"Гроза двенадцатого года..."

..Померкни, солнце Австерлица! Пылай, великая Москва! Настали времена другие, Исчезни, краткий наш позор! Благослови Москву, Россия! Война по гроб - наш договор! А. С. Пушкин. "Наполеон"

Не мир, но время для подготовки к новой большой войне дал Тильзит обеим сторонам... Велик соблазн подробно рассказать о событиях 1812 года, однако мы вынуждены оставлять за рамками повествования всё то, что не имеет прямого отношения к истории Кавалергардского полка...

Слухи о войне всё более и более распространялись в обществе. "У нас очень говорят о походе, – писал 19 февраля 1812 г. М. П. Бутурлин отцу своему. – Вчера наш генерал (Де-Прерадович) сказал нам, чтоб мы были готовы через несколько дней; приказа ещё никакого нет наверное, а все вдруг стали готовиться..." Брат его, Дмитрий Петрович, того же числа уведомлял своего отца: "Хотя мы ещё приказания никакого не имеем, однако по всем обстоятельствам должно полагать, что мы скоро пойдём в поход... Кексгольмский полк ничего не знал и стоял в карауле; в 5 часов вечера приказ вышел их сменить, и на другой день поутру они вышли; я думаю, и нас такая же участь ждёт".

По-прежнему продолжались разводы с церемонией, парады и учения в высочайшем присутствии, воскресные выходы; так, кавалергардам было конное учение 13 февраля; государь остался доволен полком и "приказать изволил объявить всем гг. шт.- и об.-офицерам благодарность", а нижним чинам выдать по чарке вина. Через три дня Д. Бутурлин писал: "Мы все ждём, однако по сих пор никакого приказания не получали. Я думаю, масленица так пройдёт". Масленица (3-9 марта) "так" не прошла: 1 марта приказано было бросить жребий между средними эскадронами, которому из них превратиться в запасный. Жребий пал на 2-й эскадрон полковника Ершова, и все офицеры этого эскадрона, в том числе и Д. П. Бутурлин, стали просить перевода в действующие.

На первой неделе великого поста полку было объявлено, что выступление назначено в воскресенье на второй неделе поста, и 14 марта офицерам выдано пожалованное не в зачёт, третное жалованье и сделана репетиция выступления. 16-го полк был выведен на полковой двор в пешем строю "в колетах и рейтузах, без палашей, в фуражках" для слушания напутственного молебна.

17 марта весь полк одновременно с Конной гвардией выступил из Петербурга в исходе 8-го часа; четыре действующих эскадрона под командой полковника С. Н. Ушакова – на Царское, Гатчину, Лугу, Порхов, Опочку, Вильну, а запасный эскадрон – через Стрельну, Нарву, Гдов, Псков в Остров. При выступлении государь сделал смотр бригаде, остался ею вполне доволен. "Громкое "ура" встречало царя, и то же "ура" отвечало ему на слова "добрый путь". Многое не высказывалось, но всё чуялось, как это и должно быть в великие минуты гражданской жизни народов... Тут не было ничего приготовленного, всё чистосердечное. Слова царские "добрый путь" много говорили, а общее "ура" войска выражало то, чего Россия ожидала от своих сынов.

За войсками при выступлении их из Петербурга "тянулись экипажи городские провожающих матерей, жён, детей; хоть и были видны слезинки на их глазах, но то не были слезинки отчаяния, а порука в чистоте того благословения, которым посвящали близких их сердцу на святое дело пользы отечественной. Отцы же в рядах народа толкались вблизи сыновей, и последний поцелуй, последнее пожатие руки и посланный вслед сыновьям перстовый крест выражали и любовь к детищу, и любовь к Родине".

Поход был тяжёлый как вследствие климатических, так и местных условий; особенно ощутительны были резкие переходы от оттепели к морозам.

К счастью для кавалергардов, цесаревич был при Конной гвардии, двигавшейся по другому тракту, а потому полк, при котором находился сам Де-Прерадович, а равно и бригадный командир Шевич, шёл в шинелях; у цесаревича, по словам очевидца, позволение надеть шинели считалось "выражением особого благоволения". В полковых приказах встречаются замечания и выговоры, сделанные Де-Прерадовичем во время похода, но они относятся к существу службы; так, например, сделано замечание эскадронному командиру за то, что "у многих рядовых подворачивались сёдла"; подтверждалось офицерам, наряженным с квартирьерами или с обозом, чтобы они на самом деле следовали с ними, и т. п.

