Казармы

До ухода в поход 1805 г, полк был расположен в "боурском доме" (Литовском замке) на Крюковом канале и в прилегающих к нему зданиях, в том числе и в лейб-гранадерской казарме. За недостатком помещения под полковые мастерские высочайше повелено было 12 июня 1801 г. передать полку "дом запасных магазейнов, где помещается оных контора", и на постройку новых и ремонт старых зданий отпущено 84 тыс. руб. из с.-петербургского ратгауза. Часть этих зданий была каменная, а другая часть деревянная. В 1803 г. переданы полку "место и старые кузницы, принадлежащие морским казармам, по другую сторону Крюкова канала от хлебных магазинов".

По возвращении полка из Аустерлицкого похода он был помещён в нововыстроенных казармах. Постройка их производилась с 1802 г. архитектором Руска (Louis Rusca) под наблюдением генерал-адъютанта графа Комаровского. Полк едва успел прийти из похода и разместиться в новых казармах, как был выведен в Новую Деревню, а зимою выступил в новый поход. Таким образом, он не успел принять казарм, да и не все работы были окончены. Приём начался осенью 1807 г. Смотрителем при постройке казарм был "состоящий по армии поручик Воцкий", и, к счастью для полка, он же был оставлен и смотрителем казарм.

История приёма казарм весьма поучительна, во-первых, как страница из истории постройки казарм вообще, во-вторых, как пример энергичной борьбы честных людей со злоупотреблениями. С одной стороны – полк, т. е. Де-Прерадович, Черепанов и Воцкий, с другой – "комитет строения казарм для лейб-гвардии полков".

"Дело" начинается серией рапортов эскадронных командиров о том, что "происходит течь", сходит краска, штукатурка осыпается, печи неисправны, двери не притворяются, не хватает стойл, на полковом дворе невылазная грязь, "на бульваре" сохнут деревья и трава "от недостатка садовой земли" и т. д., и т. д. Одновременно с этим Воцкий рапортует: "Комитет... делает мне свои предписания и словесные приказания с репримандами напротив данных мне от полку... как будто бы я нахожусь в полном ведении и распоряжении того комитета", и просит полк "уведомить комитет, дабы не делал мне никаких предписаниев и требованиев без ведома Кавалергардского полка, так как и нахожусь я непоколебимым и преданным в полном ведении и распоряжении сего полка у г. полкового командира".

Вызванный в полк для осмотра член комитета Чихачёв удостоверил, что во многих местах действительно течь, которую Руска объяснял таким образом: над жилыми покоями от того, что над ними "слуховые окна были открыты, а покои заперты; конюшни же текут в рассуждении неудобности бумажных крыш". Конюшенные корпуса были покрыты "по прежним деревянным двутёсным крышам бумажными листами. Бумажные эти листы так тонки, слабы и гнилы, что от прибивания обойными (!) гвоздями сделались проломы и дыры". Листы были окрашены только с верхней стороны, что, очевидно, не могло предохранить их от гниения. "Оная бумага, – писал Воцкий, – подвержена огню", между тем под подобной крышей помещались сеновалы. На крышах – весьма пологих – накапливалась масса снега, при скидывании которого даже деревянными лопатами листы, прибитые обойными гвоздями, отрывались.

Полк потребовал от комитета исправлений. Комитет отвечал, что "всякая неисправность и починка казарм предоставлена главнокомандующим в С.-Петербурге Вязмитиновым собственно хозяйственному распоряжению г. коллежск. советника и архитектора Руска", к которому и рекомендовал обратиться. Полк обращается к Руска; Руска доносит комитету, что исправления сделаны; полк же пишет комитету, что, "какие, по донесению Руска, исправлены работы, – полк ничего не видит", а Руска тем временем доносит Вязмитинову, что "все починки исправлены", что казармам составлена опись и что поэтому "может их сдать полку архитекторский помощник Ткачёв". Полк просит комитет прислать кроме Ткачёва ещё члена комитета, но последний отказывает в этом. Начался приём казарм Черепановым и Воцким, но они вскоре нашлись вынужденными приостановиться приёмом: опись, представленная Ткачёвым, оказалась "во многом несходственна, ибо оная сделана тому уже два года, а после сего времени были разные деланы перестройки суммою до 70 000 руб.". Только 17 февраля следующего года Руска представил требуемые описи, а до тех пор он отписывался от полка.

