Барон Егор Петрович (Осипович) Дантес, впоследствии барон Геккерен

(Georges Charles d'Anthcs, baron de Heeckeren)

1812-1895

Родился в Кольмаре и принадлежал к старинному роялистскому семейству, возведённому в дворянство с баронским титулом Наполеоном I. В 1829 г. поступил в С.-Сирскую школу, но пробыл в ней менее года, ибо был вынужден выйти из школы за участие в роялистских манифестациях во время июльского переворота 1830 г.

В 1833 г. Дантес прибыл в Петербург с нидерландским посланником бароном Геккереном. "Дантес и барон Геккерен ни в каком родстве не состояли. Они познакомились случайно во время их общего путешествия в Россию. Дантес в дороге серьёзно заболел в каком-то немецком городке; вскоре туда прибыл барон и задержался долее, чем предполагал. Узнав в гостинице о тяжёлом положении молодого француза и о его полном одиночестве, он принял в нём участие и, когда тот стал поправляться, предложил ему присоединиться к его свите для совместного путешествия; предложение радостно было принято".

Случай также способствовал поступлению Дантеса в Кавалергардский полк. Прибыв в Петербург, отыскивая соотечественников, он скоро сошёлся с художником Ладюрнером, специально выписанным для написания портрета императрицы Александры Фёдоровны, Ладюрнеру была отведена мастерская в здании Эрмитажа, и Дантес часто туда хаживал, приходя в восторг как от исполнения, так и от изображаемого лица. В одно из этих посещений император Николай неожиданно зашёл к художнику, который еле успел спрятать Дантеса за занавескою. Но тут Ладюрнеру пришла мысль использовать это посещение для карьеры друга, и он стал выхвалять государю своего юного пылкого соотечественника, заочно влюбившегося в изображение царицы и просиживающего целыми днями перед ним. Государь рассмеялся, изъявил желание его видеть, что тотчас и было исполнено. Дантес своим разговором и находчивостью произвёл благоприятное впечатление. Вскоре за тем состоялось его зачисление в полк.

Р. Е. Гринвальд пишет, что Дантес был допущен в январе 1834 г. прямо к офицерскому экзамену при военной академии по программе Юнкерской школы с освобождением от испытания в русской словесности, уставе и военном судопроизводстве. "Барон Дантес и маркиз де Пина, два шуана , будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет", – занёс в свои записки А. С. Пушкин (Шуаны (фр. chouan) - участники восстаний в защиту королевской власти и католической церкви в Бретани и Нормандии во время Великой французской революции). По выдержании экзамена Дантес определён 8 февраля того же года корнетом в кавалергарды с написанием в запасный эскадрон; 28 января 1836 г. произведён в поручики.

В мае 1836 г. Дантес был усыновлён бароном Геккереном по законам Нидерландского королевства, а в июне того же года ему разрешено было принять фамилию усыновившего его.

По словам секунданта Пушкина Данзаса, Дантес был "довольно большого роста, приятной наружности, человек неглупый и имевший какую-то врождённую способность нравиться всем с первого взгляда".

Однако по поступлении в полк Дантес оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером; таким он оставался в течение всей своей службы в полку. То он "садится в экипаж" после развода, тогда как "вообще из начальников никто не уезжал", то он на параде, "когда только скомандовано было полку "Вольно", позволил себе курить сигару". На учении "слишком громко поправляет свой взвод", что, однако, не мешает ему самому "терять дистанцию" и до команды "Вольно" сидеть, "совершенно распустившись, на седле"; не говоря уже об отлучках с дежурства, опаздывании на службу и т. п. Число всех взысканий, которым был подвергнут Дантес за три года службы в полку, достигает цифры 44.

"Как иностранец, – говорит князь Трубецкой, – он был пообразованнее нас, пажей, а как француз - остроумен, жив, весел. Он был отличный товарищ... И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодёжи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позднее..."

