Князь Никита Юрьевич Трубецкой,

1699-1767

Принадлежал к одной из старейших русских фамилий. Отец его князь Юрий Юрьевич с воцарением Анны Иоанновны, когда весь род его пошёл в гору, получил звание сенатора и чин действительного тайного советника. Он был не без знаний, приобретённых в чужих краях, и Меншиков причислял его к "господам честным и обученным". Будучи сам человеком "обученным", князь Юрий Юрьевич старался и сыновей своих "воспитать с преизрядным учением". Князь Никита, старший, в юности обучался за границей. Из "немецкой земли" он вывёз не только знание чужого языка, но также известное общее образование, склонность к литературе и обществу развитых и образованных людей.

Но наряду с этими наклонностями в князе Никите Юрьевиче, по отзывам современников, уживались грубость, жесткость и полное отсутствие нравственных принципов. Щербатов называет его "пронырливым, злым и мстительным"; княгиня Дашкова отзывается о нём как о куртизане, в совершенстве обладающем секретом притворства; наблюдательный Гельбиг, резюмируя мнения своих предшественников, утверждает, что князь Никита был "очень мстительный человек, имевший чрезвычайно деспотические принципы и не отличавшийся ни человеколюбием, ни снисходительностью".

Князь Никита Юрьевич возвратился из "немецкой земли" в 1717 г. 3 июня 1719 г. молодой князь "сговорил жениться" на графине Настасье Гавриловне Головкиной и 5-го же июня был взят в службу ко двору "волунтиром", т.е. поступил в число царских денщиков. 28 января 1722 г. он был написан в сержанты лб.-гв. Преображенского полка, "а был по-прежнему при дворе", отмечает он в своём журнале. В том же году 16 апреля Трубецкой женился на графине Головкиной. Посаженым отцом и матерью у Трубецкого были император Пётр I и княгиня Меншикова, у невесты – Меншиков и императрица Екатерина. Во время празднования коронации Екатерины 10 мая 1724 г. он был произведён в прапорщики, "а при дворе был по-прежнему", добавляет журнал.

В современных памятниках не сохранилось точных сведений об этой придворной службе Трубецкого; не подлежит, однако, сомнению, что Пётр благоволил к князю Никите. Эта благосклонность выразилась в том, что государь удостоил вместе с цесаревной Анной Петровной воспринять от купели двоих сыновей его, родившихся в 1723 г. и 1724 г. Но кумовство с царём не приносило никаких существенных результатов, и, для того чтобы получить производство в преображенские офицеры, "волунтир" Трубецкой должен был заискивать у сильного в то время Вилима Монса, которому за эту милость униженно обещался "со всей своею фамилией служить до смерти". Императрица Екатерина I пожаловала князя Никиту в камер-юнкеры, крестила его сына Ивана, а отца – князя Юрия Юрьевича назначила белгородским губернатором.

При Петре II явились новые влияния, с которыми приходилось считаться, явились новые временщики, у которых приходилось заискивать. Первое место между ними занимал князь Иван Долгоруков. Немало лиц искало милостей любимца императора; искал их и Никита Трубецкой, и притом способом, достаточно характеризующим "повреждение нравов" в России того времени. Жена Трубецкого княгиня Настасья Гавриловна была "приятна и недурна собою". Хотя она имела дурную привычку румяниться до того, что "лицо её блестело, как ни у одной из петербургских дам", но все-таки она привлекала взоры великосветских кавалеров. По свидетельству Щербатова, княгиня обратила на себя внимание Ивана Долгорукова, и ухаживания временщика, по-видимому, не остались без успеха. Щербатов утверждает, что Трубецкой "с терпением стыд свой сносил"; Долгоруков же имел в доме Трубецкого "частые съезды с другими своими младыми сообщниками", при этом он "пивал до крайности, бивал и ругивал" князя Никиту, а однажды "по исполнении над ним многих ругательств хотел, наконец, выкинуть его в окошко".