Наконец государю была представлена ведомость "о недостатках и неисправностях... оказавшихся по описи и сверх оной". 9 марта 1808 г. последовало высочайшее повеление относительно: 1) исправления крыш; 2) предоставления места для складки дров; 3) надсыпки полкового двора; 4) исправления штукатурки; 5) очищения берега Невы против казарм.

Прошло два года, а дело всё оставалось в том же положении. Между тем состояние казарм всё более и более ухудшалось: осенью 1808 г. сорвало часть железной крыши над солдатскими казармами; полк обратился в комитет, но последний отвечал, что "на таковое исправление сей комитет ни повелений от вышнего начальства, ни назначенных на оное сумм у себя не имеет". Вслед за тем Воцкий рапортовал Черепанову: "...Сего числа оказалось: под бумажною кровлею над конюшней... на потолке между балок под смазкою наборные доски сгнили и опустились со смазкою над подшивку, что, по-видимому, оказалось от течи". Полк уведомил о случившемся и комитет и Руска, но и комитет и Руска упорно молчали ровно год.

Осенью 1809 г. началась прежняя волокита: обер-полицмейстер Папков по приказанию Балашова, заступившего место Вязмитинова, присылает мастера Утермарка "освидетельствовать" крыши, прибавляя, что Утермарку "особо приказано, чтобы он выполнил сие сколь можно поспешнее и о том, сколько потребно на исправление их денег, подал... письменное сведение". Руска же (тем временем произведённый в статские советники) уведомил полк, что он к починкам "никак сам собою" приступить не может, "ибо на сие не имею никаких от начальства приказаний, равно и сумм, а для сего составлен есть для построения казарм лб.-ге. полков комитет, в который и может оный полк относиться для представления вышнему начальству". Началась отписка по всем правилам подьяческого искусства; мало того, комитет стал изощряться в делании начётов на Воцкого, а казармы всё более и более приходили в невозможное состояние; так, например, полковник Ершов рапортовал, что в его эскадроне "в нижнем этаже, у женатых... стена деревянная осела, так что весь карниз отстал от потолка, от чего сделалась насквозь щель".

В конце сентября Балашов в ответ на представление полка уведомил Де-Прерадовича, что он "уже дал предписание комитету об исправлении... бумажных крыш", но комитет только в середине декабря прислал Ткачёва, которому "полк объявил, что исправить наборы и бумажные крыши покрыть железом приказано уже инженерной экспедиции". Действительно, за это время державшийся как бы в стороне граф Аракчеев предписал инженерной экспедиции произвести осмотр провалившихся потолков в конюшнях 1-го эскадрона и запасного полуэскадрона. Инженерная экспедиция нашла, что "самые потолочные бруски пришли в совершенную гнилость, так что во многих местах доски уже провалились и держатся на одной подшивке". По смете на это исправление и на покрытие этих конюшен железом экспедиция исчислила 9034 руб., и по докладу графа Аракчеева состоялось высочайшее повеление привести смету в исполнение той же экспедиции. Но на этом Аракчеев и остановился: он не благоволил к Уварову, и мы можем без натяжки допустить, что и кавалергарды, конечно, не могли пользоваться его симпатиями; Аракчеев затормозил дальнейший ремонт.

Впрочем, не надо забывать, что положение государственных финансов вследствие, с одной стороны, только что окончившейся войны со Швецией и продолжавшейся войны с Турцией – с другой, было далеко не блестящее, а впереди уже и тогда виднелось неизбежное столкновение с Наполеоном. Как бы то ни было, но в начале 1810 г. Аракчеев уведомил цесаревича, что он поручал архитектору Руска сделать исчисление на замену бумажных крыш железными и что Руска представил смету более 44 000 руб. По докладу о сём государю "Е. И. Величество, находя, что по умножившимся теперь расходам отделить нельзя такой суммы, высочайше повелеть соизволил: оставить на нынешний год конюшни сии в настоящем их положении, с тем чтобы Кавалергардский полк существующие в них повреждения исправил из отпущенных ему на сей год на починку и постройку полковых строений и другие хозяйственные надобности 27 500 руб.". Ниже мы увидим, на что именно ассигновались эти 27 500 руб. и что полк фактически не мог исполнить высочайшего повеления. Было ли о сем доведено до сведения государя, мы не можем указать, но в августе инженерная экспедиция уведомила полк, что ею представлена была военному министру смета "на исправление ветхостей в казармах" на 97 628 руб., но что министр приказал немедленно приступить к исправлению "тех единственно ветхостей, без коих нельзя никак обойтиться" (полы, печи, оконницы, двери и ясли), а остальное оставить до будущего года.