Вполне допустимо, что Дантес был "пообразованнее" пажей; не противоречит истине и утверждение Трубецкого, что Дантес был "отличный товарищ". Этим объясняется, вероятно, то, что кавалергардские офицеры горячо стали на его защиту.

...27 января 1837 г. Дантес смертельно ранил на дуэли А. С. Пушкина.

В тот же день он был арестован домашним арестом командиром полка Гринвальдом и через день после дуэли приказом по гв. корпусу был предан суду Конной гвардии. При этом и.д, командира корпуса Н. И. Бистром предписывал: "Комиссии военного суда вменить в непременную обязанность открыть, кто именно был посредниками (секундантами) при означенной дуэли и вообще кто знал и какое принимал участие в совершении или отвращении оной. Дело сие окончить сколь возможно поспешнее".

В тот же день по всеподданнейшему докладу начальника штаба гв. корпуса Веймарна состоялось высочайшее повеление "судить военным судом как дуэлянтов, так равно и всех прикосновенных к сему делу с тем, что ежели между ними окажутся лица иностранные, то, не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить о них особую записку с означением токмо меры их прикосновенности". Для производства дознания назначен был полковник Галахов. Он представил 3 февраля следующее отобранное им от Дантеса показание:

"27 числа января г. поручик де Геккерен действительно дрался на пистолетах с камергером Пушкиным, ранил его в правый бок и был сам ранен в правую руку. Секундантами были со стороны поручика де Геккерена виконт д'Аршиак, находящийся при французском посольстве, а со стороны камергера Пушкина инженер-подполковник Данзас. Поручик де Геккерен в тот же самый день, 27 января, просил виконта д'Аршиака быть его секундантом, который, однако ж, и прежде сего знал все сношения поручика де Геккерена с камергером Пушкиным, до дуэли бывшие. Место поединка было за Комендантскою дачею, близ Новой Деревни, в роще, куда поручик Геккерен с виконтом д'Аршиаком отправились вместе в 4-м часу пополудни. Кроме виконта д'Аршиака и инженер-подполковника Данзаса знал о дуэли, следующей быть между камергером Пушкиным и поручиком де Геккереном, один только усыновивший его министр нидерландского двора посланник барон де Геккерен, а более решительно никто".

5 февраля Дантес был вытребован в комиссию, но не явился по болезни; комиссия в тот же день предписала подвергнуть его медицинскому освидетельствованию. Того же, 5-го числа военный врач Стефанович свидетельствовал Дантеса и нашёл, что он "имеет пулевую проницающую рану на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста; вход и выход пули в небольшом один от другого расстоянии. Раны простые, чистые, без повреждения костей и больших кровеносных сосудов. Больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно, руку носит на повязке... вообще же он кажется в хорошем и надёжном к выздоровлению состоянии".

На другой день комиссия поручила старшим асессорам (Столыпину и Балабину) и аудитору отобрать от него объяснения на дому.

На вопрос о причине, побудившей вызвать Пушкина на дуэль, Дантес показал: "В ноябре месяце 1836 г. получил я словесный и беспричинный камергера Пушкина вызов на дуэль, который мною был принят; спустя же некоторое время камергер Пушкин без всякого со мною объяснения словесно просил нидерландского посланника барона де Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что, приняв беспричинный вызов его на дуэль, полагал, что честь моя не позволяет мне отказаться от данного ему мною слова; тогда камергер Пушкин назначенному с моей стороны секунданту, находящемуся при французском посольстве графу д'Аршиаку, дал письмо, в коем объяснял, что он ошибся в поведении моём и что он более ещё находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно; с того дня я не имел с ним никаких сношений, кроме учтивостей. Января 26-го нидерландский посланник барон Геккерен получил от камергера Пушкина оскорбительное письмо, касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на моё имя единственно потому, что считает меня подлецом и слишком низким. Всё сие может подтвердиться письмами, находящимися у Его Императорского Величества".

Ввиду ссылки на письма комиссия постановила всеподданнейше испросить по команде эти письма. Письма были вручены графом Нессельроде полковнику Бреверну и предъявлены последним комиссии.

