центра и периферии в социальной структуре), так и оппозиций мужского женскому — в гендерных метрополии и колонии — в постколониальных исследованиях; постулирование интертекстуальности сознания и трактовка личности как самоповествования "открытой идентичности"; провокационная и эпатажная критика социологического mainstream ' a / "генеральной линии" — H . K . / — в первую очередь теории структурного функционализма и практик опросов "общественного мнения". В результате социология была определена как проект модерна, конституированного бинарной оппозицией "социальный порядок — аномия", из которой следовали ее "родовые черты", а именно: 1) Проективность. Идея социального порядка была представлена как идеал, которого необходимо достичь; аномия в таком случае есть исходная характеристика социальной реальности, хаос, который требует порядка. В радикальных версиях социологического теоретизирования проективность принимала форму социального утопизма (например, технократизм, коммунизм). Кроме того, проективистская установка покоилась на фундаменте идеи линеарного развертывания времени, первоначально представленной в виде социального прогресса, а впоследствии переосмысленной как модернизация; 2) Проблематичные отношения с философией. Подрыв спекулятивной философии осуществлялся сразу в трех направлениях: во-первых, во вскрытии социальных оснований философии, что выразилось в появлении смежной проблематики социологии знания; во-вторых, в предложении радикально иного или существенно модифицированного метода; и в-третьих, в формировании представлений об операциональном — а значит "реальном" — объекте, с последующим различением натуралистического и деятельностного подходов к этому объекту. Таким образом, социология артикулировалась как проект "приведения в порядок" философии, который ставил своей целью формирование позитивного (Конт), калькулируемого (В.Кетле) и / или "действенного" (Маркс) знания; 3) Проблематичные отношения СО сферой гуманитарных наук. Социология, принадлежа к сфере наук о человеке, в то же время в значительной степени дистанцировалась от изучения собственно индивидуального, детерминируя его общим, или социальным. В этом плане можно говорить о незамеченной "смерти" как на теоретическом уровне (например, концепт структуры в структурном функционализме), так и на эмпирическом (респондент вместо субъекта). Кроме того, такие науки о человеке, как психология и медицина, оказались способными к радикальной операционализации своего знания, т.е. к формированию особого "больничного" пространства, в котором (в идеале) только и могли осуществляться те или иные практики и в котором субъект познания мог становиться его объектом. Социология же собственного, "социологического" пространства не имела и во многом выступила "зеркалом социальной природы". Заложенные в социологический проект установки оказались полностью эквивалентны обществу эпохи модерна. Согласно З.Бауману, модерновая социальная реальность выступала в качестве объектаадминистрирования: "это был мир, обозреваемый с высоты стола генерального директора. Это был мир, в котором ставились и реализовывались цели, а общую цель расщепляли на подпроблемы для исполнения, мир, в котором сегодняшнее состояние оценивалось по тому, приближается оно или отдаляется от запланированного на завтра, и в котором главным условием достижения целей (и уже поставленных и еще не придуманных) была сплоченность рядов исполнителей. Она достигалась благодаря всеобщей лояльности по отношению к задачам, выдвигаемым начальством, и в вере в право начальства ставить их, а также благодаря желанию избежать наказания за непослушание, либо личной заинтересованности каждого в общих целях и в образе жизни, зависящем от достижения этих целей". Принципами, на которых покоилась перспектива указанного администрирования, явились: 1) Целостность моделируемого мира. В социологии предельной рамкой удержания ее целостности было понятие "общество", зачастую отождествляемое с национальным государством, а также понятие "культура", редуцированное к интегративной функции. Эпистемологически эта целостность фундировалась идеей присутствия истины, ее укорененности в бытии и, как следствие — значимости модусов аутентичности, идентичности и оригинальности; 2)Когерентность. Социум и культура мыслились не только целостными, но и пронизанными многочисленными и взаимными связями, отношениями и функциями, действующими как слаженный механизм (общество как "сфера принципиальной координации" — в структурном функционализме). Отсюда — вся проблематика общественного согласия (вариант — конфликта), социализации (девиации) и социальной нормы (аномии); 3)Кумулятивность и направленность времени. Мир — это проект-в-процессе-реализации, в котором совмещаются ли-