Непосредственно за смертью Петра II наступило трудное и тревожное время; казалось, пошатнулись самые устои государственной организации, и все слои русского общества "пришли в небывалое брожение"; приходилось лавировать между партиями и приспособляться к новым общественным течениям. Люди осторожные, будучи противниками ограниченной монархии, не решались открыто выступить против олигархов и оставляли себе почётное и выгодное отступление на случай, если восторжествует "тиранство верховников". Некоторые прибегали к довольно ловкому, хотя и не особенно благовидному приёму: близкие родственники, например отец и сын, подписывались под прямо противоположными политическими credo для того, чтобы обеспечить себе покровительство совершенно различных партий. Так поступали Головкины, Апраксины, Мусины-Пушкины и др. Не отставал от них и князь Никита Юрьевич. Он подписался и под "аристократическим" проектом князя Черкасского, упразднявшим Верховный тайный совет, и под умеренным проектом Секиотова, допускавшим компромисс с церковниками. Имя его стояло под петицией, поданной князем Черкасским Анне Иоанновне утром 25 февраля 1730 г. и выражавшей желание "по большим голосам форму правления государственного сочинить"; через несколько часов он с прочими представителями дворянства просил уже императрицу "царствовать самодержавно по примеру прародителей".

Само собой разумеется, что, когда восторжествовало самодержавие, защитники его получили щедрые награды. Не был забыт и князь Никита Юрьевич: 10 марта он был пожалован в генерал-майоры и в подпоручики Кавалергардского корпуса; по сообщению саксонского посла Лефорта, он был сделан знаменщиком эскадрона кавалергардов. Впрочем, он недолго числился в списках кавалергардов: 8 июня 1731 г. "по раскассовании" Кавалергардского корпуса князь Никита был пожалован в "мажоры" лб.-гв. Преображенского полка. Молодой тридцатилетний генерал принял участие в 1734 г. в Польской кампании и в непосредственно следовавшей за нею войне с Турцией. Миних справедливо признавал юного генерала "слишком слабым для полевой службы", и князь Трубецкой был назначен в кригскомиссариат. Он находился в слободской Украине, когда 27 апреля 1735 г. в Москве скончалась жена его Настасья Гавриловна, и полгода спустя он вступил в брак с вдовой валахского выходца майора Хераскова Анной Даниловной. Фельдмаршал Миних был весьма расположен к молодой майорше. Расположение своё к жене он перенёс и на мужа.

В начале 1736 г., готовясь к осаде Азова и к походу в Крым, Миних приехал в крепость Св. Анны на Дону и не нашёл там ни одного куля муки из значившихся по бумагам 50 тысяч; в Изюме, где также заготовлялся провиант для Крымской армии, дела шли не лучше. Миних решил сам взять на себя "трудную должность комиссариата" и собрал достаточное количество съестных припасов для Азовской армии. Нуждаясь в помощнике, он выбрал Н. Ю. Трубецкого. Заготовив зимой провиант для Крымской армии, Миних выступил в апреле в Крым и поручил Трубецкому доставку провианта в армию. По свидетельству Манштейна, князь Трубецкой действовал так медленно, что ещё не успел кончить своих распоряжений, когда армия возвратилась в Украину. После взятия Перекона 20 мая Миних подтверждал Трубецкому об отправке в Перекоп запасного провианта; но и два месяца спустя, выступая обратно из Крыма, фельдмаршал должен был послать напоминание Трубецкому о необходимости скорейшей поставки провианта в армию. Посланный генерал застал на Украине Трубецкого только ещё "намеревающимся" отпустить первый транспорт. В Крыму погибло более половины армии...

Миних, которому нужно было оправдать себя, объяснял гибель солдат "жарким климатом и дурной степной водою"; ни один полковой командир, ни один доктор не представлял, да и не смел представить главнокомандующему о другой причине смертности. Значительная доля вины в этом случае падает на нераспорядительность Н. Ю. Трубецкого.

Сознавал это и сам фельдмаршал Миних. Жестоко каравший за оплошности своих подчинённых и в том же, 1736 г. за ошибку разжаловавший в драгуны генерал-майора Гейна, он не только не разжаловал князя Трубецкого, но представил его к награде чином и, мало того, дал ему весьма важный пост начальника транспортов, которые должны были из Брянска идти по Днепру под Очаков с тяжёлой артиллерией, боевыми снарядами и провиантом. В январе 1738 г. Трубецкой именным указом 13 числа был определён генерал-кригскомиссаром (Кригскомиссариат - учреждение, ведавшее обеспечением войск предметами хозяйственного довольствия и денежным содержанием) и на этой должности пробыл до окончания Турецкой войны.

28 апреля 1740 г. князь Трубецкой был назначен генерал-прокурором Сената с производством в действительные тайные советники. А полгода спустя, 6 октября, на другой же день после опасного припадка, случившегося с императрицей, Бирон пригласил к себе для совещания немногих избранных сановников, в том числе и Никиту Юрьевича. Вельможи решили, что Россия погибнет без руководства "гением герцога Курляндского"; в награду за это они услыхали комплимент, что они поступили, "как древние римляне". Князь Трубецкой, как показало потом следствие над Бироном, не отставал в усердии от своих товарищей и вместе с Бреверном и Бестужевым диктовал определение о регентстве Бирона. На долю Трубецкого выпала также честь объявить Бирона регентом. 17 октября генерал-прокурор присутствовал при последних минутах Анны Иоанновны и затем прочёл декларацию о назначении герцога Курляндского регентом Российской империи.