Полк ушёл в кампанию 1812 г., не дождавшись капитального ремонта...

Мы вышли бы из пределов нашей работы, если бы стали излагать более подробно историю построек "гвардейских зданий"... Она ждёт своего историка, но на основании беглого обзора, который мы могли здесь представить, возможно сделать некоторые выводы.

Не касаясь нравственных качеств Руска, нельзя отнять у него некоторого по тому времени вкуса; построенные в модном тогда псевдоклассическом стиле, казармы не были безвкусны; общая распланировка – особенно приняв во внимание, что некоторые здания уже существовали, – довольно красива. Зато в чисто строительном отношении Руска далеко не безупречен: всякое здание должно быть строго соображено с климатическими условиями места его возведения и отвечать своему назначению. Ничего подобного Руска не принял во внимание: бумажные крыши можно, пожалуй, объяснить падкостью русских высших классов на всякие новинки, а в особенности когда эти новинки обещают якобы экономию, но на ответственности самого Руска уже всецело лежит малый подъём крыш и устройство галерей кругом жилых зданий. Россия – не Италия, а Петербург в особенности – не Неаполь: двухаршинный слой снегу у нас не редкость, зато редко – солнце, и потому наши постройки надо не затенять, а открывать полному доступу солнечных лучей; к тому же постройка деревянных галерей у каменных зданий – прямое уменьшение безопасности от пожара; помещение сеновалов под деревянной крышей, покрытой проолифенным картоном, едва ли также говорит о строительной сообразительности архитектора.

Взявшись построить казармы, следовало бы подумать о специальном их назначении; между тем архитектор упустил из виду необходимость хоть какой-нибудь вентиляции отхожих мест. И если и теперь "башни" наших казарм представляют из себя клоаки, мимо которых не всегда можно пройти, не затыкая носа, то едва ли можно сомневаться в донесении Черепанова, утверждавшего, что "в калидорах и на галереях вонь". Построили галереи, но забыли возвести брандмауэры ... (Брандмауэр (от нем. Brand пожар и Mauer стена) - противопожарная огнестойкая стена.) Мы не будем говорить уже о таких специальных сооружениях, как манеж, ясли и т. п., но надо же было вспомнить, что войска стреляют, а потому им необходимо хранить в безопасном месте патроны. За неимением места патроны хранились на чердаках, и мы увидим, что если подобный способ хранения и не вызвал во время случившегося однажды пожара большого несчастия, то только благодаря самоотвержению чинов полка.

В коротких словах, история постройки казарм – это фантазия сверху и недобросовестность снизу. И среди сложной игры страстей и влияний нелегко, думаем, пришлось триумвирату из Де-Прерадовича, Черепанова, Воцкого, тем более что не только план, но и смета Руска были одобрены государем...

Относительно соблюдения чистоты снаружи казарм можно заметить, что постоянные напоминания в приказах указывают на то, что она мало соблюдалась, и в особенности офицерской прислугой.

"Замечено... что на дворах у гг. офицеров опять начинается нечистота, и подтверждается последний раз дежурному при полку иметь за сим наилучшее смотрение, и буде он не отыщет впредь виновного, то с самого строжайше взыщется; а гг. офицерам предписывается своих людей держать в лучшем повиновении; вспомнить и то, что - казённое место, и что, по милости государя императора, даётся им квартира; ежели впредь усмотрена будет какая-нибудь нечистота, то не только человек будет строго наказан, но и сам господин его будет арестован и представлен начальству".