611

неарность развертывания времени, берущая свое начало в христианской эсхатологии и позднее оформленная в концепте детерминизма, и установки на трансформативность и эффективность, делающие возможной интенсификацию Истории на основе "накопленных" оснований (ср. "Время, вперед!"). Таким образом, социология изначально проектировалась как "теория" или дисциплина знания и "практика" дисциплинирования социальности, т.е. как способ отправления власти-знания. Кризис модерна, определяемый как недоверие к метанаррациям (см. Метанаррация, Закат метанарраций) (Лиотар), результат эволюции дисциплин (Фуко), переоценка модерна как универсалистского Проекта (З.Бауман), подорвал казавшееся незыблемым соответствие между теорией и практикой. Общим основанием, задающим социетальную конфигурацию постмодерна, может выступить принцип "двойного кодирования". В общем виде код представляет собой определенную структуру правил означивания, имеющую свою историю (т.е. отсылающую к пра-текстам) и конституирующую определенную неравновероятностную конфигурацию содержания. (Ср. интерпретацию кода Р.Бартом как "пути смыслообразования", а также Эко, понимающего под кодами занявшие место объективных структур познания фикции, "рассматриваемые в качестве социальных установлений; как попытки обрисовать механизм событий, а также объяснить порождение сообщений, исходя при этом из лежащей в их основе системы правил".) Двойное кодирование в этом смысле есть попытка здесь-и-сейчас приуменьшить или элиминировать вовсе зависимость от истории (истории как прошлого и истории как рассказа). В рамках разработанной Бодрийяром концепции гиперреальности переход к состоянию постмодерна характеризуется как прецессия симулякров. Тем самым, проблематика "двойного кодирования" получает дальнейшее развитие, а также отмечается "радикальное изменение взаимоотношения между историей и повседневностью, между публичной и частной сферами". Социальное, ставшее предметом индивидуального потребления, в таких условиях может мыслиться исключительно как симуляционная модель социального, означающая в конечном итоге смерть и социального, и социологии. "Социология в состоянии лишь описывать экспансию социального и ее перипетии. Она существует лишь благодаря позитивному и допущению социального. Устранение, имплозия социального от нее ускользают". [См. "В тени молчаливого большинства, или Конец социального" (Бодрийяр).] Развитие коммуникации и особенно коммуникации массовой формирует явление массы, которая "не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией"; массу "составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей", т.е. являются "многоликими терминалами" бесконечных сетей коммуникации. "Массы не являются референтом, поскольку не принадлежат порядку представления. Они не выражают себя — их зондируют. Они не рефлектируют — их подвергают тестированию... Однако зондирование, тесты, референдум, средства массовой информации выступают в качестве механизмов, которые действуют уже в плане симуляции, а не репрезентации". В такой ситуации репрезентация масс — молчаливого большинства — оказывается не более чем очередной симуляцией, исходящей из "полагания надежности" — наивной веры во всесилие рекламы, техники, политики, науки — смысла вообще. Масса не приемлет смысла и "интересуется лишь знаковостью", коммуникация для нее — беспрерывное поглощение знаков, обусловленное жаждой зрелища. Масса, не являясь ни объектом (поскольку сопротивляется всякому воздействию), ни субъектом (поскольку не может быть носителем автономного сознания), является в то же время еще большим медиумом, чем сами mass media ; используя стратегии "нейтрализующего присвоения", масса перекодирует все сообщения из плана рационального в план воображаемого и заставляет их циркулировать по своим внутренним правилам. Техника, наука и знание в этом случае "обречены на существование в качестве магических практик и предназначены для потребления зрелищ". Во многом разделяя установки Бодрийяра, М.Маффесоли тем не менее занимает более взвешенную и оптимистичную позицию. "Молчание масс" трактуется им как естественная защитная реакция на тотализирующие дискурсы и способствует освобождению. Опираясь на тексты социологической и философской классики, М.Маффесоли характеризует переход к постмодерну как трансформацию "социального" в "социальность". Если первому соответствуют "общество" (Geselschaft y Ф.Тенниса), "прометеевская" культура и основой социальных связей выступает "механическая солидарность" Э.Дюркгейма, характеризуемая инструментализмом, проективностью, рациональностью и телеологизмом, то постмодерный социальный порядок описывается в терминах "общины" (Gemeinschaft у Тенниса), ценностями "дионисийской" культуры и "органической" (или "оргиастической") солидарностью с ее завороженностью настоящим, нон-логическим, имморализмом и коммуникацией. Симптомом наступления "неотрайбализма" выступает "возрождающийся интерес ко всему натуральному и чувство околдованности мира". Следуя инверсионной интерпретации повседневности, снимающей бинарную оппозицию между сакральным и профанным, и используя метод "общинной эмпатии", М.Маффесоли отмечает