В своём показании 6 февраля Дантес написал, что "реляция учинённой нами дуэли вручена... секундантом моим при отъезде его из С.-Петербурга камергеру кн. Вяземскому, который до получения оной о имеющей быть между нами дуэли ничего не знал".

Как мы видели, протокол дуэли не был составлен секундантами; реляцией же Дантес называл письмо д'Аршиака Вяземскому, составленное 1 февраля, т. е. по прошествии 4-5 суток после дуэли.

Князь Вяземский был вытребован 8 февраля в комиссию, передал ей письма д'Аршиака и Данзаса, причём показал, что: 1) он в первый раз узнал о дуэли, когда услышал, что Пушкин смертельно ранен; 2) "никогда не слыхал ни от Александра Сергеевича Пушкина, ни от барона Геккерена о причинах, имевших последствием сие несчастное происшествие".

10 февраля Дантес был снова вызван в комиссию для дачи объяснений о том: 1) что он подразумевает под реляцией дуэли; 2) "в каких выражениях заключались письма, писанные к г. Пушкину или его жене, которые в письме, писанном им к нидерландскому посланнику барону Геккерену, названы дурачеством".

Дантес показал, что реляцией он называет письмо д'Аршиака к Вяземскому потому, что "в оном, как мне известно, описаны подробно условия дуэли и всего происшедшего на месте по всей справедливости". Относительно же писем к Пушкиной Дантес показал: "Посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих выражения могли возбудить его щекотливость (щепетильность) как мужа, что и дало повод ему упомянуть о них в своём письме к барону де Геккерену 26 числа января как дурачествах, мною писанных..."

На основании показаний Данзаса (11 февр.) о том, что говорил ему и д'Аршиаку Пушкин перед отправлением на дуэль, комиссия потребовала от Дантеса ответов на следующие вопросы: не известен ли ему автор анонимных писем и не распространял ли он, Дантес, "нелепых слухов, касающихся до чести" жены Пушкина? Дантес отвечал, что ни автор безымянных писем, ни распространители "нелепых слухов" ему неизвестны.

Далее в вопросах стояло: "Вследствие этого (т. е. получения анонимных писем и распространившихся слухов) тогда же он вызывал вас на дуэль, которая не состоялась потому, что вы предложили ему жениться на его свояченице, но вместе с тем требовал от вас, чтоб не было никаких сношений между двумя вашими семействами. Несмотря на сие, вы даже после свадьбы не переставали дерзко обходиться с женою его, с которою встречались только в свете, давали повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести жены его, что вынудило его написать 26 января письмо Геккерену".

На последнюю часть вопросного пункта Дантес возразил, что "не согласен с тем, что уклонился от дуэли предложением жениться на его свояченице", причём сослался на письмо самого Пушкина д'Аршиаку; "что же касается до моего обращения с г-жою Пушкиной, (то) не имея никаких условий для семейных наших сношений, я думал, что был в обязанности кланяться и говорить с нею при встрече в обществе, как и с другими дамами, тем более что муж прислал её ко мне в дом на мою свадьбу, что, по мнению моему, вовсе не означало, что все наши сношения должны были прекратиться".

Эти показания Дантеса комиссия нашла достаточными, чтобы "привесть дело немедленно к окончательному решению". Однако аудитор Маслов, опасаясь ответственности по закону, подал рапорт, настаивая на допросе Н. Н. Пушкиной. Маслов находил нужным допросить её относительно: во-первых, содержания "безымянных писем", полученных Пушкиным; во-вторых, содержания её переписки с Дантесом, названной Пушкиным дурачеством; в-третьих, содержания анонимного письма, полученного Пушкиным в ноябре, в каковом письме "виновником распри" между Дантесом и Пушкиным назван барон Геккерен; в-четвертых, того места письма Пушкина 25 января, в котором он обвиняет Геккерена в гнусном потворстве страсти Дантеса и, в-пятых, отношения обоих Геккеренов к Н. Н. Пушкиной после женитьбы младшего из них.

