Из биографий кавалергардов Кавалергарды 1724 года Граф Павел Иванович Ягужинский,

1683-1736,

Был, как и большинство "птенцов" Петра Великого, человеком весьма скромного происхождения.

О молодости первого генерал-прокурора нам известно немного. Родился Павел Ягужинский в Польше, откуда отец его, приглашённый в Москву органистом лютеранской кирки, выехал в 1687 г. с женой и детьми. Красивая наружность мальчика обратила на себя внимание начальника артиллерии Ф. А. Головина, и он был взят к нему в пажи, а отсюда в том же звании перешёл ко двору. В 1701 г., на 18-м году жизни, Ягужинский из камер-пажей был зачислен в гвардию в Преображенский полк и, дослужившись до офицерского чина, попал в число царских денщиков. Для этой должности, требовавшей сметливости, исполнительности, способности делать всё быстро, кроме того, умения угодить государю и не нажить себе врагов среди окружающих высокопоставленных лиц, с которыми приходилось часто сталкиваться, Ягужинский по своему характеру был человеком весьма подходящим.

9 июля 1706 г. "иноземец П. Ягужинский, жительствовавший при дворе Его Величества", как выразился официальный документ, получил в вечное владение остров на р. Яузе близ Немецкой слободы в Москве, а к 1710 г. он был уже камер-юнкером и капитаном Преображенского полка. Поступив на службу, Ягужинский перешёл из лютеранства в православие, "думая угодить этим царю, но за перемену веры царь не стал к нему милостивее, хотя впоследствии и был рад этому обстоятельству". И без того карьера Ягужинского создалась очень быстро, и положение его в это время уже совершенно упрочилось благодаря расположению к нему Петра. Расторопность и исполнительность Ягужинского сделали его "одним из самых угодных государю денщиков".

Помимо успехов по службе около этого времени Ягужинский сделался богатым человеком, женившись на дочери вдовы Хитрово Анне Фёдоровне, состоятельной невесте. До самого назначения генерал-прокурором Сената Ягужинский сделался неразлучным спутником государя во всех походах и заграничных поездках. В 1711 г. Ягужинский сопровождал Петра в Прутском походе и здесь, "в Волосской земле, на р. Днестре", в июне месяце вместе с подполковником гренадерского драгунского полка А. Девиером Ягужинский был произведён из капитанов в полковники, а 3 августа пожалован в генерал-адъютанты.

Во второй половине ноября 1713 г. Ягужинский был послан к датскому королю с извещением о прибытии Петра с войском в Мекленбург и с просьбою поспешить соединиться с ним. По возвращении из заграничной посылки Ягужинский начало 1713 г. проводил в Москве, где у него, вероятно, был дом в Немецкой слободе на пожалованном на р. Яузе острове. Здесь ему приходилось исполнять различные поручения как Петра, так и Екатерины. Через него царь часто посылал указы Сенату, пребывавшему ещё в Москве.

Между тем неосторожные действия Меншикова в Померании, секвестр Штеттина (Секвестр (от лат. sequestra) - здесь: запрещение, ограничение пользования чем-либо, налагаемое государственной властью) и пр. возбудили сильное неудовольствие Дании и вызвали оживлённый обмен дипломатических сношений между двумя государствами, выразившийся в целом ряде посылок Ягужинского к датскому двору. В наказе, данном Ягужинскому, поручалось русским дипломатам внушить датским министрам, что единственным естественным врагом Дании являются шведы и что для дальнейших успехов русским нужно содействие датского флота – русские войска "дошли уже до самого Ботникуса, а далее идти сухим путём нельзя, а водою – кораблей мало". "Так как мы сами будем при войсках, – писал Пётр в наказе, – то чтобы королевское величество изволил вручить нам команду над своим флотом".

Только 6 марта была подписана конвенция, более или менее благоприятная для России. Предполагалось атаковать Карлскрону, причём Дания выставляла 18 кораблей, а Россия 75 тысяч сухопутного войска и 12 кораблей к Або и, кроме того, должна была заплатить 200 тысяч ефимков. Командование флотами предоставлялось Петру, а Пётр за то принимал на себя обязательство побудить прусского короля не вмешиваться в Северную войну. Однако конвенцией 6 марта не были устранены недоразумения с датским двором. 16 августа Ягужинский снова отправлен был в Данию и Пруссию. Результатом его переговоров было соглашение о посылке в полное распоряжение короля вспомогательного русского корпуса.

В 1718 г. ему, уже в звании генерал-майора поручен был надзор за коллегиями. Как исполнил Ягужинский возложенную на него обязанность, нам совершенно неизвестно, но надо думать, что Пётр остался им доволен, иначе он не назначил бы его позднее на, аналогичный высокий пост генерал-прокурора (Генерал-прокурор - высший чиновник, наблюдал за законностью деятельности государственного аппарата, возглавлял Сенат), такого же приставника-надзирателя над Сенатом, этим излюбленным своим детищем. Как бы то ни было, но новые дипломатические поручения и посылки скоро оторвали Ягужинского от исполнения роли надзирателя над коллегиями и их вдохновителя.