В марте выступление полка назначалось в 9 часов утра, а с апреля – в 6 часов утра. "Мы пришли сюда (в Лугу) сегодня, – писал 23 марта М. Бутурлин, – дождь шёл проливной во весь переход, и мы совсем перемокли, зато какое удовольствие, когда можно забраться на квартиру и отдыхать, раздевшись... боюсь, чтобы у лошадей не сделались подседины от мокроты, тогда уже беда". 14 апреля 1-й и 5-й эскадроны переправились через Двину и расположились в м. Друе; на другой день переправились остальные два эскадрона. В Друе, к счастью, оказалась русская церковь, в которой полк встретил Пасху (20 апреля). 22-го полк выступил через Чернёво в м. Опсу, куда прибыл на другой день.

1811 год был голодным для северо-западных губерний; жители "ели хлеб с соломою, а скот питался древесною корою... Все крестьяне были нищие... вконец разорены панами". Случалось, что солдаты по два дня "не находили продовольствия, а лошади получали уменьшенную дачу овса и почти не имели сена", так как "магазины были недостаточно снабжены", говорит Миркович. Действительно, чтение бумаг полкового архива напоминает знакомое: случилось у себя дома почти то же, что было в Пруссии в кампанию 1807 г., т. е. полная неподготовленность театра военных действий в военно-административном отношении.

18 апреля, одновременно с отданием в полковом приказе воззвания Барклая по случаю назначения его главнокомандующим 1-й армией, было отдано и следующее: "Даётся знать полкам, что ежели будут отпускать из провиантского ведомства на продовольствие подъёмных лошадей фураж вместо овса рожью, то оный принимать беспрекословно"... " Так как полк не имеет заготовленного фуража за небытием комиссионеров, – читаем мы в приказе 23 апреля, – а продовольствует тем, что может прислать, то посему эскадронам и довольствоваться тою дачею, какая от полка будет назначаться"... Полк ежедневно посылал команды при офицерах для отыскания фуража, но то, что находили, было далеко не достаточно, и 24-го Де-Прерадович вынужден был прибегнуть к неслыханной в военное время мере: "Так как полк имеет большой недостаток в фураже и затруднения в заготовлении оного, то предписывается для отыскания фуража посылать всех гг. обер-офицеров, кроме командующих эскадронами". А через два дня читаем: "Так как эскадронам нужно делать проездки, то рекомендуется гг. эскадронным командирам делать оные и стараться учредить так, чтобы иногда употреблять оные и на перевозку фуража, когда оный принимается поблизости, из чего и выйдет двойная польза".

Интендантство не позаботилось также о заготовлении крупы, и "по невозможности получить крупу натурой" полк вынужден был принять деньгами, по 8 руб. серебром за четверть. Хищения интендантства если и не превзошли 1806 г., то ничем ему не уступали. Неустройство хозяйственной части армии неизбежно повлекло за собою, как и в Прусскую кампанию, самоуправство войск. "Дошло до сведения моего, – писал главнокомандующий в приказе, – что проходящими воинскими командами забирается на почтовых станциях фураж, заготовленный для почтовых лошадей; каковые неизвинительные поступки расстраивают установленный порядок для сношения всякого рода и могут даже нанести величайший вред..." Но войска продолжали отбивать фураж;: "По повелению главнокомандующего армией предписывается полкам, дабы не осмеливались брать и останавливать возимое в г. Вильну и другие места сено..." Остаётся заметить, что 12 мая было приказано Барклаем приступить к содержанию лошадей на подножном корме. Тем более обращает на себя внимание подобный приказ, что одновременно с ним предписывалось: "Из Вильны отправить все ненужные вещи, как артиллерийские, так и комиссариатские, без замедления в Смоленск".

Кавалергарды были расположены по деревням "вёрст на двадцать кругом Опсы"; штаб полка – в самой Опсе, а штаб дивизии – в помещичьей усадьбе, в версте от этого местечка. С 1 мая наступила погода "в самом деле майская", но после 9-го она резко изменилась: пошёл такой снег, "что хоть бы зимой". Холода держались до двадцатых чисел мая. Между тем в приказе по армии 5 мая было отдано: "С завтрашнего числа носить летние панталоны. Зимние панталоны и все тягости, кои при движении войск не нужны полкам, отправить... в Динабург, Дриссу и Полоцк".

14 апреля государь прибыл в Вильну. Не объявляя в приказе о своём вступлении в командование армиями, государь фактически взял на себя распоряжение всеми ими. В 1-й армии начались учения; Де-Прерадович ограничился одним учением 15 мая, но зато приказал "заставлять нижних чинов как можно чаще упражняться в рубке". 15 мая Ушаков, назначенный шефом Курляндского драгунского полка, сдал командование Кавалергардским полком барону Левенвольде. 23 мая гвардия сосредоточилась у Вильны, где было два манёвра, но кавалергарды в них не участвовали. После манёвров войскам приказано было продать артельные повозки и лошадей казне для подвижных магазинов.