Комиссия сочла излишним истребовать указанные Масловым "некоторые объяснения" на том странном основании, что якобы при составлении своего постановления об окончании судебного следствия она "имела оные в виду", и потому комиссия, находя "дело довольно ясным", опасалась, как бы "без причины не оскорбить г-жу Пушкину".

В данном случае и аудитор, и комиссия были – с разных точек зрения – правы.

Была дуэль – т. е. с точки зрения действовавшего закона и аудитора Маслова было совершено преступление; с точки же зрения порядочности и судей – совершено деяние, в данном случае безусловно неотвратимое. Один из противников, смертельно раненный, уже умер, мало того, убитый – гениальный поэт, слава своей Родины. Всякое копание в его личном прошлом или прошлом его жены могло бы только так или иначе набросить тень на едва закрытую могилу... Получился бы грандиозный скандал, но не лишний субъект наказания. И судьи поторопились заявить, что всё им ясно и что у них для вынесения приговора достаточно судебных данных. С этим "мнением" суда, несмотря на признание его "упущением", согласились все начальствующие лица, до императора Николая включительно.

19 февраля комиссия приговорила повесить Дантеса и Данзаса и представила приговор на заключение начальству.

Первое мнение высказал командир полка. Р. Е. Гринвальд находил, что "подсудимый в опровержение взведённого на него Пушкиным подозрения относительно оскорбления чести жены его никаких доказательств к оправданию своему представить не мог, равномерно, за смертью Пушкина, и судом не открыто прямой причины, побудившей Пушкина подозревать бар. де Геккерена в нарушении семейного спокойствия, но из ответов самого подсудимого видно, что он к жене покойного Пушкина прежде, нежели был женихом (её сестры), посылал довольно часто книги и театральные билеты при коротких записках; в числе оных были такие (как он сознаётся), коих выражения могли возбудить щекотливость Пушкина как мужа... Последнее сознание поручика бар. де Геккерена есть уже причина, побудившая Пушкина иметь к нему подозрение, и, вероятно, обстоятельство сие заставило Пушкина очернить поручика де Геккерена в письме к отцу его... а вместе с тем и насчёт сего последнего прибегнуть к выражению оскорбительных слов".

В заключение Гринвальд полагал: Дантеса, "лишив всех прав российского дворянства, разжаловать в рядовые в дальние гарнизоны". Мотивами к такому смягчению приговора Гринвальд кроме обычных ссылок на монаршее милосердие и молодые лета подсудимого приводил ещё и то, что Дантес был "движим чувствами сына защищать честь оскорблённого отца своего" (хотя сему, быть может, сам был причиною).

Командир бригады барон Мейндорф "полагал достаточным, лишив его чинов и дворянства, разжаловать в рядовые без выслуги и потом определить в Кавказский отдельный корпус" (т. е. дать возможность выслужиться).

Мнение начальника дивизии графа С. Ф. Апраксина составлено, очевидно, лицом аудиторского ведомства. В общем Апраксин приводит те же добытые судом данные, на какие указывает и Гринвальд, но при этом обращает внимание и на то, что по разным причинам "невозможно открыть во всей подробности причин сего поединка". Таковыми причинами Апраксин, кроме смерти самого Пушкина, считает: отъезд д'Аршиака за границу, уклонение суда от испрошения "удостоверительных сведений у жены камергера Пушкина, но как сего военно-судною комиссией не сделано, то сие остаётся на усмотрение начальства". Граф Апраксин находил возможным, "лишив Дантеса чинов и дворянства", понизить ещё наказание до разжалования в рядовые впредь до отличной выслуги.

Командир гв. кавалерийского корпуса Кнорринг, указав на то, что Н. Н. Пушкина не была допрошена судом, находил, как и Гринвальд, смягчающее вину обстоятельство в том, что Дантес "решился на строго законом запрещённое действие, будучи движим чувствованиями сына к защищению чести оскорблённого отца"; и Кнорринг смягчал наказание до простого (без лишения дворянства) разжалования в рядовые впредь до отличной выслуги, с преданием церковному покаянию и заключением на шесть месяцев в крепостной каземат.