Улицы против казармы – Захарьевская, Воскресенская и Шпалерная (2-я Воскресенская) – представляли из себя невылазную грязь осенью и весною и ухабы зимою. Из-за того, чья обязанность очищать улицы, возникали между полками и городским управлением постоянные пререкания. В 1809 г. обер-полицмейстер Папков, а затем и генерал-губернатор князь Лобанов требовали, чтобы полк очищал улицы, причём ссылались на то, что "высочайшая воля есть, чтобы в здешней столице все улицы содержаны были всегда в совершенной чистоте", но так как они не могли в подтверждение своего требования указать, чтобы эта обязанность была высочайше возложена на полки, то последние и оставляли требования полиции без внимания. Действительно, существовало высочайшее, состоявшееся ещё в 1803 г., повеление о том, чтобы "отныне впредь со дворов полковых казарм свозима была грязь и нечистота на полковых лошадях". Обращает на себя внимание то, что в тот же день, как князь Лобанов писал Уварову, требуя очищения улиц, состоялся следующий высочайший указ Военной коллегии: "Государь император заметил, что полки здешнего гарнизона, имея назначенные для жилищ их казармы... не очищают оные от нечистоты полковыми лошадьми и в противность указа 24 июня 1803 г. слагают сие на городскую повинность". Во исполнение сего указа цесаревич предписал Уварову "означенную нечистоту казарм, если таковая в занимаемых сим полком казармах имеется, непременно очистить, а если впредь окажутся подобные упущения, то на счёт шефов или полковых командиров наняты будут работники для очищения за какую бы то ни было цену".

Всем этим пререканиям и своеобразным толкованиям высочайшей воли положен был предел положительным законом. 17-й параграф закона 13 апреля гласил: "Содержание по улицам вокруг казарменных строений мостовых и канавок с надолбами и мостиками и освещение фонарей (кроме внутренних полковых дворов) в рассуждении, что на сие ремонта не положено, оставляется на отчёте городской думы". И позднее попытки полиции встречали надлежащий отпор со стороны полкового начальства.

Чистота внутри казарм поддерживалась, насколько то было возможно, но теснота помещений, неприспособленность зданий к специальному их назначению и невозможность приспособить их к этому давали себя постоянно знать. Насколько было тесно в казармах, можно судить из следующего: в 1809 г. Де-Прерадович доносил Уварову: "Как и в. пр-ву известно было, что по вступлении в казармы ...для женатых нижних чинов, коих тогда было ещё немного, помещение было весьма недостаточно, а потом прибыло оных почти такое же число. Все средства употреблены были для помещения их с величайшей теснотой, ныне же ежели один из нижних чинов женится, то уже никак невозможно будет поместить". Из числа же "употреблённых средств" достаточно указать на то, что полк сам ходатайствовал об устройстве "для лучшего пространства" антресолей, т. е. при малой высоте комнат сажал людей буквально друг другу на голову.

Казармы весьма часто осматривались полковым командиром, и многие из этих посещений отмечены в приказах: "При осмотре сего числа полк, командиром казарм найдено, что койки у нижних чинов не были покрыты белыми простынями"; велено "в ящики, сделанные в кроватях, класть вещи, солдату принадлежащие, а сундуков отнюдь не иметь".

Гонения на сундуки, картины и "прочий пустой убор" продолжались всё царствование императора Александра; они особенно обострялись в ожидании посещения казарм государем.

Казармы были построены на 5,5-эскадронный полк при 14 рядах во взводе; по возвращении из Франции пришлось разместить 7 эскадронов, имевших по 20 рядов во взводе. Пришлось нанимать помещение для вдов у частного лица (Полнобокова), а 7-й эскадрон и женатых "за утеснением" вывести "в казармы на Преображенском фуражном дворе, по фасаду в офицерский переулок".