В продолжение кратковременного регентства Бирона князь Трубецкой показывал себя верным приверженцем герцога, "на ухе у него лежал", как говорили недовольные. Охраняя прерогативы регента, Трубецкой должен был "наижесточайше экзаменовать" П. Ханыкова, задумавшего низвергнуть Бирона. Само собой разумеется, что "экзаменатор" сторонников Анны Леопольдовны, опекунши при малолетнем Иоанне VI, не мог ждать для себя ничего особенно хорошего от переворота в её пользу. Анна Леопольдовна, однако, "явила опыт величия души": зять Трубецкого князь Черкасский, только что перед тем выдавший Бирону преданных Анне Леопольдовне гвардейцев, не только не поплатился за это, но был даже пожалован в канцлеры; его раболепство перед регентом было снисходительно приписано "более робости, нежели приверженности" Бирону. Князь Трубецкой если и не был награждён, но всё же остался на прежнем месте; через три недели после низвержения Бирона он был командирован в Ригу для описи имений бывшего герцога Курляндского и устройства их управления.

А вскоре произошёл переворот, вознесший Трубецкого на небывалую ещё для него высоту. Утверждают, что Трубецкой и Черкасский заранее вступили в сношения с цесаревной Елизаветой; что Трубецкой по возвращении из Риги сообщил Елизавете о преданности её делу остзейских провинций. Во всяком случае переворот 25 ноября 1741 г. не застал князя врасплох. Он был желанным гостем во дворце цесаревны; там он встретился со многими своими родственниками и друзьями. Князь А. М. Черкасский, позабыв, что накануне ещё он был канцлером Иоанна VI, как ни в чём не бывало приспособился писать манифест о восшествии на престол Елизаветы; ему помогали опытные дельцы Бреверн и Бестужев; к помощникам канцлера присоединился и князь Никита Юрьевич. Последнему как генерал-прокурору пришлось наблюдать за печатанием и рассылкой по губерниям манифестов и присяжных листов, из которых Россия узнала "о радостной перемене"; сын его 17-летний камер-юнкер Пётр ездил к иностранным дипломатам с объявлением о воцарении Елизаветы. Зная, что Елизавета "законы своего любезнейшего родителя во всём своими почитает", Трубецкой постоянно "представлял ей о возобновлении всех законов Петра Великого". Выгодные последствия такой политики не замедлили обнаружиться: указом 12 декабря Сенат получил свои прежние, петровские, "прерогативы верховного места" и генерал-прокурор из "нуля между незначащими цифрами снова сделался царским оком".

Князь Трубецкой, по-видимому, питал самую сильную привязанность "к крови Петра Великого" – племяннику Елизаветы, юному герцогу Карлу Петру Ульриху, объявленному наследником престола. Во время миропомазания герцога 7 ноября 1742 г. под именем Петра Фёдоровича императрица, растроганная церемонией, упала на колени, обливаясь слезами; увидав это, Никита Юрьевич поспешил зарыдать так громко и умилительно, что заразил лютеранина, принца Гессенгомбургского... С большой ревностью Трубецкой охранял все права и прерогативы великого князя: усмотрев, что в академическом календаре титул Петра Фёдоровича напечатан "без надлежащего респекта", без прибавления слов "внук Петра Великого", генерал-прокурор считал это "важным упущением, за которое могла академия великому ответу подлежать".

Правительство Елизаветы было неумолимо строго по отношению к законодательной деятельности Бирона и Анны Леопольдовны: всё канцелярское делопроизводство за время с 17 октября 1740 г. по 25 ноября 1741 г. независимо от его содержания сразу было изъято отовсюду и только случайно не было уничтожено и сохранилось в сенатских архивах под именем дел "с известным титулом". Мало того, 31 декабря 1741 г. вышел указ, отменявший все пожалования, состоявшиеся при Иоанне VI. Эта мера поставила в самое неприятное положение очень многих людей. Указ этот должен был привести к таким невозможным последствиям, что Елизавета, "не желая никого из подданных опечалить", через неделю отменила его и объявила законными все пожалования Иоанна VI, кроме назначения пенсий и жалованья сверх окладов.

