Глава 3. Классические социолого-экономические концепции

Философы лишь различным способом

объясняли мир, но дело заключается

в том, чтобы изменить его (К. Маркс)

МАРКС Карл (1818-1883). Длительное время в русскоязычной научной и учебной литературе имя Маркса больше всего связывали с разработкой экономической теории капитализма, да и сам он себя таковым считал. А о Марксе как социологе – говорилось вскользь. На Западе же, наоборот, больше ценилась социологическая часть его учения, а экономическая составляющая марксизма даже рассматривалась как компилятивная. Так, в фундаментальном труде известного австрийского социолога и экономиста Йозефа Шумпетера «Капитализм, Социализм и Демократия», изданном в 1942 году, и который он начинает с анализа марксистской доктрины, главы первой части даны в следующей последовательности: 1) Маркс – пророк, 2) Маркс – социолог, 3) Маркс – экономист и 4) Маркс – учитель. И уже такое признание говорит о приоритете в учении К. Маркса социологических аспектов. И прежде всего для анализа процессов экономической жизни.

Хотя в нашей отечественной истории Маркса прежде всего считали экономистом, в его учении важное место занимают не чисто экономические процессы – анализ экономических явлений у Маркса направлен на понимание социальных процессов. И наоборот – социальные переменные определяют специфику экономических явлений. Заслуга Маркса в том, что он проник под оболочку нашей социальной системы, стараясь дойти до сути явлений, лежащих не на виду, а таящихся глубоко под поверхностью.

Ученые социологи, как разделяющие взгляды Маркса, так и не одобряющие их, обязаны Марксу за его основную идею – общество, в том числе и капитализм, есть развивающаяся система, вышедшая из специфического исторического прошлого. Наряду с этим экономико-социологическим выводом, К. Маркс дал обоснование и другого экономико-социологического положения – материалистического понимания истории; главной движущей силой (социальным механизмом) общественного развития и прогресса признавал классовую борьбу. В результате чего современные социологи признают его приоритет в обосновании теории социального конфликта (конфликтологии).* Такой подход привел К. Маркса к пессимистической оценки исторических перспектив современной ему экономики капитализма.

* См.: Тернер Дж. Структура социологической теории. – М.: Прогресс, 1985. – 471 с. (Для научных библиотек).

«В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил, – так формулирует К. Маркс в известном предисловии «К критике политической экономии» суть своей историко-материалистической концепции. – Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – чтó является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от их юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в который люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, чтó сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по его сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями».

В противовес О. Конту, выступавшего с либеральных позиций за необходимость стабилизации общества, и других мыслителей, проповедовавших реформистский путь развития общества, К. Маркс считал, что все аномалии и язвы современного ему общества можно решить только революционным путем. И иного вывода, мыслитель, живший в эпоху революционных потрясений, содрогавших Европу, не мог сделать. Все общественные отношения капитализма по Марксу порождены антагонизмом (непримиримым противоречием) основных классов общества. А антагонизм нельзя разрешить в рамках существующего строя, так как эксплуататоры никогда добровольно не отдадут награбленного. К. Маркс совместно с Ф. Энгельсом в «Манифесте коммунистической партии» констатируют: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов.

Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.

В предшествующие исторические эпохи мы находим почти повсюду полное расчленение общества на различные сословия, – целую лестницу различных общественных положений. В Древнем Риме мы встречаем патрициев, всадников, плебеев, рабов; в средние века – феодальных господ, вассалов, цеховых мастеров, подмастерьев, крепостных, и к тому же почти в каждом из этих классов – еще особые градации.

Вышедшие из недр погибшего феодального общества современное буржуазное общество не уничтожило классовых противоречий. Оно только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место старых.

Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она упростила классовые противоречия: общество все более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга, класса – буржуазию и пролетариат». Эксплуатацию, по Марксу, нельзя реформировать, она должна быть уничтожена, как результат революционного преобразования классового общества на бесклассовое.

Главным для общественного прогресса К. Маркс считал экономические факторы, ведущей силой общественного преобразования – пролетариат.

Важной для социологии является разработка им в ранний период своей научной деятельности проблем отчуждения, которая проходила через все его научное творчество. Одно из его значений – отчужденность труда, когда человек оказывается занятым работой, навязанной ему другими. Также важное методологическое значение имеют его взгляды на отношения между социальными сферами и социальными институтами. Маркс обосновал, что характер общества определяется характером организации экономики и формой собственности на средства производства, что нашло отражение в марксовой концепции базиса и надстройки.

Ученые до Маркса со статических позиций обосновывали его порядок, гармонию и прогрессивность капиталистического производства. Маркс дал диагноз его динамических процессов, возможной кончины или изменения, считая, что процесс развития капитализма подстерегают постоянные кризисы. Для Маркса история во все эпохи – это вечная и беспрерывная борьба классов. Классовая борьба вызывает напряжение и антагонизм, это выражение протеста, это форма противостояния различных сторон жизни общества, приводящая сначала к изменению капитализма, а затем – к его уничтожению.

Его рассуждения в «Капитале» содержат два социолого-экономических про­гноза. Первый: величина деловых фирм будет все время увеличиваться в результате кризисов, разрушающих экономику. Каждый кризис приводит малые фирмы к банкротству, и уцелевшие фирмы скупают их ценности. Таким образом, К. Маркс делает вывод о тяготении к большому бизнесу, как тенденции принципиально присущей капитализму. Второй: происходит обострение классовой борьбы в результате пролетаризации общества. Все большее количество мелких производителей и ремесленников выбрасывается на улицы в результате кризисного роста. Таким образом, социальная структура общества К. Марксом сводится к двум классам – маленькая группа магнатов, с одной стороны, и огромная пролетаризированная масса, т.е. людей не имеющих собственности. Вот как эти выводы аргументирует соратник К. Маркса Ф. Энгельс в работе «Развитие социализма от утопии к науке»: «Средства производства и продукты мелкого отдельного производителя все более и более обесценивались, и ему не оставалось ничего иного, как наниматься к капиталисту. Наемный труд, существовавший ранее в виде исключения и подсобного промысла, стал правилом и основной формой всего производства; из побочного занятия,* каким он был прежде, он превратился теперь в единственную деятельность работника, Работник, нанимавшийся время от времени, превратился в пожизненного наемного рабочего, Масса пожизненных наемных рабочих к тому же чрезвычайно увеличивалась благодаря одновременному крушению феодального строя, роспуску свит феодалов, изгнанию крестьян из усадеб и т. д. Произошел полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в руках капиталистов, с одной стороны, и производителями, лишенными всего, кроме своей рабочей силы, с другой стороны. Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением труда выступает наружу как антагонизм между пролетариатом и буржуазией».