Позднее Ягужинский должен был принять участие в Ништадтском конгрессе. Петру так хотелось во что бы то ни стало заключить мир со Швецией, что он решался даже уступить шведам завоёванный Россией Выборг. С этим последним полномочием и был послан 24 августа 1721 г. Ягужинский. Остерман, опасаясь любви Ягужинского разыгрывать важную персону, его нетерпеливости, а главное, конечно, того, что в случае приезда Ягужинского вся честь заключения мира выпадет на его долю, употребил хитрость, чтобы задержать приезд Ягужинского. По его просьбе выборгский комендант И. М. Шувалов на целых два дня задержал в Выборге весёлого генерала, и когда Ягужинский приехал в Ништадт, то мир уже был заключён, притом без уступки Выборга. Ягужинский принуждён был примириться с совершившимся фактом и со своей неудачей, но не мог никогда простить этого Остерману.

Теперь Ягужинского ожидало очень высокое назначение: 18 января 1722 г. он стал генерал-прокурором Сената, а 22-го произведён в генерал-лейтенанты.

В кратких словах обязанности генерал-прокурора заключались в следующем: он должен был наблюдать не только за правильным, безотложным и законным производством дел, но и за действительным исполнением решённых, за справедливостью решения, которое он мог опротестовать, за порядком в заседаниях и исполнением всего по регламенту, за исполнением своих обязанностей фискалами (Фискал (лат. fiscus государств, казна) - служащий для надзора за законностью действий государственных учреждений и должностных лиц) и прокурорами, наконец, генерал-прокурор заведовал сенатской канцелярией.

Он был связующим звеном, посредником между государем и Сенатом и, как таковой, являлся исполнителем всего того, что шло лично от государя через него в Сенат или представлялось его непосредственному исполнению. Неудивительно поэтому, что в царствование Петра деятельность генерал-прокурора отличалась обширностью и разнообразием, касаясь самых различных сторон русской государственной жизни. Деятельный и энергичный П. И. Ягужинский был как нельзя более на месте.

В последний год жизни Петра Великого Ягужинский, при учреждении для коронации Екатерины роты кавалергардов, был назначен её командиром с чином капитан-поручика. В день коронации, 7 мая, Ягужинскому был пожалован орден св. Андрея Первозванного.

Со смертью Петра Ягужинский терял почву под ногами. Его благополучие всецело зависело от государя: в любви и доверии Петра он видел единственную защиту против своих многочисленных врагов. Кто бы ни наследовал престол, императрица или юный великий князь, Ягужинский должен был лишиться всего своего значения или во всяком случае большей части его.

Бассевич приписывает Ягужинскому важную роль в событиях, подготовивших вступление на престол Екатерины I; именно Ягужинский будто первый сообщил ему о "заговоре" в пользу великого князя и тем дал ему возможность спасти Екатерину и Меншикова, "ничего не подозревавших о готовившейся катастрофе". Из рассказа Бассевича видно, что Ягужинский принимал активное участие в деле провозглашения Екатерины императрицею: он был посредником между Меншиковым и Бассевичем и руководил в то же время действиями своего тестя, великого канцлера. Как только скончался Пётр, Бассевич удачно выбрал болтливого Павла Ивановича для того, чтобы распространить среди собравшихся во дворце сановников весть о том, что "казна, крепость, гвардия, Синод и множество бояр находятся в распоряжении императрицы", и тем побудить их признать Екатерину наследницей Петра I.

По воцарении Екатерины Меншиков и герцог Голштинский сделались первыми лицами в государстве, а Ягужинский на первых же порах оказался почти в явной немилости. Беспокойный дух и невоздержанность на язык делали его вовсе нежелательным сотрудником для новой государыни. Однако значение Ягужинского вскоре начало подниматься; он приобрёл себе союзников в лице умнейших дельцов прошлого царствования, Толстого и Остермана, недовольных самовластием светлейшего князя, а вскоре затем Ягужинский получил непосредственный доступ к самой Екатерине, сумел заслужить временно её расположение и сделаться непременным членом её интимного кружка. Главный устроитель петровских ассамблей Ягужинский, часто дежуривший при Екатерине в качестве генерал-адъютанта, и теперь был незаменим в этих случаях.