В это же время князь Трубецкой был назначен, по выражению Я. П. Шаховского, "первейшим членом новоучреждённой комиссии, где судили в несчастье впадших министров". Для добродушного князя Шаховского Миних, Остерман и Головкин были именно "в несчастье впадшие министры", с которыми он готов был плакать; для князей Трубецкого и Черкасского это были "государственные злодеи". Обвинительный акт был составлен, по выражению самих следователей, "зело темно и конфузно"; обвинения были противоречивы и бездоказательны; следствие велось пристрастно. Иначе, впрочем, и быть не могло. "Богомерзкие и зловымышленные преступления" падших министров, в сущности, состояли в том, что они "слишком хорошо служили двум Аннам, исполняя присягу подданных". Некоторые из судей, в том числе и генерал-прокурор, отличались от подсудимых только тем, что вовремя изменили присяге.

Но Трубецкой забыл своё прошлое и заседал в комиссии "со смелым судейским видом". Забыв, что сам "компоновал" духовную императрицы Анны, он уличал Миниха в пособничестве Бирону; забыв, что благодаря Миниху получил несколько наград и самоё место генерал-прокурора, князь Никита Юрьевич имел смелость обвинять фельдмаршала в том, что он "адгерентов своих не по достоинству производил" (Адгерент (фр. adherent) - единомышленник, приверженец). Беззастенчивость генерал-прокурора возмутила Миниха, и он при всех сказал Трубецкому, что "удивляется бесстыдству его, так как он сам ведь был главным двигателем и исполнителем в деле назначения Бирона регентом, и что ему нечего выпытывать у других, а только следует обратиться к своей собственной совести". "Я в одном только внутренно себя укоряю, – бросил он в лицо Трубецкому, – зачем не повесил тебя, когда ты занимал должность генерал-кригскомиссара во время Турецкой войны и был обличён в похищении казённого достояния. Вот этого я себе не прощу до самой смерти". Императрица, сидевшая за ширмами, сочла нужным вывести генерал-прокурора из неловкого положения и приказала закрыть заседание.

Вполне естественные укоризны Миниха не располагали, конечно, генерал-прокурора к милосердию; сверх того, у него с Минихом были старые счёты; когда-то Никита Юрьевич сильно унижался перед могущественным фельдмаршалом. Приговор над Минихом и его товарищами казался "во всех отношениях ужасным" даже современникам, более или менее привыкшим к подобным процессам. Великий канцлер и генерал-прокурор не довольствовались, подобно иным, простым лишением жизни Миниха и Остермана, но настоятельно требовали, чтобы граф Остерман был колесован, а фельдмаршал Миних – четвертован... Как известно, Елизавета даровала жизнь осуждённым.

25 апреля 1742 г. Елизавета была коронована. Должность верховного маршала исполнял князь Никита Юрьевич, украшенный в день коронации Андреевской лентой. Высокий пост, занимаемый Трубецким, и его придворное положение делали князя невольным участником всех не только политических, но даже и дипломатических интриг, разыгравшихся у трона Елизаветы.

После обручения 15 июля 1744 г. великого князя Петра Фёдоровича с принцессой Цербстской, наречённой Екатериной Алексеевной, Трубецкому были пожалованы деревни в Лифляндии и мыза в Кексгольмском уезде. Тем не менее, после этого Трубецкой оставался в тени и как бы в немилости. Важнейшие заседания совета по иностранным делам, на которых решались вопросы об отношениях России к Пруссии и Австрии, происходили без участия генерал-прокурора; трудно решить, получал ли он приглашения на эти заседания или же сам уклонялся от них, не желая быть свидетелем торжества канцлера А. П. Бестужева.

В начале весны 1748 г. князь Трубецкой опасно захворал. Извещая 4 мая короля о выздоровлении Трубецкого, прусский посланник Финкенштейн признавал генерал-прокурора "по великому его разуму наиспособнейшим предводительствовать прусскими приятелями при возможных в будущем дивных случаях". В примечаниях к этой перлюстрированной депеше Бестужев советовал императрице употребить "всевысочайщую свою самодержавную власть" против всей "потаенной шайки", и в частности против генерал-прокурора. Зная, что перед мнительной Елизаветой часто встают призраки дворцовых переворотов, Бестужев указывал ей на возможность появления из среды "шайки" нового Миниха и предсказывал, что этим Минихом будет Трубецкой. Подготовив таким образом императрицу, канцлер отводил Лестоку "лучшее место в Камчатке", а об остальных заговорщиках высказывал мнение, что они "способнее были бы в Сибири или инде где в губернаторах, нежели здесь"; говоря о Сибири, он, очевидно, имел в виду князя Трубецкого. Старания канцлера увенчались успехом. В ноябре Лесток был арестован и была образована следственная комиссия под председательством "адгерента" Бестужева – С. Ф. Апраксина. Трубецкой мог попасть в эту комиссию только в качестве подсудимого.