* Подобную характеристику мы позже найдем и у М. Вебера (см. стр. данной работы).

И отсюда в «Капитале» К. Маркс делает общий социологический вывод: «Вместе с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществления труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».

Соглашаться или не соглашаться с этими выводами – это другой вопрос. Но репутация Маркса зиждется не на этом выводе, а на том взгляде, что капитализм как система находится под вечным напряжением, в результате которого она находится в состоянии эволюции.

Вот уже третье столетие анализ К. Марксом классовой борьбы и перспектив социальных изменений является предметом ожесточенным идеологических и политических споров. Современные исследователи (к примеру, П. Дракер) считают, что К. Маркс, как и многие другие мыслители были «склонны упрощать общественное развитие»: «Сегодня мы знаем, что крупные исторические события редко бывают вызваны одной конкретной причиной и имеют единственное объяснение. Как правило, они происходят в результате кумулятивного действия целого ряда независимых друг от друга обстоятельств и процессов». Превращение капитализма в Капитализм с большой буквы, а технического прогресса – в промышленную революцию способствовал целый ряд отдельных событий, не всегда связанных друг с другом.

П. Дракер, также рассматривая процесс капитализации общества, отмечает: «Небывалые темпы преобразования общества привели к социальной напряженности и конфликтам иного порядка. Сегодня мы знаем, что широко распространенное, если не всеобщее, мнение о том, что фабричным рабочим в начале XIX века жилось гораздо тяжелее, чем безземельным работникам в доиндустриальной деревне, ни в коей мере не соответствует действительности. Конечно, им приходилось тяжело, и обращались с ними грубо. Но они в огромных количествах приходили на фабрики именно потому, что здесь им было лучше, чем на самом дне пребывающего в застое тиранического и голодающего сельского общества». В результате в фабричных городах детская смертность сразу же снизилась, а продолжительность жизни увеличилась, что привело к быстрому росту населения Европы, где началось развитие промышленности.

В эпоху социальных потрясений вопросы глубокой классовой дифференциации являются актуальными. И здесь Маркс предлагает универсальную модель классовой борьбы как основы политической и социально-экономической жизни общества. Однако при анализе цивилизационных кризисов на первый план выходят вопросы социокультурного порядка, имеющие скорее мировоззренческое, нежели классовое содержание. Очевидно, что при «насаждении» нового цивилизационного порядка, например «западнизации» России и Беларуси, анализ кризиса на постсоветских просторах с позиций марксовой теории напрашивается сам собой. В западных же державах социокультурный порядок является естественным, а не привнесенным извне, продуктом этой цивилизации, поэтому там классовый подход в данном случае вряд ли будет продуктивным.

Большинство современников Маркса разделяли его взгляды на капитализм, хотя и не обязательно соглашались с его прогнозами относительно конечных результатов и последствий. Даже противники марксизма принимали его анализ внутренних противоречий капитализма. В конце XIX века практически каждый мыслящий человек разделял убеждение Маркса о том, что капитализм – это общество неизбежных классовых конфликтов, и, в сущности, большинство «мыслящих людей» склонялись в пользу социализма* – например, Бенджамин Дизраэли (1804-1881) – английский премьер-министр, Отто фон Бисмарк (1815-1898) – канцлер Германии, самый выдающийся физик 20-го столетия Альберт Энштейн (1879-1955), написавший несколько крупных статей по проблемам социализма. А во Франции в 90-х годах ХIХ века марксизм стал неотъемлемой частью интеллектуальной политической культуры. Студенты университетов создавали кружки ради изучения «Капитала». (Свинджвуд, с. 98). Даже Збигнев Бжезинский, которого нельзя заподозрить в апологетике марксизма, в работе «Между двух столетий. Роль Америки в технотронной эре» (1971 г.) констатирует: «Марксизм представляет собой новый, исключительно важный и творческий этап в становлении человеческого мировоззрения. Марксизм означает победу активно относящегося к внешнему миру человека над пассивным созерцательным человеком и в то же время победу разума над верой […] Марксизм ставит на первое место систематическое и строго научное изучение действительности, так же как и руководство действием, вытекающим из этого изучения».**

Вклад К. Маркса в социолого-экономическую науку состоит в том, что успешно попытался рассмотреть взаимодействие социальных общностей с экономическим производством и политическими институтами. Многогранный научный вклад Маркса сравнивают с деятельностью самых выдающихся личностей. Ф. Энгельс: «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории». Даже противники К. Маркса считают его «гением, человеком, изменившем все аспекты мышления об обществе – историческое и социологическое не менее, чем экономическое – так же решительно, как Платон изменил склад философской мысли, а Фрейд – психологической».*** И эти же авторы заявляют, что по силе влияния его идей, Маркса может сравниться только с религиозными лидерами – Христом, Магометом и Буддой.****

* «Сегодня тот индивид, который не верит в приближение триумфа социализма, просто не оглядывается вокруг» – Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 98.

** Цит. по: Норт Г. Марксова религия революции: Возрождение через хаос. – Екатеринбург, 1994. – С. 303.

*** Хайлбронер Р., Тарроу Л. Экономика для всех. – Тверь: Фамилия, 1994. – С. 28-29.

**** Хайлбронер Р., Тарроу Л. Экономика для всех. – Тверь: Фамилия, 1994. – С. 28.

Всякое совершенное исполнение замысла

в науке означает новые «вопросы», оно по

своему существу желает быть превзойденным.