612

трансформацию "индивида" в "персону", обладающую полифункциональными характеристиками — "масками", а "группы" или "организации" — в "племя" и массу. Племя же понимается как микрообщность со свободным членством, интерсубъективность, основанная на аффекте, чаще всего спонтанная, рассеянная, неустойчивая консолидация социальности. Отличительной особенностью племен является их "имманентная трансцендентность", когда социальность трансцендирует своих членов, но сама ничем не трансцендирована. При этом границы массы и племени крайне неустойчивы и размыты в силу "постоянного встречного движения" и смены "масок". Таким образом, сенсуализация, мифологизация и возрождение ценности территории, тела, оргии, зрелища и наслаждения обозначают регрессию к архаике и конституируют социальность как повседневность. З.Бауман, с методологических позиций, манифестирует П.С. как комментарий к повседневности. Его вывод основан на противопоставлении "законодательного разума", наследника модернистской метафизики, и разума "интерпретативного", ведущего диалог и "относящегося к каждому акту овладения [Другим] как к предложению продолжить обмен". Для Фуко, комментарий, наряду с принципами автора и дисциплины, выступал принципом контроля над производством дискурса: "комментарий ограничивал случайность дискурса такой игрой идентичности, формой которой, похоже, были повторение и тождественность" (см. Комментарий). Но комментарий, даже как вторичный текст, не сводится к репродуцированию оригинального смысла и имеет конструктивистскую составляющую: "роль комментария, какие бы техники при этом ни были пущены в ход, заключается лишь в том, чтобы сказать наконец то, что безмолвно уже было высказано там" (Фуко). Однако при этом происходит удвоение, утроение и т.д. этого, уже "безмолвно высказанного", так как ".. .комментировать — значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно не сформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать — также предполагает, что это невысказанное спит в речи, и что, благодаря избыточности, присущей означающему, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчетливо не было означено". Двойная избыточность комментария — со стороны означающих и со стороны означаемых — в случае социологии и в контексте понимания социального пространства как социального текста в значительной степени усложняет задачу, поскольку, во-первых, социальные практики и практики социологические могут описываться в терминах означаемого и означающего, во-вторых, помимо этого, практики и социологов, и социальных агентов уже представлены как взаимодействие означаемого и означающего, в-третьих, при том, что каждая теория должна описывать условия своей возможности, сохраняется опасность бесконечности социологии знания. В то же время становилось очевидным, что означающее и означаемое получают также существенную автономию, которая обеспечивает каждому по отдельности сокровище возможного означения. В пределе одно могло бы существовать без другого и начать говорить о себе самом: комментарий располагается в этом мнимом пространстве. Тем самым в это "между" попадает и то, что в социологии модерна обозначалось как "социальная реальность". Последняя оказывается не более чем фикцией — трикстером, обеспечивающим травести, перевод одного в другое в через изменение облика в бесконечном процессе "переодевания". "Комментарий покоится на постулате, что речь — это акт "перевода", что она имеет опасную привилегию показывать изображения, скрывая их, и что она может бесконечно подменяться ею же самой в открытой серии дискурсивных повторов" (Фуко). Таким образом, принцип комментария по способу своего функционирования изоморфен концепту Differance Деррида (см. Differance). Комментарий отталкивается от первичного текста, который выступает его основанием, и отталкивает этот текст; тем самым комментарий одновременно означает (различает) инкорпорацию первоначального смысла и свою инаковость ("вне-находимость") по отношению к нему. Понимание П.С. как комментария к повседневности в конечном итоге переопределяет социологию как особую практику означивания социальности. Тем не менее, парадоксы, изначально заложенные в основание П.С. — сохранение в ней проективности в виде "проекта уничтожения проекта", дисциплинарная неопределенность, ориентация на плюральность и антиуниверсализм,— позволяют предположить, что предлагаемая переинтерпретация "идеи социологии" должна оказаться далеко не последней.

