Барон Иван (Адам Христофор Иоганн) Андреевич Фитингоф

1797-1871

Из курляндских дворян; родился в имении Клен-Березн в Курляндии, воспитывался дома. 13 октября 1815 г. поступил юнкером в кавалергарды. "Из моих имён, – вспоминает Фитингоф, – выбрали третье, а именно Иоганн, т. е. Иван, потому что это имя является более русским, чем Адам; Андреевичем назвали потому, что так перевели имя моего отца – Генрих".

15 декабря 1827 г. Фитингоф, будучи уже ротмистром, принял 6-й эскадрон, которым и командовал во время Польской войны; за отличие произведён в полковники и награждён орденом св. Анны 2-й ст.; затем с августа 1831 г. по май 1833 г. командовал лейб-эскадроном, приняв его от Р. Е. Гринвальда.

Прослужив 18 лет в кавалергардах, Фитингоф принял 10 мая 1833 г. от Гринвальда же Новгородский кирасирский полк, которым блестяще во всех отношениях командовал.

В 1834 г. Иван Андреевич писал своему другу Бобоедову: "Великий, добрый государь награждал меня выше заслуг моих и дал мне прекрасный полк (Новгородский), который Гринвальд оставил мне в большом порядке; буду стараться поддержать его таковым и до последней капли крови останусь верным слугою нашему доброму и великому Царю и Отцу..."

В мае 1839 г. Фитингоф в чине генерал-майора был назначен командующим Кавалергардским полком. Ему суждено было, таким образом, в третий раз принимать часть от своего товарища и друга Р. Е. Гринвальда. 20 июня 1840 г. он утверждён командиром полка.

Кавалергардами Фитингоф командовал восемь лет и в течение этого времени пожалован в свиту, назначен командиром 1-й бригады гв. кирасирской дивизии с оставлением командиром полка. "По уважению восьмилетнего командования Кавалергардским Её Вел-ва полком высочайше повелено носить мундир сего полка".

В 1848 г. он назначен начальником 2-й кирасирской дивизии и произведён в генерал-лейтенанты; в 1857 г. назначен начальником сводной кирасирской дивизии; в 1860 г. – помощником командира сводного кавалерийского корпуса; в 1862 г. – помощником командующего войсками Одесского военного округа (Коцебу). В 1863 г. Фитингоф был награждён орденом св. Александра Невского и в следующем году назначен членом Комитета о раненых.

Барон Иван Андреевич Фитингоф был человеком не обширного образования, но зато обширного сердца. "Это был прелестный человек, добрейшая душа", – говорит о нём современник-кавалергард. В этих нескольких словах – полная характеристика Фитингофа.

Сохранив из немецкой своей натуры далеко не типичные черты, он обрусел настолько, что сумел усвоить наиболее симпатичные черты русского характера: отвращение к педантизму и формализму, широту, снисходительность, гостеприимство, юмор, а главное – признание в каждом человеке человеческого достоинства. Он увлекался русской поэзией и переводил русских поэтов, особенно Пушкина, на немецкий язык. К сожалению, переводы не нашлись среди его бумаг после его кончины.

Сентиментализм немца толкнул, конечно, Фитингофа в масонство, и тогда как большинство русских вступало в масонство из карьеризма или "озорничества", он сделался масоном по влечению.

"Нашедши у него однажды знаки масонского ордена, – вспоминает сын кавалергарда Бобоедова, – мой отец шутя их спрятал. Это так рассердило добрейшего Ивана Андреевича, что отец мой после никогда не шутил над чтимыми им предметами".

Фитингоф вообще был страшно вспыльчив. Провинится так или иначе офицер, и Фитингоф кричит: "Навек на главную гауптвахту! Кончено! Там и умрёте!" А затем говорил уже спокойно: "Ступайте, но в другой раз этого не делайте".

Сохранилось немало анекдотов о его рассеянности и неспособности запоминать фамилии. Так, например, в полку одновременно служили Криштафович и Мустафин. "Поручик Мустафович!" – кричит он во фронте Криштафовичу. "Ваше превосходительство, – замечает ему адъютант, – он Криштафович". "Ну, я это-о-о знаю... – И тут же кричит: – Поручик Криштафин!" "Ваше превосходительство, – продолжает адъютант, – я вам докладываю, что он Криштафович, а не Криштафин". "Ну-у, это всё равно, они меня понимают..."

Судя по дошедшей до нас переписке, Фитингоф писал по-русски не хуже многих из его товарищей, кровных русских по происхождению; но некоторые слова ему положительно не давались, так, например, хоругви он называл хирургами.

"Когда понесут хирурги, вы скомандуете то-то и то-то", – приказывал он однажды на церковном параде П. А. Кривскому. "Ваше превосходительство, это не хирурги, а хоругви", – заметил Кривский. "Ну, это всё равно, вы меня понимаете...".

Фитингоф не только не давал воли рукам, но и в те суровые времена показывал пример человеческого обращения с нижними чинами.

Брадобреем его был ефрейтор Кузьмин. Однажды полк готовился к знаменитому "апрельскому" разводу, и Кузьмин, несмотря на неоднократные замечания, отвратительно маршировал. Фитингоф рассвирепел и крикнул на весь манеж: "Вахмистр!.." У многих офицеров внутри дрогнуло: неужели кавалергардский командир до того забылся, что прикажет: "Скамейку!" (и прочее). "Вахмистр! – вторично закричал Фитингоф, – не пускать его брить меня!"

Другой раз, тоже при приготовлении развода, он заметил, что рядовой того же эскадрона Баранов скверно марширует да при этом улыбается. Фитингоф подлетел к нему, взял за длиннейший ус и стал маршировать с ним рядом, приговаривая в такт: "Не сме-я-ться, у-са-та-я ско-ти-на", но на втором же куплете сбился с такта и сам расхохотался.

Относительно "хозяйства" он был достойным продолжателем своих предшественников и не только не имел каких-либо "доходов", но тратил на нижних чинов свои деньги, а сам не был богат, был прямо беден.

"Еще могу тебе сказать, – писал он в 1841 г. своему другу Бобоедову, – что служба моя идёт не дурно, но дурно то, что не остаётся копейки на чёрный день, а о детях надобно подумать. Но Бог и царь помогут, и ежели было бы только прежнее здоровье, то и далее служба прокормит. Завидую вам всем, которые дома живёте, как бы и я желал, но рано ещё, нечем без службы жить".

При назначении начальником дивизии "у него совсем не было денег, и он принуждён был продать свои ценные вещи, чтобы выручить необходимую для себя сумму".

"Оставляя Кавалергардский Её Величества полк, я уношу в душе моей вечное приятнейшее воспоминание", и это, как свидетельствуют современники Ивана Андреевича Фитингофа, не было пустой фразою.

При прощании с полком офицеры поднесли ему вазу работы ювелира Вальяна: четыре фигурки солдат, подпиравших вазу, были "точное изображение четырёх любимых Фитингофом унтер-офицеров".