Великий князь Михаил Павлович находился в отпуску за границей, и потому его мнения "заключил" 11 марта его заместитель Н. И. Бистром. Последний признавал Дантеса виновным в: "1) раздражении Пушкина щекотливыми для него записками к жене его; 2) вызове на дуэль и нанесении смертельной раны". Бистром не упоминал о смягчающих вину обстоятельствах и потому находил возможным понизить наказание лишь до разжалования впредь до выслуги на Кавказе, но с лишением дворянства и с содержанием в каземате в течение шести месяцев, "так как нет в виду никаких заслуживающих снисхождения обстоятельств, ибо письмо камергера Пушкина к посланнику бар. Геккерену с выражениями весьма оскорбительными для чести обоих Геккеренов при строгом воспрещении дуэли не могло давать права на такое противозаконное самоуправление..."

Генерал-аудиториат 17 марта полагал: Дантеса, "лишив чинов и приобрётенного им российского дворянского достоинства, написать в рядовые".

18 марта император Николай так конфирмовал приговор: "Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты".

Приказом по полку 20 марта Дантес исключён из списков полка. На другой день в 9 часов утра к Геккерену явился жандармского дивизиона унтер-офицер Яков Новиков, долженствовавший сопровождать его до границы.

В 11 часов Дантесу было дозволено свидание с отцом и женою. Об этом свидании есть следующее донесение: "По приказанию в. пр-ва (Клейнмихеля) дозволено было рядовому Геккерену свидание с женою его в квартире посланника барона Геккерена; при сем свидании находились: жена рядового Геккерена, отец его, посланник, и некто графиня Строганова. При свидании я вместе с адъютантом в. пр-ва гвардейским ротмистром Арцыбашевым был безотлучно. Свидание продолжалось всего один час. Разговоров, заслуживающих особого внимания, не было. Вообще в разжалованном Геккерене незаметно никакого неудовольствия, напротив, он изъявлял благодарность к государю императору за милости к нему и за дозволение, данное его жене, бывать у него ежедневно во время его содержания под арестом. Между прочим, говорил он, что по приезде его в Баден он тотчас явится к его высочеству вел. кн. Михаилу Павловичу. Во всё время свидания рядовой Геккерен, жена его и посланник Геккерен были совершенно покойны; при прощании их не замечено никаких особых чувств. Рядовой Геккерен отправлен мною в путь с жандармским унт.-офицером в 13/4 ч. пополудни".

23 марта Геккерен был уже в Таурогене...

О дальнейшей судьбе Дантеса нам почти ничего неизвестно. По возвращении из России во Францию он сначала заперся в деревне своей в Эльзасе. От брака с Екатериной Николаевной Гончаровой он имел трёх дочерей и сына. Вскоре после рождения сына Екатерина Николаевна умерла (15 окт. 1843 г.).

В 40-х годах выступил на политическое поприще, был избран депутатом и сначала продолжал быть крайним легитимистом. Затем он из легитимиста обратился в бонапартиста и в награду за услуги, оказанные Луи Бонапарту, назначен им в день декабрьского переворота 1851 г. сенатором. В сенате он обратил на себя особое внимание своими речами в защиту светской власти пап. Во время последней империи Дантес был persona grata при дворе Наполеона III. Он был одним из основателей Парижского газового общества и оставался директором этого общества до своей смерти, благодаря чему составил себе большое состояние. По словам одного из наших соотечественников, знавшего в Париже Дантеса, это был человек "очень одарённый и крайне деятельный, даже большой оригинал; он был замешан во всех событиях и происках второй империи". После падения империи он почти безвыездно жил в своём замке Сульц в Эльзасе. "Дантес постоянно вёл свои записки, но в последние годы, дожив до глубокой старости, он впал почти в детство и в минуту раздражения сжёг свои мемуары..."