«Общество потребления» (фр. La société de consommation: ses mythes et ses structures) — социально-философский труд Жана Бодрийяра, написанный в 1970 году. Русский перевод Е. А. Самарской издан в 2006 году издательствами «Республика» и «Культурная Революция» в серии «Мыслители XX века».

Бодрийяр рассматривает потребление как цепную психологическую реакцию, которая направляется современной магией, природа которой бессознательна. Потребление предметов больше не связано с их сущностью — речь идёт скорее об отчужденных знаках предметов, которые существуют лишь в связи друг с другом. Избыток предметов потребления указывает на «мнимое» изобилие, которое Бодрийяр противопоставляет «подлинному» изобилию, существовавшему, по его мнению, при собирательном способе хозяйствования. Бодрийяр считает, что общество потребления — это общество самообмана, где невозможны ни подлинные чувства, ни культура, и где даже изобилие является следствием тщательно маскируемого и защищаемого дефицита, имеющей смысл структурного закона выживания современного мира. В этом его идеи перекликаются с теорией дефицитной экономики. Бодрийяр рассматривает потребление в отрыве от естественной природы, считая его следствием возведённой в культ социальной дифференции, направленной на оправдание в любых условиях необходимости экономического роста. В этом он полемизирует, в частности, с Гэлбрейтом, допускающим существование у потребителя рациональных потребностей. Бодрийяр считает, что в манипулировании потреблением содержится объяснение парадоксов современной цивилизации, для которой равно необходимы бедность, войны и эстетическая медицина, преследующие одну и ту же цель — создание уходящих в бесконечность целей для наращивания производства.

Содержание и основные идеи

[править]Часть первая. Баланс изобилия

Бодрийяр отказывается от анализа экономических показателей в пользу «подсчета знаков и различий», то есть признает двусмысленным традиционно считающийся позитивным рост экономики. Структурный анализ приводит его к выводу о «кругообразной динамике роста и изобилия», при которой выживание системы осуществляется при её бесконечном самовоспроизводстве. В результате традиционное понятие пользы заменяется понятием функциональности, в свете которого всякое, даже абсурдное с точки зрения рациональности действие системы потребления преследует своей целью рост производительности. Поощряемая государством и бизнесом постоянная переквалификация кадров, психологическая вредоносность конкурентной среды, расточительство — все это рассматривается Бодрийяром как целенаправленная производительная сила, извлекающая из всего ресурс роста. Такой порядок вещей, при котором за каждым явлением действительности стоит его функциональная пригодность для системы, называется им «объективно циничным».

[править]Часть вторая. Теория потребления

[править]Общественная логика потребления

Ключевое понятие социального устройства — счастье — Бодрийяр рассматривает как абсолютизированный принцип общества потребления. Наделяя счастье количественными характеристиками, измеряемыми посредством атрибутов социальной дифференциации, он видит его лежащим в основе современной демократии, смысл которой сводится к равенству всех людей перед знаками успеха, благосостояния и т. п. Иными словами, потребительская ценность товаров абсолютна и не зависит от конкретного человека. Навязанная идеология потребления, утверждающая, что обладание нужными предметами приводит к ликвидации отрыва от превосходящих классов, поддерживает веру человека в демократию посредством мифа о равенстве людей. Бодрийяр видит в этом, наоборот, иллюзию демократии, которая оперирует знаками и вводит «социальную игру» на замену реальному участию людей в общественной жизни. Демократия знаков и сопутствующее ей счастье охранительно маскирует реальную дискриминацию, которая лежит в их основе.