Так продолжалось до 1830 г., когда взамен отведённых помещений в Преображенских казармах были наняты "два каменных флигеля (Кусовникова) по Воскресенскому проспекту, против оранжерей Таврического сада", а лошади 7-го эскадрона помещены в полковых конюшнях. Флигеля Кусовникова оказались настолько тесными, что людей 7-го эскадрона пришлось вывести и поместить в полковом лазарете, который по этому случаю был уничтожен, а больных перевести в артиллерийский госпиталь. При этом часть семейных была помещена в подвалах под эскадронными казармами и офицерскими корпусами. Осенью 1835 г. женатые из дома Кусовникова были переведены в казармы "бывшего учебного карабинерного полка" (аракчеевские казармы). В 1852 г. с передачею полку "придворного запасного дома" (на Шпалерной ул.) семейные из аракчеевских казарм, а равно и "проживающие на вольнонаёмных квартирах" были переведены в этот дом.

Насколько была велика теснота в казармах, сколь мало они были приспособлены в хозяйственном отношении, видно из следующего: кадки с капустой за неимением подвалов хранились на чердаках конюшен. Гвардейская казарменная комиссия в 1825 г. уведомила полк, "что она поставление на чердаках конюшен кадок с капустою не берёт на свою ответственность". Началась переписка. Командир бригады предписал было хранить капусту в сараях (!), на что граф Апраксин ответил, что "капусту... хранить в сараях неудобно по той причине, что оная мёрзнет и после сего предаётся порче и потому делается негодною и даже вредною для употребления в пищу нижним чинам. А посему имею честь вторично всепокорнейше просить в. с-во об исходатайствовании позволения от вышнего начальства ставить кадки с капустою по-прежнему на капитальные стены, под строгим присмотром, дабы только оные отнюдь не были на потолках, или приказать для сего отвести другое какое-либо место". (Хороша капуста, пропитанная аммиаком конюшен! Но нельзя не согласиться с графом Ф. С. Апраксиным, что и такая лучше, нежели мёрзлая, т. е. никакая.)

Обычно в казармах всегда тесно, и воздух в них оставляет желать многого, но то, что было прежде, едва ли мы, неочевидцы, можем себе представить. Выше мы сказали, что казармы представляли из себя помещичью усадьбу: полковой командир был помещиком, а люди – вроде дворовых. Разница та, что над помещиком не было не только ближней, но – фактически – и никакой власти, здесь же всё начальство было не только близко, не только контролировало всё и вся, но всячески старалось и непосредственно управлять. Требования "единообразия" и "щегольства" предъявлялись и здесь, но, к чести наших командиров (за единичными исключениями), они и в этом отношении по силе возможности оберегали своих подчинённых от непомерных требований. Некоторые приказания повторяются из года в год и распределяются в книгах приказов с удивительной симметрией; приказы, относящиеся до чистоты казарм, положительно представляют собою "периодические дроби": можно вперёд сказать, когда данный приказ опять будет повторён. Всё это указывает, что полковое начальство ясно сознавало, что поправить дело не в его силах, и потому своими приказами отписывалось от "вышнего" начальства.

Дошло до сведения полкового командира, – читаем в приказе, – что в офицерских конюшнях без позволения полка поделаны антресоли, и люди на оных без всякой осторожности в ночное время зажигают свечи, без фонарей ходят по конюшням и даже притыкают свечи к стенам, где лежит сено". Казалось бы, что естественное заключение сего приказа должно было быть: наложение "примерного" взыскания, "дабы и впредь неповадно другим было"... Ничуть не бывало, конец приказа таковой: "Хотя по тесноте квартир и позволяется иметь антресоли, но только чтобы отнюдь господские люди не имели по ночам огня и особенно без фонарей".

"В тесноте, да не в обиде", – справедливо рассуждали командиры-кавалергарды. А обидеть калеку, вдову или сирот ведь нетрудно, тем более что в данном случае закон был бы на стороне обидчика. К счастью для полка, большинство кавалергардских командиров признавало не один закон, но и совесть, а так как с возникновения полка в течение 50 лет преемственно были именно такие командиры, то этот взгляд обратился в столь крепкую полковую традицию, что её не могли искоренить командиры, её не признававшие. Достойно замечания, что эта традиция, как, впрочем, и большинство прочих полковых традиций, выработалась под влиянием лиц, во многих отношениях между собою не сходных: двух русских (Уваров и Апраксин), одного серба (Де-Прерадович) и двух немцев (Гринвальд и Фитингоф).