Но быть превзойденными в научном

отношении – не только наша общая судьба,

но и наша общая цель. Мы не можем работать,

не питая надежды на то, что другие пойдут

дальше нас. В принципе этот прогресс уходит

в бесконечность (М. Вебер)

ВЕБЕР Макс (1864-1920) – основатель современной социологии считается идеологом буржуазного общества и крупнейшей величиной средь всех творивших социологов. Он оставил яркие следы не только в различных отраслях социологии, но и в области политической экономии, права и философии. В противовес О. Конту, К. Марксу и другим мыслителям, отдававшим приоритет обществу, М. Вебер в центр своего анализа ставил индивида, который обладает мотивами, целями, интересами и сознанием. Причиной развития общества М. Вебер называл культурные ценности, послужившие отправной основой для разработки теории социального действия, составляющих суть его взглядов. Поэтому М. Вебер определял социологию как науку, изучающую социальное действие, под которым он понимал любое действие, ориентированное на мотивы других людей. Главное в его социологической теории – это влияние ценностей на социальные изменения. Социальное поведение М. Вебером рассматривается как мотивированная, ориентированная, социально осмысленная субъективная деятельность. Она не может осуществляться вне целей и ценностей.

Без осознанной мотивации, нельзя говорить о нем как о действии, а без ориентации на других (ожидание) нельзя называть его социальным действием.

Именно в этой связи М. Вебер указывает на необходимость изучения мотивов, ибо без их учета нельзя установить причинные связи, которые только и позволяют, по его мнению, создать крупномасштабную и объективную картину социального процесса. Поэтому необходимо изучать отдельного индивида и его поведение.

Мотивация – это субъективно подразумеваемый смысл действия. Социальным выступает только такое действие, которое понятно другим людям. А могут ли быть понятными другим действия, которые непонятны самому субъекту? Нет, понятными могут быть только осмысленные действия, т.е. направленные на ясную цель и использующие средства, которые, человек его совершающий, признает соответствующими этим целям. Поэтому, стремясь познать общество, необходимо изучать совершаемые индивидом действия. Их следует считать социальными, так как они имеют осознанную цель и мотивацию.

Поведение, которое имеет осознанную мотивацию и ориентировано на других, Вебер называет целерациональным. Целерациональное действие – основной тип в классификации социальных действий М. Вебера. Это действие берется за эталон и с ним сравнивается великое множество других действий. В итоге получается шкала, построенная на принципе сравнения всякого действия с этим эталоном. По мере убывания рациональности поступки становятся все менее понятными, цели менее ясными, а средства менее определенными. И даже те ситуации, в которых человек явными действиями маскирует неявные цели, также целерациональны, так как индивид ясно осознает свою цель, хотя и стремится скрыть ее. В конце шкалы лежит иррациональное действие, совершаемое вопреки здравому смыслу и собственным интересам. Это действие с отрицательной целью. Оно не входит в поле зрения социологии, а остается объектом психоанализа.

В центре веберовской шкалы социальных действий находятся ценностно-ра­циональные и традиционные действия. Ценностно-рациональное действие ос­новано на сознательной вере в то, что наш поступок имеет эстетическую, этиче­скую, религиозную или какую-либо другую ценность. Оно не должно быть ори­ентировано на успех или выгоду. Ценностно-рациональное действие – бескорыстно. У такого действия в сопоставлении с целерациональным, нет цели, результата, успеха, но есть мотив, смысл, средства, ориентация на других.

Традиционное дей­ствие – это действие, совершаемое автоматически, в силу привычки и над смыс­лом которого люди обычно не задумываются. А когда задумываются, то автома­тизм разрушается; и это означает, что совершается социальное действие. У аффективного и традиционного действия нет цели, результата, успеха, мотива, смысла и ориентации на других, а значит они лишены характеристик социального действия.

Отсюда у Вебера только целе- и ценностно- рациональные действия могут быть социальными; традиционное и аффективное действие к таковым не относятся.

Конечно, реально протекающее поведение людей ориентировано не на один, а на несколько типов действия. В нем сочетаются в разной пропорции элементы традиционного, аффективного, целе- и ценностно рационального действий.

Таким образом, по Веберу социальные действия включают в себя четыре типа: целе-рациональное, ценностно-рациональное, традиционное и аффективное, Только первые два типа (целе-рациональное и ценностно-рациональное) должна изучать социология. Все типы действий расположены снизу вверх по степени возрастания рациональности.

У Вебера рационализация понимается как социальный процесс, характеризующийся преодолением традиционных форм легитимизации и установлением целе-рациональных критериев деятельности в результате институализации науки и техники, индустриализации труда, урбанизации жизни, формализации права, консумеризации человеческих отношений.

Что означает возрастание роли целенаправленного действия с точек зрения структуры общества в целом? Рационализируется способ ведения хозяйства, рационализируется управление – как в области экономики, так и в области политики, науки, культуры – во всех сферах социальной жизни; рационализируется образ мышления людей, так же как и способ их чувствования и образ жизни в целом. Все это сопровождается возрастанием социальной роли науки, представляющей, по Веберу, наиболее чистое воплощение принципа рациональности. Наука проникает прежде всего в производство, а затем и в управление, наконец, также и в быт – и в этом М. Вебер видит одно из свидетельств универсальной рационализации современного общества.

По Веберу протестанцизм, создавший мировоззренческие предпосылки для осуществления рационального способа ведения хозяйства (прежде всего для внедрения в экономику достижений науки и превращения последней в непосредственную производительную силу), оказался фактором, позволяющим синтезировать эту универсальность, поскольку экономический успех был возведен протестантской этикой в религиозное призвание.