[править]К теории потребления

В современной цивилизации не существует рационального потребителя, самостоятельно осуществляющего свой выбор. Индивидуальный, продиктованный реальными потребностями выбор иллюзорен — он продиктован самой структурой общества потребления, придающей значение не предметам, а абстрактным ценностям, тождественным отчуждённым от них знакам. Потребности производятся вместе с товарами, которые их удовлетворяют. В основе выбора товара лежит стремление к социальному отличию, и, поскольку поддержка таких отличий есть жизненное условие существования современной цивилизации, потребность всегда остаётся неудовлетворенной. Социальная обеспеченность, «счастье» становятся императивами общества потребления, которое не поощряет пассивность и экономность, поскольку за ними следует утрата потребительской способности.

[править]Персонализация, или наименьшее маргинальное различие (НМР)

Функциональный, обслуживающий характер человека в обществе потребления приводит к синтезу индивидуальности из знаков и подчёркнутых отличий. В сфере знаковых различий не остаётся места для подлинного различия, основанного на реальных особенностях личности. Всё — от роскоши и права на свободное время до манифестированной упрощённости — входит в свод чисто социальных различий, легитимированных самой системой. Даже искренний поиск утраченной действительности, познание себя имеют эффектом лишь произведённое социальное различие — основной движущий механизм общества потребления. Персонализация человека в знаках задаёт всё вплоть до самих его типов. Модель требовательного мужчины и заботящейся о себе женщины — это те же всеобщие, законодательно задекларированные идеалы, имеющие демократический смысл лишь в своём свойстве быть равно желанными для всех.

[править]Часть третья. СМИ, секс, досуг

[править]Массово-информационная культура

Отношение массовой культуры к традиционной культуре аналогично отношению моды к предметам. Как в основе моды лежит устаревание предметов, так в основе массовой культуры лежит устаревание традиционных ценностей. Массовая культура, таким образом, изначально создаётся для недолговременного использования, она есть среда, в которой сменяются знаки. Её императивом становится требование актуальности, современности, функциональной пригодности для человека-потребителя. Развитие средств коммуникации приводит к утрате символической основы в человеческом общении. На смену индивидуальности, живой культуре приходит ритуализация бессмысленных знаков, не имеющих содержания. Формируется некий минимум таких знаков, обязательный для каждого «культурного» человека. Бодрийяр определяет этот минимум как «наименьшую общую культуру», которая выполняет в массовом сознании роль «свидетельства культурного гражданства».

Атрибутом мира потребления является китч — никчёмный предмет, не имеющий сущности, но характеризующийся лавинообразностью распространения, имеющей классовую природу. Потребление предмета-китча есть симулятивное приобщение к моде, покупка отличительного признака.

Поп-арт рассматривается Бодрийяром как двусмысленное явление — он есть одновременно порождение общества потребления и выражение его механизма. Изображая видимую реальность, поп-арт не способен заглянуть за её знаки, и, таким образом, он не имеет отношения к традиционному искусству, никогда не превращавшемуся в объект и потому никогда не «потреблявшемуся». Поп-арт может быть искренним, может быть результатом подлинного вдохновения, но в вместе с тем он не может избавиться от своего объектного статуса, который ему придаёт неуязвимая для его создателей структура культурного производства. Поп-арту изначально присущ коммерческий смысл, таким образом, его возможная искренность никогда не доходит до человека. Более того, сам человек не может не выступать потребителем по отношению к нему.

