Из "Воспоминаний кавалергарда" д. Подшивалова

(изданных в Твери в 1904 г.)

Печатается по кн.: Подшивалов Д. Воспоминания кавалергарда. Тверь, 1904. (Сведений об авторе не сохранилось).

Назначение во 2-й эскадрон и водворение в казармахю.

На следующий день нам была разбивка по эскадронам. Для разбивки нас привели в полковую канцелярию; здесь же в ожидании командира полка собрались офицеры – командиры эскадронов и заведующие молодыми солдатами.

В ожидании разбивки мы стояли в углу и наблюдали офицеров – своих будущих командиров. Особенное наше внимание обращал на себя один офицер, очень высокого роста, с красивым выразительным лицом; в отличие от других офицеров на нём были белые, серебряные аксельбанты. Глядя на нас, он улыбался; то и дело ходил, танцуя, из комнаты в комнату; прыгал на плечи некоторым офицерам и громко с ними смеялся, – словом, вёл себя непринуждённо, а остальные офицеры были к нему почтительны.

Явился командир полка, генерал (генерал-майор Тимирязев), невысокого роста старичок, но очень бодрый. Производя разбивку, он также оглядел меня с ног до головы и, посоветовавшись с офицерами, мелом на груди написал цифру – 2, что означало назначение меня во 2-й эскадрон. Кроме меня в этот раз во 2-й эскадрон был назначен ещё один новобранец – Карасёв, Рязанской губернии.

Унтер-офицер повёл нас в казарму 2-го эскадрона, расположенную во втором этаже; туда же явился и высокий офицер с аксельбантами; как оказалось, это был великий князь Николай Михайлович, командир 2-го эскадрона. Посоветовавшись с вахмистром, он обоих нас назначил в первый взвод. Здесь, в эскадронной канцелярии, нас ещё раз записали. Затем великий князь предложил нам передать ему деньги на хранение; при этом он нас уверял, что денег наших не украдёт, они будут целы, а у нас самих скорее "стянут". У моего нового товарища – Карасёва оказалось три рубля, которые он сейчас же достал из сапога, завёрнутые в портянку, – предварительно разувшись здесь же. Отдавая деньги, Карасёв спросил у великого князя: "А когда же ты мне отдашь их?" Великий князь, хохотавший всё время, смотря на то, как он доставал деньги из сапога, засмеялся ещё сильнее на его наивный и грубый вопрос и сказал, что деньги он может взять обратно, когда захочет. Очевидно, отобрание денег сильно смущало моего товарища. У меня денег ничего не оказалось, и мне было крайне неловко перед великим князем, который мог думать, что я скрываю и не хочу передать ему. Я объяснил ему, что денег не взял с собою потому, что у меня здесь живёт брат, который и будет поддерживать меня деньгами, когда понадобятся.

Помещение казарм, куда нас привели и где мы должны были поселиться на житьё, было просторно, светло и чисто; вдоль коридора по обеим сторонам длинными рядами вытянулись железные койки, покрытые красными байковыми одеялами, с подушками в белых наволочках. За койками, также по обеим сторонам в ряд, стояли дощатые, выкрашенные белой краской ширмы; на ширмах помещались кирасы и каски. На ярко вычищенных – как к празднику самовары – кирасах и касках отражались лучи солнца; от этого внутренность казармы приняла ещё более весёлый вид, чем от обильного света, лившегося в большие окна с двух сторон. За ширмами виднелись стриженые головы солдат, уголки столиков, табуреток и прочих вещей – там сосредоточивалась будничная жизнь солдата, там он ест, пьёт, чистит и чинится...

Нам с Карасёвым отвели койки в первом взводе, как раз против образной, перед которой после поверки солдаты поют молитвы. Первым нашим делом было набить соломой выданные из цейхгауза матрацы; затем нам пригнали мундир, тужурку и шинель, а нашу домашнюю одежду отобрали в цейхгауз. С этого времени мы сделались по виду настоящими форменными солдатами.

В тот же день нам обоим с Карасёвым назначили одного дядьку, по фамилии Поверенный, уроженца Ярославской губернии; это был старый солдат, окончивший учебную команду; он был произведён в ефрейторы, но впоследствии разжалован в рядовые за неумеренное употребление водки. В то время когда нас поручили его "попечению", он считался исправившимся и назначен в помощники к учителю молодых солдат. Как человек, он был прекрасный, развит, как большинство ярославцев. Кроме полезных для службы советов мы от него ничего не слыхали; был вежлив не по-солдатски и никогда не заставлял чистить для себя сапоги и исполнять другие послуги –– что почти всегда практикуется другими дядьками. Конечно, мы тотчас же его полюбили, как старшего брата.