Из этих общесоциологических посылок М. Вебера вытекает еще значительный пласт научных идей М. Вебера – фундаментальный для социологии и экономической социологии, в частности, вывод: о роли протестантской трудовой этики, как социального механизма западного общества, приведшего к утверждению капиталистических производственных отношений. Эти идеи, по сути дела, противостоят марксистской теории, обосновавшей исторически преходящий характер капитализма на основе социального механизма о классовой борьбе. В трудах М. Вебера получила широкое развитие идея Э. Дюркгейма о зависимости экономики от религии гораздо больше, чем зависимость религии от экономики. Протестанцизм у него не выступает в качестве непосредственной причины капиталистических отношений, однако, по мнению Вебера, он породил ту культуру, которая придавала особое значение индивидуализму, упорному труду, рациональному образу действия и уверенности человека в своих силах. И хотя такая этика была свойственна раннему капитализму, вместе с тем М. Вебер полагал, что развитые капиталистические общества более не нуждаются в какой-либо религиозной легитимации. В противовес Марксу Вебер сделал вывод о том, что капитализм имеет перспективу в силу того, что его производственные отношения и западная религиозная этика соответствуют друг другу – «Капиталистическая форма хозяйства и «дух», в котором оно ведется, находятся в отношении «адекватности», но эта адекватность не тождественна обусловленной «законом» зависимости… подобный строй мышления («капиталистический дух» – А.З.) нашел в капиталистическом предприятии свою наиболее адекватную форму, а капиталистическое предприятие в свою очередь нашло в нем наиболее адекватную духовную движущую силу», т. е. существует четко выраженная адекватность духа капитализма и духа протестанцизма. В результате тот тип отношения к действительности, который характерен для протестанцизма, и та социальная реальность, которая этим типом деятельности формируется, оказались для Европы более универсальными, чем можно было бы предполагать.

Современный М. Веберу «капиталистический строй хозяйства – это чудовищный космос, в котором каждый отдельный человек ввергнут с момента своего рождения и границы которого остаются во всяком случае для него как отдельного индивида, раз навсегда данными и неизменными. Индивид в той мере, в какой он входит в сложное переплетение рыночных отношений, вынужден подчиняться нормам капиталистического хозяйственного поведения».

Как явствует из анализа Вебера, капитализму нужны, во-первых, особые, совершенно специфические формы хозяйственной организации, которые обычно называются «капиталистическими», а во-вторых, хозяйствующие субъекты, проникнутые совершенно своеобразной хозяйственной идеологией, которую Вебер называет «капиталистическим духом».

М. Вебер показывает процесс возникновения этой хозяйственной идеологии: «Вопрос о движущих силах экспансии современного капитализма, – говорит он, – есть в первую очередь не вопрос о происхождении капиталистически используемых запасов денег, а вопрос о развитии капиталистического духа.* Там, где он зарождается и начинает действовать, а создает себе денежные запасы как орудие своей деятельности, а не наоборот»; «капитализм, достигший господства в современной экономической жизни, воспитывает и создает необходимых ему хозяйственных субъектов – предпринимателей и рабочих – посредством экономического отбора».

* «Дух капитализма» М. Вебера сложился под влиянием известной в начале ХХ века работы В. Зомбарта «Современный капитализм» (1902 г.) , где «дух капитализма» рассматривается как определенного рода мировоззрение, совокупность ценностей или ориентация на экономическую активность; как капиталистическая ментальность и даже как «собственно капитализм».

Какие доказательства приводит М. Вебер в пользу своей научной концепции. Он утверждает: «Мы имеем […] несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и прежде всего высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий. Это находит свое отражение в статистических данных не только там, где различие вероисповеданий совпадает с национальными различиями и тем самым с различием в уровне культурного развития…». Это подтверждается и различиями «в характере среднего образования, которое в отличии от протестантов родители-католики обычно дают своим детям […] Среди абитуриентов-католиков процент окончивших учебные заведения, которые готовят к технической и торгово-промышленной деятельности, вообще к буржуазному предпринимательству (реальные гимназии, реальные училища, гражданские училища повышенного типа и т.п.) […] значительно ниже, чем среди протестантов – католики явно предпочитают гуманитарную подготовку классических гимназий». И «среди квалифицированных рабочих современной крупной промышленности мало католиков […] Занятые в ремесле католики проявляют больше склонности остаться ремесленниками, то есть относительно большее их число становится мастерами внутри данного ремесла, тогда как протестанты в относительно большом количестве устремляются в промышленность, где они пополняют ряды квалифицированных рабочих и служащих предприятий. В этих случаях, несомненно, налицо следующее причинное соотношение: своеобразный склад психики, привитый воспитанием, в частности, тем направлением воспитания, которое было обусловлено религиозной атмосферой родины и семьи, определяет выбор профессии и дальнейшее направление профессиональной деятельности».*

* В сфере собственно фактов, познания истории М. Вебер вообще-то не имел себе равных и здесь никто с ним не мог равняться. Правда, при этом он обычно довольно грубо упрекал своих оппонентов в некомпетентности.

«Причину различного поведения представителей названных вероисповеданий (в экономике – А. З.), – по мнению М. Вебера, – следует искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания». Таким образом, М. Вебер обосновывает роль протестантизма как носителя капиталистической идеологии не только в смешанных в отношении вероисповедания населением, но и в других католических странах (например, во Франции). Во всех течениях протестанцизма выступает одна и та же специфическая особенность: «персональное совпадение виртуозной капиталистической деловитости с самыми интенсивными формами набожности, пропитывающей и регулирующей всю жизнь данных лиц и групп».

М. Вебер объясняет родство капиталистических черт протестантской идеологии с ее религиозными особенностями, что и характеризует «дух капитализма», который представляет собой «исторический индивидуум», т. е. «комплекс связей, которые существуют в исторической действительности и которые мы в понятии соединяем в одно целое, под углом зрения их культурного значения».

Развитие «капиталистического духа» у Вебера нельзя рассматривать только как частное явление в общем процессе развития рационализма. «Рационализм – историческое понятие, заключающее в себе целый мир противоположностей».