"Безотлучное пребывание" Ягужинского около Екатерины принесло свои плоды: 30 августа он получил орден св. Александра Невского, а в октябре 1725 г. Кампредон находил, что Ягужинский, которого в апреле он считал погибшим, "стал любимцем императрицы, хотя не сделался ни благоразумней, ни трезвее прежнего". Благодаря увлечению императрицы удовольствиями власть Сената сильно расширилась; увеличилось вновь и значение генерал-прокурора. Возвышение Ягужинского было, однако, временным: уже в следующем году он должен был оставить Сенат, а при учреждении указом 8 февраля 1726 г. Верховного тайного совета не попал и в число его членов. По словам прусского посланника Мардефельда, "царица положительно не хотела назначить его в совет, ибо считала его не расположенным к себе, что следовало приписать его неукротимой ненависти против князя Меншикова".

Не попав в Верховный тайный совет, самолюбивый Ягужинский был в отчаянии, которое увеличивалось ещё и тем, что в члены совета был назначен его недавний союзник Остерман. Плохим утешением для генерал-прокурора было назначение его обер-шталмейстером (Шталмейстер (нем. Stallmeisler буквально: начальник конюшни) - придворный чин в ряде монархических государств). Ягужинский сердился на всех, даже на своего тестя, великого канцлера, который сделался членом тайного совета. В виде протеста Ягужинский перестал ездить в Сенат и стал бывать при дворе лишь в случае крайней необходимости, предпочитая придворной службе "прелести деревенской жизни".

В своём уединении Ягужинский, однако, оставался недолго. 3 августа тайный совет определил отправить его в качестве полномочного министра на польский сейм в Гродно. С одной стороны, хотели удалить из Петербурга беспокойного генерал-прокурора, с другой – враги Меншикова наносили этим чувствительный удар князю. На гродненском сейме Ягужинский действовал со свойственной ему горячностью, по собственному отзыву, "сколько смысла и силы имел".

20 апреля Ягужинский имел прощальную аудиенцию в Варшаве и затем отправился в Петербург. Он прибыл туда, когда императрица лежала в предсмертной болезни, а Девиера постигла печальная участь. 6 мая 1727 г. Екатерина скончалась, и заклятый враг Ягужинского – Меншиков сделался фактическим правителем государства при юном Петре II, внуке Петра Великого. Светлейший князь постарался удалить Ягужинского из Петербурга, и тот должен был ехать на Украину. Ссылка продолжалась недолго, и в самый день последовавшего вскоре ареста Меншикова за Ягужинским был послан курьер. Ягужинский был желателен в это время в Петербурге в качестве врага павшего временщика. 8 октября он приехал в Петербург, а 24 октября состоялся указ о производстве его в генерал-аншефы; тем же указом он был назначен вместо Меншикова капитан-поручиком кавалергардии.

Император Пётр II был очень милостив к Ягужинскому, удостаивал его своими посещениями, причём засиживался за полночь; очевидно, Павел Иванович, умевший в своё время развеселить сурового деда, умел теперь занять и его внука. Но Ягужинский всё же не играл видной роли в царствование Петра II: он был в дружбе с Лефортом и с герцогом де Лириа, но дипломатическая его деятельность едва ли не ограничивалась переговорами с посланником Филиппа V об ордене Золотого Руна, который хотелось иметь государю, и об испанских лошадях и мулах для царских конюшен...

В ночь на 19 января 1730 г. Ягужинский, по-видимому, старался принять участие в рискованном предприятии ограничения самодержавия, открыто заявляя, что ему "с миром беда не убыток". Уже во время совещания верховииков о выборе государя Ягужинский, пробуя почву, начал говорить о необходимости ограничить власть преемника скоропостижно скончавшегося Петра П. "Долго ли нам терпеть, что нам головы секут; теперь время, чтобы самодержавию не быть", – будто бы были его подлинные слова. Когда же Анна Иоанновна была провозглашена императрицей, Ягужинский прямо обратился к князю В. Л. Долгорукову с просьбой, которая как бы доказывала его горячую преданность делу ограничения самодержавия. "Батюшки мои, – воскликнул он, – прибавьте нам, как можно, воли!" Долгоруковы отнеслись уклончиво и холодно к горячим заявлениям Ягужинского.

Он понял, что ему нечего делать с верховниками, и 20 января утром отправил в Митаву голштинского камер-юнкера П. С. Сумарокова с неподписанным письмом к Анне и устной инструкцией. Ягужинский, уверяя императрицу в своей преданности ("как был верный, так и ныне в верности пребываю"), уведомлял, что ограничение верховной власти "не во многих персонах учинено", т. е. противно воле большинства, и давал ей наставления, как ей держать себя с посланными в Митаву депутатами тайного совета ("что станут представлять, не всему верить, пока сама изволит прибыть в Москву"). Сумароков, благополучно доехавший и повидавшийся с Анной, не ускользнул от бдительности князя В. А. Долгорукова. 26 января он был арестован и допрошен, а 1 февраля был привезён в Москву, закованный, генералом М. И. Леонтьевым, с которым были присланы утверждённые Анной "кондиции".