Средства массовой информации отражают и закрепляют тоталитарный характер общества потребления. Суть этого тоталитаризма состоит в «гомогенизации» событий, приданию им равноправия перед восприятием потребителя. СМИ убивают живое содержание мира, извлекая из него лишь события, содержание которых, в свою очередь, сводится уже лишь к бесконечной отсылке друг на друга. На основе такого отношения к подлинной действительности СМИ формируют «неореальность», не имеющую категорий истинности и ложности. «Неореальность», в создании которой также участвует реклама, состоит из «псевдособытий», возникновению которых не предшествует ничья цензура. Реклама не призывает к анализу достоверности своего содержания, а требует веры в себя. В этом смысле она имеет пророческий характер.

[править]Тело — самый прекрасный объект потребления

Общество потребления вводит культ тела, чем устанавливает фетишизацию не только мира, но и самого человека. Оно принуждает человека манипулировать своим телом, делать из него инструмент устранения социальных различий. Традиционные понятия красоты, эротичности заменяются функциями — они подсчитываются как статьи потребительской способности. Тело становится упрощённым аналогом души — его нужно «найти», «открыть», «познать» и «спасти». Оно становится объектом современной мифологии и, в сущности, не является больше материальным. Тело — это объект потребления, наряду с обладателем его потребляют медицина и модные журналы. Связанная с ним сексуальность вгоняется в заданные стандарты и тем самым коммерциализуется, становится элементом системы производства. Признаком этого является искусственная сексуализованность предметов, повышающая их функциональность в качестве предметов потребления.

[править]Драма досуга, или невозможность убить своё время

Время имеет потребительскую стоимость. Оно не может быть истинно свободным, поскольку его свобода предусмотрена и подсчитана структурой общества потребления. В традиционном смысле время исчезает — его деление на свободное, приятно или плохо проведённое больше не является фундаментальным критерием его различения. Время гомогенно в своём статусе элемента производства. Досуг есть не более чем время восстановления работоспособности. Люди стали «отходами денег и времени». В обществе потребления — время невозможно убить, его нельзя потратить вне системы потребления.

[править]Мистика заботы

«Под солнцем заботы загорают современные потребители». Оберегающий, предусмотрительный и заботливый облик общества потребления есть не более чем его защитный механизм, скрывающий «глобальную систему власти, опирающуюся на идеологию щедрости, где „благодеяние“ скрывает барыш». Бессимволичность, опредмеченность отношений между людьми компенсируется знаками участия и доброжелательности. Услужливость, раболепство, идеология дара — это систематические факты современного общества, которые скрывают реальные экономические механизмы. Эти факты обязывают потребителя считать себя больным, неполноценным, нуждающимся в помощи со стороны глобальной системы услуг. Отношения между людьми являются результатом производства, их природа тоталитарна. Человек обязан персонифицироваться, слиться с предназначенной ему ролью, он обязан уметь выжить при ускоряющихся темпах производства: «Мобильность — свидетельство моральности».

[править]Аномия в обществе изобилия

При видимом изобилии возникает косвенный культ насилия как своего рода предохранитель, переключающий человека с размышлений о свободе на размышление о счастье. Изобилие обволакивает человека и с неизбежностью ставит его перед новой моралью, которая не является следствием прогресса. При таком положении вещей появляется новый тип насилия, являющийся компенсацией изобилию и своего рода доказательством его неустойчивости. Другими доказательствами являются постоянная усталость и депрессия, ставшие как раз следствиями изобилия, упрощения, автоматизма современной жизни.

Субкультуры ненасилия (дзен-буддизм, культуру хиппи) Бодрийяр не считает реальной альтернативой обществу потребления и считает их лишь метаморфозами последнего.

[править]Заключение

В заключении Бодрийяр делает вывод о конце трансцендентного в человеческом мире, чем обобщает проблематику всей книги. На смену мифу, некогда указывавшему на трансцендентное, приходит современный упрощённый миф. Мир знаков снимает традиционные противоречия реальности. В этом мире исчезает и сам человек, он больше не является индивидуальностью и состоит лишь из знаков социального статуса. «Это — профилактическая белизна пресыщенного общества, общества без головокружения и без истории, не имеющего другого мифа, кроме самого себя».