«Этика, коренящаяся в религии, обещает за обусловленное ею поведение психологические премии (не экономического характера), которые являются чрезвычайно действенными до тех пор, пока жива религиозная форма […] Лишь постольку, поскольку эти премии действуют, и притом, что самое главное, – лишь в том, уклоняющемся от учения богословов направлении, в котором они действуют, религиозная этика приобретает самостоятельное влияние на жизненное поведение и через него – на хозяйство». В протестанцизме и «духе капитализма» по концепции М. Вебера «интересы Бога и работодателя сливаются […] что рабочие должны удовлетворяться самым незначительным количеством свободного времени даже в воскресенье»; в результате «протестантский аскетизм легализировал эксплуатацию специфической готовности рабочих к труду». Капитализму в эпоху его возникновения нужны были рабочие, которые позволили бы себя экономически эксплуатировать во имя совести. Теперь он стал властелином и может заставить их быть готовыми к труду и без потусторонних премий.

Именно поэтому современные западные социологи, в частности, англичанин Э. Галеви (1961 г.) объяснял феномен социальной и политической стабильности Англии в ХIХ веке влиянием протестанцизма.* А американец Т. Парсонс анали­зировал особый тип протестанцизма, приспособленного к потребностям амери­канской специфики – его культуры и экономики. В частности, рассматривал кон­формизм как проявление природы индивида, его адаптивной способности, как за­кон функционирования социальной системы, фундамент общественного равновесия. Прагматизм американца делает его конформистом, что служит зало­гом жизнеспособности общественной системы.

* Есть и иное социологическое объяснение причин отсутствия в Англии в XIX-XX вв. революций. Профессор Санкт-Петербургского университета Б.В. Марков объясняет это пространственно-организационной средой городов страны: «В Лондоне практически не было революций, и это необъяснимо лишь национальными особенностями англичан. Этот город был устроен иначе, чем Париж, и не давал пространства для сборки революционной толпы» (Марков Б.В. Храм и рынок. Человек в пространстве культуры. – СПб.: Изд-во «Алетейя», 1995. – С. 11, 174).

Главным социологическим трудом М. Вебера считается «Протестантская этика и дух капитализма» (1905 г.). По мнению западных ученых причина успеха «Протестантской этики» кроется ни в ее глубине, ни в истинности теории (сегодня уже ясно, что она должна быть серьезно пересмотрена и дополнена). В первую очередь причина пристального внимания «Протестантской этики» заключается в антиматериалистическом характере ее основного вывода, направленного против выводов К. Маркса.

У М. Вебера двойственное отношение к К. Марксу. С одной стороны, он признает в Марксе выдающегося ученого, положившего начало изучению капитализма и увидевшего в капитализме могучий фактор прогрессивного развития по сравнению с феодальным типом экономики. Но, с другой стороны, М. Вебер считает утопическими выводы, сделанные К. Марксом из анализа капитализма; он не приемлет тот путь революционного преобразования капитализма, который был предложен К. Марксом.

И в связи с этим М. Вебера часто называют «Анти-Марксом», «Марксом капитализма», хотя его критика относилась не к самому Марксу, а к институционализированному (тогдашней социал-демократической партией Германии) марксизму, тому «марксизму», о котором сам К. Маркс писал – «в таком случае, я – не марксист». И М. Вебер в своей интерпретации общества, по выражению Р. Арона, был слишком марксистом – он в тех же выражениях, что и Маркс говорил о типичной организации современного производства, которого «нигде кроме Запада не было и не могло быть», однако считая, что противопоставление «капитализм-социализм» лишено смысла.

Маркс и Вебер с позиций рассматриваемой проблемы взаимоотношения «экономическое – неэкономическое» отличаются, во-первых, в оценке относительного значения экономических и неэкономических факторов. И, во-вторых, в отношении перспектив развития рыночной экономики.

Но у них есть и моменты сходства: анализ генезиса капитализма и рождения его духа как борьбы с прежними идеалами и социальными отношениями; общее убеждение в противоположности «традиции» и «современности»; описание социальных изменений (в том числе генезиса и функционирования капитализма) в категориях рождения новой социальной системы; убеждение в том, что новые социальные общности и идеологии возникают более или менее параллельно процессу упадка прежней системы социально-экономических отношений.

Уже цитировавшийся Питер Дракер считает, что и М. Вебер был склонен упрощать общественное развитие. И вывод М. Вебера о том, что Капитализм явился детищем «протестантской этики», считает П. Дракер, оказалась в значительной мере дискредитированной ввиду недостаточной ее обоснованности.

Французский социолог Р. Будон, считает, если теория Вебера верна, то она свидетельствует о том, что человеческие ценности могут служить причиной изменений в производственных отношений, а это полностью противоречит системе отношений, установленной К. Марксом между данными понятиями».*

* Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. – М.: Аспект Пресс, 1998. – С. 26.

Многие идеи Вебера принизывают методологию современной социологии. Он внес вклад в общую теорию социологии, ее методологию, разработал основы ряда отраслевых социологических теорий – социологии бюрократии, социологии политики, социологии религии, экономической социологии, социологии города, социологии труда, т.е. дал основные характеристики современной индустриальной цивилизации во множестве различных областей, определил ряд ключевых вопросов, которые приобрели значение центральных в социологических дискуссиях даже спустя столетие.

К. Маркс не верил в историческую перспективу капиталиста, в его способность управлять сверхсложной экономикой и высокотехнологическим производством. То, что капиталист – фигура преходящая, считал и М. Вебер. Он исходил из того, что зарождение акционерного капитала, появление огромных корпораций, централизация банков и транспортных сетей делали излишней фигуру индивидуального собственника. Его место занимает бюрократ – государственный чиновник. Укрупнение предприятий и появление акционерной формы собственности способствует вытеснению индивидуального владельца из производства. Маркс призывает капиталиста «уйти в отставку», уступить свое место рабочему классу. Вебер также говорит об отставке капиталистов, но те должны уступить место менеджерам и бюрократам.*

* Вообще, как отмечает Т. Парсонс, в социологии сложилась устойчивая тенленция «сосредоточиваться на двух великих фигурах – Марксе и Вебере и заниматься анализом либо классов, либо бюрократии» (С. 244).