"При обозрении казарм, – писал граф Апраксин корпусному командиру, – заметил я чрезмерную тесноту в помещении как холостых нижних чинов, так ещё наиболее женатых семейств; и с некоторого времени увеличивается тем, что многие, при выходе ныне в отставку, оставить прежних своих жилищ не могут по причине слабого здоровья, большого семейства, или неприисканием постоянных мест. Принимая столь достаточные причины в уважение, но не желая помещением оных слишком стеснить на службе состоящих, я почтеннейше просить имею честь в. впр-во обратить внимание на них, тем более что в числе оных много вдов с малолетними детьми, каковые совершенно лишены возможности доставить собственными трудами необходимое пропитание, не говоря уже о возможности нанимать себе квартиру, – исходатайствовать сумму для найма оным дома поблизости казарм или где начальству угодно будет".

При такой тесноте и при неприспособленности казарм к климатическим и бытовым условиям жизни, а равно и вследствие неряшливости и нечистоплотности в жилье русского народа весьма понятно, что было крайне трудно соблюдать постоянно и во всех помещениях чистоту. Постоянно встречаем мы требования, чтобы в казармах был "чистый и свежий воздух", чтобы отворялись "форточки для освежения воздуха", ибо "в покоях свирепствует спёртый и тяжёлый воздух". Но вместе с тем только в 1842 г. обращается внимание на порчу воздуха ночниками: "Для отвращения вредной копоти от ночников построить новые фонари, к коим от казны будут сделаны дымовые воздухопроводные трубы".

Галереи не только отнимали свет, но и служили поводом к увеличению нечистоплотности... С другой стороны, выстроили галереи, но забыли про необходимость иметь баню и прачечную, "а потому – нижние чины моются в частных банях на счёт своей собственности... а мытье белья производится на собственном попечении нижних чинов". Но вымытое бельё надо же было где-нибудь высушить, и "вопреки приказаниям" его развешивали на галереях.

Так жили в "холостых" казармах; у женатых же было и того много хуже. В одной и той же комнате помещалось "в углах" несколько семей. Общее число женатых в полку доходило до 250 душ. В комнатах женатых, по словам приказа, они "производят чистку капусты, рубку дров, на окна ставят горшки, держат в покоях помои невынесенными по целым суткам, от чего происходит зловоние и потому вред для здоровья".

В 1846 г. начальник дивизии нашёл в помещении женатых "столь большую тесноту, что без вреда здоровью самих родителей, наиболее же детей, нельзя позволять жениться... и привозить жён из деревень".

Однако и эта мера не помогла: и после неё в помещениях женатых оказался "воздух спёртый", что, по мнению генерала Безобразова, происходило "оттого, что кладут... на печь горшки, лоханки и кулья и т, п., которые заражают воздух по мере того, как печь натапливается... над кроватями сделаны потолки... кладут на оные разный хлам".

Поместить всех женатых в казармах не было возможности, и потому "не имеющим казённого помещения", каковых в 1841 г. было до 30 семейств, полк выдавал для найма квартир деньги от 4 до 6 руб. в треть. Так продолжалось до 1851 г., когда полковой командир, найдя "неудобным и для службы вредным дозволять нижним чинам... проживать на вольнонаёмных квартирах, потому что за ними не может быть надлежащего надзора", поместил их в казармах женатых людей.

С 1816 г. по "положению", изданному цесаревичем, двум офицерам отводились три комнаты с дровами. Неудобность этого "положения" состояла в том, что квартиру занимал один офицер, а другой был к ней приписан, о чём так и отдавалось в полковом приказе. Офицерские квартиры помещались в шефском корпусе и в 1-м и 2-м офицерских корпусах (по обе стороны церкви). Офицерских квартир постоянно не хватало, и даже с устройством нескольких офицерских квартир в переданном полку "придворном запасном доме" 25 офицеров не имели казённого помещения. В 1837 г. генерал Гринвальд доносил, что "квартиры... устроены так, что невозможно отделить покоев, излишествующих против положения", а потому просил о перестройке их так, чтобы "разместить гг. офицеров по положению и тем впредь избавить полк от платежа 6600 руб.". Но из этого ходатайства ничего не вышло...