Дебор, Ги-Эрнст (фр. Guy-Ernst Debord, 28 декабря 1931, Париж — 30 ноября 1994, Овернь) — французский писатель, художник-авангардист, философ и режиссёр. Автор книги «Общество спектакля» (1967). Основатель и теоретик Ситуационистского интернационала(SI).

Ги Дебор является представителем левого ревизионистского течения в марксизме. Основываясь на критике капитализма Маркса, Лукача и экзистенциалистов, выдвинул идею о том, что отчуждение в современном капитализме не ограничивается только отчуждением продукта труда: если раньше, приходя с трудовой смены, рабочий действительно отдыхал, общался с семьёй или занимался чтением, то теперь, как утверждает Ги Дебор, даже его свободное время не принадлежит ему, потому что он должен тратить его на потреблениетоварных фетишей или просмотр телепередач, рекламирующих данные фетиши. Постулируется вступление капитализма в фазу общества потребления: «Сфера обладания отсюда расширяется в той мере, в какой само это обладание становится все более и более фиктивным.» Однако капитал на этом не останавливается: если раньше в его состав входилисредства производства, денежные активы и другие «физические» блага, то теперь капитал поглощает в себя образы, рождаемые СМИ и информацию. Данная монополизация, согласно Ги Дебору, окончательно лишает человека права свободного суждения. Свободное общение сменяется односторонним диктатом СМИ.

Ги Дебор разделяет два вида спектакля: распылённый, присущий странам капиталистического Запада, и концентрированный: проявивший себя в СССР, Китае и других странах. Разница между ними заключается в способах воздействия: концентрированный спектакль государственного капитализма отличает нетерпимость ко всякой, даже виртуальной — как в странах Запада — свободе слова, более сильным репрессивным аппаратом, однако в меньшей степени фетишизацией товарного производства. Перед смертью, в своих «Комментариях к Обществу Спектакля», Ги Дебор выдвинул идею о том, что крушение СССР и становление рыночной экономики приведёт к торжеству нового вида спектакля — интегрированного, который будет совмещать в себе диктат потребления и сильный репрессивный аппарат. Последователи Ги Дебора считают, что интегрированный спектакль реализовал себя в полной мере в США, после терактов 11 сентября.

Также Ги Дебор занимался критикой урбанизации и копирайта. В области распределения материальных и нематериальных благ он отстаивал идеи потлача и плагиата.

Ги Дебор снял несколько авангардистских фильмов. Большинство из них состояли из коротких диалогов, разделённых 15-минутными паузами, во время которых зрителю демонстрировался белый экран. По замыслу автора, во время этих пауз зритель должен был отвлечься от пассивного созерцания и вспомнить о реальной жизни.

Общество спектакля (фр. La Société du spectacle) — книга, написанная Ги Дебором в 1967. Книга посвящена анализу современного западного общества с леворадикальных позиций. Суть современного состояния Ги Дебор определяет как утрату непосредственности: «всё, что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление». Термин «спектакль» означает «самостоятельное движение неживого» или «общественные отношения, опосредованные образами». Важную роль в становлении общества спектакля сыграли средства массовой информации: «это новшество обернулось настоящим Троянским конём», — пишет Ги Дебор. В книге проводится также детальный анализ марксизма и развития революционной теории, которая оказалась перед лицом двух новых факторов: революционной иллюзии и классовой бюрократии.

[править]Оглавление

• Глава 1. Всеобщее разделение (фр. La séparation achevée)

В первой главе повествующий о том, что есть спектакль и как он влияет на человечество в целом, так и на отдельного человека. Так же упоминается о структуре спектакля, где говориться, что СМИ, экономика, политика и культура есть части спектакля. Раскрывается тема иллюзорной свободы, где человеку представляется больше времени на свой досуг, однако "не может быть свободы вне деятельности".