Таким образом, М. Вебер заложил основы теории менеджерской революции и социологии бюрократии. Этот важный аспект социальных изменений, который был мало заметен при жизни Марксе, но отчетливо на Западе стал проявляться еще при жизни Вебера, позже в книге американца Дж. Бернхайма «Менеджерская революция» (1941 г.) позволил сделать хотя и иной вывод, но в духе социологии бюрократии М. Вебера, что класс капиталистов практически вытеснен классом управляющих. Вывод Бернхайма отличается от вывода М. Вебера тем, что вместо бюрократии господствующей силой провозглашаются менеджеры. Собственность, полагает Дж. Бернхайм, это не просто капитал или овеществленный труд, а прежде всего контроль. В 1953 г. П. Сорокин заявил о трансформации капиталистического класса в менеджерский класс, а Т. Парсонс позже – о переходе контроля над производством, принадлежащего когда-то семьям – собственникам корпораций, к управленческому и техническому персоналу. Революция, которую описал Дж. Бернхайм, обозначила переход от индустриального общества к постиндустриальному, в котором в духе взглядов М. Вебера ключевые позиции принадлежат инженерам, программистам, служащим, менеджерам.

Если перенести выводы М. Вебера о соответствии капиталистических (читай – рыночных) отношений и религиозной идеологии (а значит и менталитета народа) на процессы формирования рыночных отношений на постсоветском пространстве, то они объясняют многое. Во-первых, почему рыночные преобразования в Беларуси, России, Украине и других новых независимых государствах идут не так, как этого ожидали идеологи свободы «невидимой руки». Во-вторых, объясняют и то, почему в послеоктябрьский период марксистские (коммунистические) проекты переустройства в тогдашней России нашла благоприятную почву, а на Западе, чьим порождением марксизм был, не прижился. Да и сам М. Вебер такую возможность для России предвидел еще в 1905 году: «она откажется от своей нынешней недооценки фактического значения, какое имеет-таки антипатичный ей «на дух» «буржуазный» элемент. О разложении «народнической» романтики позаботится дальнейшее развитие капитализма. Без сомнения, ее место, займет, по большей части, марксизм»* (СоцИс, 92, 3, с. 130). В этом выводе проявилось убеждение М. Вебера в своей теоретической правоте и, как следствие, убежденность в том, что свобода в «западном» смысле, понятая прежде всего как правовым образом защищенная свобода каждого гражданина, в России не имеет никаких шансов. (Давыдов, 1992, с. 117).

«Как бы сильно не приходилось в борьбе за такие «индивидуалистические» жизненные ценности учитывать «материальные» условия окружающего мира, – отмечал Вебер, – столь же мало можно было бы предоставить «реализацию» этих ценностей «экономическому развитию». Шансы «демократии» и «индивидуализма» нынче были бы куда как невелики, если бы в «развитии» их нам пришлось полагаться на «закономерное» действие материальных интересов». Социс, 92, 3, с. 130-131. И потому, пишет М. Вебер, пусть «успокоятся, наконец, те, кто живет в постоянном страхе, будто в мире окажется в будущем слишком много «демократии» и «индивидуализма» и слишком мало «авторитета», «аристократии» и «уважения к должности» или чего-либо подобного: о том, чтобы деревья демократического индивидуализма не выросли до небес, уже позаботились и даже с избытком. Весь опыт говорит о том, что «история» неизбежно вновь порождает «аристократии» и «авторитеты», за которые может цепляться всякий, кто найдет это необходимым для себя или – для «народа». Если бы дело было только в «материальных» условиях и прямо или косвенно «создаваемых» ими констелляциях интересов, то по трезвому размышлению непременно следовало бы сказать: все экономические метеоприборы указывают в направлении возрастающей «несвободы». (СоцИс, 92, 3. С. 131). Т.е., таким образом, задолго до Октябрьской революции М. Вебер предрекает народам России или тоталитарную или автократически-бюрократическую перспективу.

Если следовать «духу» веберовской концепции, то наш коллективистский славянский менталитет отличается от западного индивидуалистического, а крайнего протестантского индивидуализма – тем более. А это значит, что прививаемые нашим народам индивидуалистические рыночные модели западного типа «не адекватны» коллективистским отношениям славянским народам, у которых, кстати, и православная религия прививает коллективистский «дух». И получается, что в целом, менталитету народу они являются в какой-то степени чужеродными.

Также дело обстоит и в отношении марксистской идеологии, которая основана на коллективистских принципах («Долой частную собственность!», «Да здравствует общественная собственность!»). Коллективистская марксистская идеология – ближе к славянскому коллективистскому менталитету, и, естественно, противоположна индивидуалистическому западному менталитету. Поэтому марксизм, родившийся на Западе, как логическое продолжение лозунгов «Свобода! Равенство! Братство!», но проповедовавший коллективистские формы поведения, Западом был отторгнут, а среди восточных славян он стал своеобразной религией переустройства мира, ибо он отвечал коллективистскому менталитету наших народов.

Процесс формирования рыночных отношений на постсоветском пространстве требует уточнений и дополнений по поводу и других аспектов выводов М. Вебера. Конечно, он анализировал не только влияние на капиталистические отношения роли протестантской трудовой этики, а и общую атмосферу в обществе. Вне пределов его анализа остались важные, на наш взгляд, явления – такие, как социально-экономические процессы в демографическом развитии периода формирования рыночных отношений на Западе, а также существование Европы в условиях раздробленности. Тогдашний порядок наследования на Западе (принцип майората) не мог не сформировать индивидуалистическую модель поведения – одним (старшему ребенку) он оставлял все, а вторые, третьи и последующие дети вынуждены были начинать с нуля, ориентироваться на самостоятельное выживание и существование. И именно они были носителями капиталистических отношений.

В противовес этому восточнославянский тип наследования отличался в высшей степени коллективистской моделью – каждый отделившийся взрослый сын получал какую-то часть семейной доли. И этот коллективизм, имевший, хотя и существенную дифференциацию среди различных социальных групп, был характерен для поведения во всех социальных сферах.