После этого генерал-прокурор потерял уже значение видного противника Бестужева и сделался сторонником Шуваловых и Воронцова. Благодаря такой политике "новый Миних" продолжал быть уважаемым членом петербургского общества, получая при том видимые знаки милости и доверия императрицы. 14 марта 1756 г. он был назначен членом новоучреждённой Конференции, а в день именин императрицы получил награду, на которую он едва ли имел право рассчитывать, именно был пожалован в генерал-фельдмаршалы.

Князю Никите Юрьевичу было теперь под 60; он страдал подагрой и поддерживал свои силы только пирмонтскими водами. "Суеты" в Сенате сделались ему не под силу. Неудивительно, что 16 августа 1760 г. Трубецкой оставил пост генерал-прокурора и в звании сенатора перешёл на менее хлопотливое президентское место в Военную коллегию.

По вступлении на престол Петра III князь Трубецкой занял место в числе "возлюбленных придворных персон" императора. С голштинским двором у Трубецкого были старинные и близкие связи, укреплённые услугами, оказанными в своё время генерал-прокурором великому князю. Кроме того, Никита Юрьевич с необыкновенным искусством старого куртизана умел подлаживаться к личным вкусам нового императора. Не будучи военным и страдая болезнью ног, Трубецкой в 60 лет принял вид образцового прусского "фрунтовика". "Трудно было не улыбнуться, – пишет княгиня Дашкова, – когда я увидела князя Трубецкого, вдруг принявшего воинственный вид и в первый раз в жизни затянутого в полный мундир, перевязанного галунами, подобно барабану, обутого в ботфорты со шпорами, как будто бы он сейчас готовился вступить в отчаянный бой".

В царствование Петра III князь Трубецкой в качестве доверенного лица государя объявил в Сенате много указов самого разнообразного содержания, начиная от окраски будок до управления церковными имениями. Расположение Петра III к Трубецкому доходило до того, что он иногда запросто "кушал у него вечерний стол". 9 июня Никита Юрьевич получил от Петра III последнюю милость, именно звание полковника Преображенского полка, которое до того времени носили лишь государи России. Трудно было выбрать время, более подходящее для награждения старого "прусского партизана", чем день празднования мира с Фридрихом П. За историческим обедом, во время которого Пётр III публично оскорбил Екатерину, "громко пили" в честь новопожалованного полковника.

Но через три недели сын его князь Пётр Никитич Трубецкой в своей памятной книжке на 1762 г. охарактеризовал падение государя, осыпавшего милостями его семейство, следующими словами: "Благополучная перемена Отечеству, счастливое восшествие на престол Её Императорского Величества, избавительницы империи Российской". Отец также очень скоро перешёл в ряды сторонников Екатерины II. Утверждают, что Никите Юрьевичу были небезызвестны приготовления к перевороту; но Пётр III считал Трубецкого человеком, на которого можно положиться, и в отчаянии послал его из Ораниенбаума к Екатерине с поручением или отвлечь от неё гвардию, или в крайнем случае умертвить её. Трубецкой, встретив Екатерину на дороге, тотчас благоговейно облобызал руку государыни и без всякого сопротивления стал в ряды её свиты. Екатерина не могла ничего иметь против старого царедворца, оказывавшего ей кое-какие услуги.

6 июля, в самый день смерти Петра III, князь Трубецкой был назначен главным распорядителем коронации Екатерины. По отзыву самой Екатерины, "трудами кн. Трубецкого вся церемония весьма изрядно отправлялась". В это время ему пришлось испытать некоторые уколы самолюбия. Он должен был отказаться от звания Преображенского полковника: Екатерина любезно изъявила желание служить под его начальством, и Трубецкой уступил первое место коронованной подчинённой.

После коронации Екатерины II Никита Юрьевич недолго оставался на служебном поприще. 9 июня 1763 г. князь Трубецкой "по изнурённом своём здоровье" был уволен от службы. Екатерина назначила ему полное фельдмаршальское жалованье, а "в показание ещё вящего удовольствия" пожаловала 50 тыс. руб. и приказала "давать ему в резиденциях пристойный караул другим не в образец".

Последние четыре года своей жизни Трубецкой провёл в Москве, где у него был барский дом на Тверской.