• Глава 2. Товар как спектакль (фр. La marchandise comme spectacle)

В данной главе раскрывается тема товарного фетишизма. Товар в современном обществе - это оружие спектакля. При изготовление товар делается упор не на качество, а на количество. Вводится в оборот термин "товарный гуманизм", который означает на первый взгляд смену отношения к рабочему классу, предоставляя ему услуги и хорошее отношения, однако это часть политической экономики. Ведется уничтожение жизненных ценностей. Чтобы быть не вне общества и не умереть, человек должен постоянно покупать все новые и новые товары. Одни товары сменяются другими, человек не может купить их, поэтому "выпадает из жизни". Ги Дебор утверждает, что "товар - это реально существующая иллюзия".

• Глава 3. Единство и разделение видимости (фр. Unité et division dans l'apparence)

Спектакль властвует даже над теми регионами, где слабая экономика с помощью общество спектакля. Спектакль возникает на почве избыточной экономики и именно с помощью нее спектакль устанавливает в мире свою гегемонию, невзирая на идеологические и полицейские барьеры. С помощью псевдо-благ он предлагает новые модели революции. Только люди, объединенные нищетой, хотят ему противодействовать. Спектакль предоставляет собой плотную ширму видимого разнообразия и изобилия, но если заглянуть за неё, можно убедиться, что в мире господствует банальность. Cпектакль -есть война товаров, некоторым из них поклоняются люди, покупая брелоки. Каждая новая ложь рекламы товара - это также признание ее предыдущей лжи. Избыточность товара выступает как абсолютный разрыв в органическом развитии общественных потребностей. Благодаря развитой экономики, появляются множество социальных ролей и объектов потребления. Пережитки религии, традиции и семьи остаются для человека главной формой наследования классового и социального статуса, но, несмотря на всё то моральное давление и угнетение, что они оказывают, эти пережитки входят в понятие наслаждения этим миром, этой жизнью. Иначе говоря, этот мир есть ничто иное, как гнетущее псевдо-наслаждение. Одна из этих социальных ролей есть звезды, которые мнимо проживают свою жизнь. Имея только одностороннюю коммуникацию (потребление, развлечение), они не признают других людей равными себе. Но все действия и поступки знаменитостей являются лишь ролевыми, они не свободны, а значит, банальны. То что потребляет человек - ту социальную роль, которая связана с этими вещами, он и будет играть. Покупая товар, человек попадает в иллюзии, которая вскоре исчезает, уступая место новой иллюзии. Имеется два вида спектакля - концентрированный и распылённый.

• Глава 4. Пролетариат как субъект и представление (фр. Le prolétariat comme sujet et comme représentation)

Субъектом истории может стать лишь человек самосозидающий, являющийся господином и обладателем собственного мира, собственной истории, и осознающий правила своей игры. Здесь особую роль играет историческое мышление, которое можно спасти, лишь сделав его мышлением практическим. Буржуазная эпоха, стремящаяся дать истории научное обоснование, пренебрегает тем обстоятельством, что эта наука должна, прежде всего, исторически основываться на экономике. И наоборот, история напрямую зависит от экономики только потому, что является экономической историей

• Глава 5. Время и история (фр. Temps et histoire)

• Глава 6. Зрелищное время (фр. Le temps spectaculaire)

• Глава 7. Обустройство территории (фр. L'aménagement du territoire)

• Глава 8. Отрицание и потребление в культуре (фр. La négation et la consommation dans la culture)

• Глава 9. Материализованная идеология (фр. L'idéologie matérialisée)

[править]Цитаты

• Этот мир есть ничто иное, как гнетущее псевдо-наслаждение.

• С блаженным приятием действительности может хорошо сочетаться показной бунт — и этим выражается то, что даже неудовольствие превратилось в некий товар.

• В основе спектакля лежит самая древняя общественная специализация - специализация власти.(23)

• От автомобиля до телевизора - все товары, выбираемые по указке спектакля, одновременно являются орудиями постоянного навязывания условий изоляции "одиноким толпам".(28)

• Покупая новый товар, человек на короткий срок впадает в иллюзию счастья (70)

• Спектакль — крайне подвижная и динамичная структура (71)

• Субъектом истории может стать лишь человек самосозидающий, являющийся господином и обладателем собственного мира. (74)