Эрнандо де Сото. Загадка капитала. почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире. – М.: ЗАО «Олимп-Бизнес», 2001. – 272 с.

«Развитие институтов

есть развитие общества»;

«Все, что ни есть, все неправильно»

(Т. Веблен)

Торстейн Веблен*(1857-1929) занимает важное место в экономических и социологических науках как основоположник социального институционализма. Благодаря Т. Веблену, а также Дж. Дьюи, Дж. Г. Миду, А. Смоллу в теории и практике социальной жизни США начала ХХ века сформировалась мощная реформаторская традиция, а необходимость преобразований различных сторон жизни стала рассматриваться как один из главных приоритетов в общественном мнении страны. Он был один из первых, кто указал на значение в социально-экономической жизни социальных институтов и дал одну из первых ставшей классической, характеристик социальных институтов. Он рассматривал эволюцию общественного устройства как процесс естественного отбора социальных институтов, которые «не только сами по себе есть результат процесс отбора и приспособления, формирующего преобладающие или господствующие типы отношений и духовную позицию; они в то же время являются особыми способами существования общества, которые образуют особую систему общественных отношений и, следовательно, в свою очередь выступают действенным фактором отбора» (С. 200). «Институты, – констатирует Веблен, – должны меняться при изменении обстоятельств, так как по своей природе они представляют собой привычные способы реагирования на стимулы, которые создаются этими изменяющими обстоятельствами» (С. 201).

* Материал «Классические социолого-экономические концепции. Торстейн Веблен» написан в соавторстве с Л.М. Злотниковой.

Социальный институт по Веблену и школы институционализма – это совокупность общественных обычаев, воплощение определенных привычек поведения, образ мысли и образ жизни, передаваемые из поколения в поколение, меняющиеся в зависимости от обстоятельств и служащие орудием приспособления к ним. Институционализация представляет собой развитие и исторические изменения социальных институтов, означающих закрепление практики или области общественных отношений в виде закона или социальной нормы, принятого порядка.

Понимание Вебленом, что институты являют «привычный образ мысли, руоводствуясь которым живут люди, – наследуются […] от прежнего времени, времени более или менее далекого, но как бы то ни было они выработались в прошлом и унаследованы от него. Институты – это результат процессов, происходивших в прошлом, они приспособлены к обстоятельствам прошлого и, следовательно, не находятся в полном согласии с требованиями настоящего времени» (С. 202), по сути дела тождественно тому, что сегодня включается в менталитет.

При анализе процессов институционализации Т. Веблену присуще стремление к их объяснению через социальное поведение людей, где переплетаются социальные, экономические, естественно-исторические, природные и психологические факторы. К примеру, экономические явления, и в частности, возникно­вение и развитие частной собственности Т. Веблен рассматривает, как проявление коренных свойств человеческой натуры, которое «осно­вывается на завистническом сопоставлении, стремлении завоевать положение в обществе, пере­гнать других за счет накопления различных благ».

Веблен требовал признания, что экономические явления и процессы имеют человеческий характер, которые должны трактоваться через «привычки мышления», что встречаются у индивидов, которые посвятили себя экономической деятельности. Привычки мышления он и называл «институциями». Так как эти институции постоянно меняются, экономическая наука должна быть наукой об их эволюции: «Социальная эволюция – это процесс отбора и приспособления темперамента и образа мышления, происходящий под нажимом обстоятельств, складывающихся при жизни в сообществе. Приспособление образа мышления людей – это развитие социальных институтов» (С. 219)

И экономические институты, у Веблена, – результат действия определенных привычек поведения, обыча­ев, свойственных человеку: «Где бы ни обнаруживался инсти­тут частной собственности, пусть даже в слаборазвитой форме, там процесс экономического развития носил харак­тер борьбы за обладание имуществом» (С. 74-75). «За исключением инстинкта самосохранения, предрасположенность к соперничеству является, вероятно, – рассуждает Веблен, – самым сильным, живым и настоятельным из собственно экономических мотивов» (с. 140). «Мотив, лежащий в основе собственности, – соперничество; этот же мотив соперни­чества, на базе которого возникает институт собственно­сти, остается действенным в дальнейшем развитии этого института и в эволюции всех тех черт социальной струк­туры, к которым собственность имеет отношение. Обладание богатством наделяет человека почетом, почет выделяет людей и делает их объектом зависти» (С. 75-76).

Т. Веблен отмечает, что «институт собственности зарождался с возникновением собственности на людей, главным образом – женщин. Побуждениями к приобретению такой собственности, очевидно, были: 1) наклонность к господству и принуждению; 2) возможность использования этих людей в качестве доказательства доблести их владельца; 3) полезность их услужения» (С. 97).

По концепции Веблена первоначально институт собственности возник как трофей, результат набега на другое племя или род. Собственность была знаком победы над врагом, отличала обладателя трофея от его менее удачливого со­седа. С развитием культуры собственность приобретается в основном не военными, а мирными методами. Но она по-прежнему служит доказательством успеха, высокого положения в обществе. Веблен показывает роль собственности как «наиболее легко различимого доказательст­ва успеха и традиционной основы уважения». Поэтому богатство, как критерий почета, является и критерием одобрения со сторо­ны общества и прочного положения в нем личности, владеющим большим богатством.

«Завистническое сравнение» служит источником стремления к практически неограниченному увеличению собственности. Но при этом Веблен полагает, что желание быть богатым, превзойти остальных вряд ли можно распространить на все случаи жизни. Это обстоятельство, по мнению Веблена, доказывает ошибочность утверждения, что основной целью накопления является потребление. Он предпринимает попытку критики данного утверждения, распространенного в современной ему экономической литературе. «Если бы, как иногда полагают, стимулом к накоплению была нужда в средствах существования или в материальных благах, тогда совокупные экономические потребности общества понятным образом могли быть удовлетворены при каком-то уровне развития производственной эффективности, но, поскольку борьба по сути является погоней за престиж­ностью па основании завистнического сопоставления, никакое приближение к определенному уровню потребле­ния невозможно» (С. 80).