2 февраля, в день конференции Верховного тайного совета с Сенатом, Синодом и генералитетом, в самом заседании Ягужинский был арестован и посажен в кремлёвский каземат. Последовало несколько арестов замешанных в дело лиц, в том числе трёх кавалергардов. В тот же день Ягужинский был допрошен, на следующий день снова; у арестованного были отобраны не только "кавалерия" и письма, но и ножницы и карандаш; бумаги его были рассмотрены верховниками и запечатаны. С барабанным боем было объявлено, что Ягужинский арестован за письмо, написанное императрице и направленное против блага Отечества и интересов Её Величества. Арест Ягужинского вызвал много шума и самых противоречивых слухов. Впрочем, нужно прибавить, что Ягужинский мог не особенно тяготиться своим заключением: он имел всё необходимое, свою прислугу и хороший стол.

Восстановление самодержавия имело следствием немедленное освобождение Ягужинского, который имел то нравственное удовлетворение, что родовитый фельдмаршал князь Долгоруков по приказанию Анны встретил его в дверях дворцовой передней и возвратил ему шпагу и орден св. Андрея. Радость Ягужинского выражалась со свойственной его характеру страстностью: он то проливал слёзы у ног императрицы, то обнимался на придворном балу с Лефортом. Можно было думать, что Ягужинский, оказывавший и раньше обездоленной вдовствующей герцогине Курляндской разные услуги, получит теперь щедрые награды от императрицы: Лефорту казалось, что в коронацию его друга сделают фельдмаршалом. Но награды были не щедрые; мало того, Ягужинский был отставлен от должности генерал-прокурора.

Для того чтобы добиться милостей от нового правительства, надо было заручиться покровительством новых людей. Дружба с сильной придворной партией не осталась без результатов для Ягужинского; несмотря на интриги Остермана, старавшегося удалить его в Польшу, Ягужинский занял прежнее место генерал-прокурора в Сенате с прежним влиянием на внутренние дела России. 20 декабря 1730 г. ему же подчинён богатый Сибирский приказ, из которого он должен был получать и своё жалованье "по рангу". Генерал-прокурора, однако, ждали ещё новые почести и награды. 31 декабря 1730 г. он был назначен подполковником вновь учреждённого лб.-гв. Конного полка, а 19 января следующего года, в годовщину восшествия на престол императрицы, Ягужинский был возведён в графское достоинство.

10 ноября 1731 г. был учреждён кабинет, который, подобно Верховному тайному совету, лишал Сенат его прежнего значения. Ягужинскому было невыносимо обидно, что главную роль в этом учреждении, назначенном, как говорили, "для его обуздания", играл Остерман. Ягужинский проделал в это время то же, что и при учреждении Верховного тайного совета: он позволил себе неприличные выходки и угрозы против кабинета и влиятельных иностранцев; он перессорился со всеми, начиная со своего тестя Г. И. Головкина, и дошёл до того, что не только наговорил Бирону грубостей, но даже, как рассказывает Манштейн, обнажил шпагу против фаворита. Все считали уже Ягужинского погибшим человеком, с которым опасно иметь сношения, которому угрожает Сибирь; но Анна и на этот раз пощадила Ягужинского. 18 ноября он был назначен послом в Берлин.

В начале 1735 г. он возвратился в Петербург, а 28 апреля был назначен кабинет-министром с жалованьем 6 тыс. руб.; тогда же ему была возвращена должность обер-шталмейстера, отнятая у него в 1732 г. Ягужинский, казалось, достиг верха благополучия: всемогущий временщик "чрезвычайно доверял" ему, и все полагали, что впредь в кабинете будет делаться только то, что угодно будет приказать его новому члену. Английский король рекомендовал своему резиденту при русском дворе в нём заискивать, а Рондо в ответ на это выставлял перед своим правительством свою старинную дружбу с ним; князь Радзивилл не гнушался просить руки дочери Ягужинского, а Остерман был "в неизречённом прискорбии" по случаю успехов своего недоброжелателя.

Однако здоровье Ягужинского было сильно расшатано чересчур беспорядочной жизнью и всякими излишествами. В январе 1736 г. он заболел подагрой и лихорадкой; одновременно заболел подагрой и Остерман. Насколько заметным деятелем был Ягужинский, видно из замечания Рондо, что "болезнь этих двух самых деятельных министров почти остановила течение всех дел". Сначала болезнь Ягужинского казалась неопасной, но организм больного был ослаблен, болезнь затягивалась, и в марте друзья его стали опасаться, что он уже не встанет. Опасения их сбылись: Ягужинский умер в ночь на 6 апреля 1736 г. и был погребён в Александро-Невской лавре, на клиросе нижней церкви.