Цесаревич жил в Видзах, в 19 верстах от Опсы. Кавалергардские офицеры держали себя подальше от Видз. П. Н. Муравьёв, состоявший при штабе цесаревича, говорит: "Кавалергардские офицеры не любят Константина Павловича, и он их также не жалует... Причиною сему то, что общество офицеров Кавалергардского полка по образованию своему и приличию выше офицеров Конной гвардии, среди коих постоянно находился шеф их Константин Павлович, тогда как кавалергардские всегда обегали его".

Россия готовилась к решительной борьбе с Наполеоном, а между тем цесаревич продолжал обращать внимание на мелочи военного дела...

В свободное от службы время офицеры охотились с собаками на зайцев, играли в городки, боролись и бегали, играли в шахматы и карты. Вероятно, в полку происходили также собрания франкмасонов (Франкмасоны (фр. franc macons букв, вольные каменщики) - то же, что масоны) и "братские банкеты" каменщиков, так как и тогда уже в полку были масоны.

В первых числах июня полкам 1-й дивизии даны были кирасы; по этому случаю Миркович занёс в свой дневник: "На разводе я узнал неприятную новость: нам привезли кирасы. Они были чрезвычайно неудобны... В 12 часов я пошёл примерить свои цепи". Вслед за тем (9 июня) выдан был офицерам не в зачёт на покупку лошадей полугодовой оклад жалованья.

Только 18-го дошёл до полка высочайший приказ 13 июня о начатии войны, оканчивавшийся словами: "Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами! На зачинающего Бог".

Но уже на другой день дивизия сначала отошла к Свенцянам, а затем после подхода корпуса Тучкова, которому приказано было удерживать Свенцяны, тронулась к Давгелишкам. "Это был первый переход, – говорит Миркович, – который приходилось нам делать на пути отступления, и, признаюсь, этот переход произвёл на меня тяжёлое впечатление: мы уступали пять губерний, не имев ещё ни одного дела, за исключением аванпостных стычек. Солдаты, как и мы, не постигали плана в действиях нашей армии, и заметно было, как на них неблагоприятно подействовало отступление". Дальнейшее отступление было на Видзы: 20-го числа дивизия, не доходя 9 вёрст до Видз, расположилась по деревням (штаб-квартира полка в д. Ерканицы). В Видзах государь избрал для своего конвоя 1-й батальон Преображенского полка и лейб-эскадрон кавалергардов, подчинённые "коменданту главной квартиры фл-ад. полк. Чернышёву". Того же числа отдано было в приказе: "Как Е. И. Величество изволил заметить, что нижние чины делают грабёж, то подтверждается гг. начальникам иметь наистрожайшее наблюдение в прекращении оного; в противном же случае, кто в оном замечен будет, будет расстрелян".

Цесаревич отдал 20-го же июня нижеследующий приказ: "Всем войскам 5-го корпуса подтверждается содержать одежду и амуницию в надлежащей исправности и чистоте".

21-го была днёвка. Носились слухи, что войска остановлены, чтобы принять генеральное сражение, однако 22-го отступление продолжалось, и дивизия продвинулась всего на 3 версты за Видзы по дороге к Друе и расположилась по деревням. До 22 июня погода стояла "очень хорошая, хотя не очень жарко, однако прекрасные дни", но затем наступила жара и засуха. В воскресенье 23 июня дивизия продолжала через Угорье и Замошье движение к Друс; выступили в 8 часов утра; переход был большой (48 вёрст), по узкой песчаной лесной дороге, многочисленные обозы весьма стесняли движение. Ввиду тяжёлого перехода и сильной жары выступление на другой день (24-го) было назначено в 7 часов вечера, но в 3 часа пополудни "было приказание седлать и через час выступать"... Приказание это было отдано ввиду ожидавшегося проезда государя, но "Его Величество не приезжал", и дивизия простояла до 10 часов вечера, "сложа руки, на месте"... Всю ночь была сильная гроза и совершенная темнота. "Ложная тревога, по которой нас внезапно подняли, – говорит Миркович, – произошла от опрометчивости в главной квартире"; там распространился "панический страх: показалось, что уже видят неприятеля, ударили тревогу, и приказано было отступать... Это было весьма тяжёлое движение, всю ночь была гроза (начавшаяся с 5 часов вечера), и мы до 4 часов утра сделали всего 10 вёрст". 25-го дивизия дошла до Кричево...

Отступление... Стояние в резерве или во втором эшелоне во время арьергардных боёв. Короткие перестрелки с противником – и снова отступление... Так было на всём долгом пути полка – от Немана до Бородина...