На определенном этапе развития общества, по мнению Веблена, дости­жение некоего «престижного денежного уровня», т. е. некоторого условного стандарта богатства, становится таким же необходимым, как доблесть и подвиг прежде. Пре­вышение данного денежного уровня оказывается особенно почетным, а те члены общества, которые не обладают необходимой собственностью, получают отрица­тельную оценку своих собратьев и страдают от этого. Однако «денежный уровень жизни» не остает­ся неизменным: с развитием общества он возрастает.

В процессе оценки собственности различных ее обла­дателей, как и в других ситуациях, люди, по мнению Веблена, как было отмечено выше, прибегают к «завистническому сравнению». Если это «завистническое сравнение» неблагоприятно для инди­вида, то личность будет испытывать хроническую неудов­летворенность и постоянно стремиться к достижению пре­стижного «денежного уровня жизни», принятого в данном обществе или в данном слое. В случае же достижения это­го уровня неудовлетворенность сменяется стремлением превысить его и тем самым превзойти остальных.

Веблен считает, что денежный уровень жизни также обусловлен привычкой к денежному соперничеству и что «среди мотивов, которыми руководствуются люди при на­коплении богатства, первенство и по размаху, и по силе остается за этим мотивом денежного соперничества» (С. 82). Это у Веблена является основой классовой дифференциации, и потому он показывает, как с развитием общества обла­датели собственности становятся привилегированной общностью в системе общественных отношений. Но их представители не участвуют в создании материаль­ных ценностей, а свой доход имеют благодаря факту собственности. Данную социальную общность, Т. Веблен назвал «праздным классом», развитию которой он посвятил самый известный свой научный труд – «Теорию праздного класса». Он после публикации в 1899 году в течение почти десятилетия был научным бестселлером в США, цель которого «выяснить место и зна­чение праздного класса как экономического фактора в жизни современного общества» и показать его те характерные черты «общественной жизни, которые обычно не причисляются к чертам эко­номическим» (С. 55). Что и делает этот труд социолого-экономическим.

Эта книга содержит критический анализ поведения отдельных классов в американском обществе конца XIX века. Если А. Смит прежде всего внимание уделял анализу процессов производительного труда, то Т. Веблен значительное внимание отвел исследованию проблем производительного и непроизводительного труда. И используя исторический метод анализа экономических процессов, Веблен исследует процесс возникновения собственности у одних и освобождения от последней других социальных слоев. Собственность и праздность являют у него самые существенные элементы социальной структуры общества, основанного на принципах праздности. Ранней дифференциацией, из которой возникло расслоение общества на праздный и работающий классы, является поддерживающееся на низших стадиях варварства различие между мужской и женской работой. Таким образом, самой ранней формой собственности является собственность на женщин со стороны здоровых мужчин общины. Институт частной собственности постоянно сопровождается борьбой за ее обладание.

Т.Веблен считает, что жажду богатства в силу ее природы почти невозможно утолить в каждом отдельном случае, а об удовлетворении общего стремления к богатству не может быть и речи. Как бы всеохватывающе, поровну или «справедливо» ни распределялся общий прирост общественного благосостояния, он нисколько не приблизит насыщение той потребности, почвой для которой является стремление каждого превзойти всякого другого в накоплении материальных ценностей. Экономические потребности общества могли бы быть удовлетворены при определенном уровне развития производственной эффективности. Но, поскольку борьба, по сути, является погоней за престижностью на основании завистнического сопоставления, никакое приближение к определенному уровню потребления невозможно.

По характеристике Т. Веблена «праздный класс – это консервативный класс. Острые требования, выдвигаемые общей экономической ситуацией, сложившейся в обществе, не касаются его представителей» (С. 207-208) и «функция праздного класса в развитии общества – препятствовать движению, сохранять то, что устарело» (С. 208). Причем, господствующие слои оказывают на развитие тормозящее действие, сильно превосходящее то влияние, которое определялось бы просто численностью класса.

Он противится нововведениям потому, «что у него есть закрепленное законом право на собственность – недостойная материальная заинтересованность в сохранении существующих условий» и «потому, что их ничто к этому не принуждает» (С. 208).

В среде праздного класса, отмечает Т. Веблен, доминирует «ощущение того, что новатор является лицом, связывать себя с которым по крайней мере некрасиво и от социального контакта с которым нужно устраняться. Новаторство – дурной тон» (С. 209). И «предписывающий пример праздного класса способствует значительному усилению сопротивления всех других слоев общества, которое оказывается всякому нововведению и закреплению привязанности людей к […] унаследованны от прошлого поколения институтам» (С. 209).

Отсюда Т.Веблен делает вывод, что «институт праздного класса способствует тому, чтобы низы стали консервативными, лишая их, насколько возможно, средств к существованию и уменьшая […] и потенциальную энергию до такой степени, что они становятся неспособными к напряжению, требующемуся, чтобы научиться новому образу мысли и усвоить его как привычку». Это тормозящее влияние праздного класса на социально-экономическую жизнь он объясняет: «Не только сытые классы, но и голодные психологически не готовы к активной деятельности по переменам – «недоедание и чрезмерно тяжелая физическая работа мешает прогрессу ничуть не меньшим образом, чем роскошная жизнь, которая исключает всякое недовольство уже тем, что не дает к нему ни малейшего повода Люди нищенски бедные и те, чьи силы поглощает повседневная борьба за пропитание, консервативны потому, что не могут позволить себе позаботиться о послезавтрашнем дне; точно так же, как очень богатые люди консервативны потому, что у них мало оснований быть недовольными той ситуацией, какая имеется на сегодняшний день» (С. 212).

«В результате, – резюмирует Т. Веблен, – закрепляется общая консервативная позиция. Институт праздного класса задерживает развитие общества непосредственно (1) по инерции, свойственной самому классу; (2) собственным примером подавая установку на демонстративное расточение и консерватизм; а также косвенно (3) через посредство той системы неравного распределения благосостояния и средств к существованию, на которой покоится сам институт». (С.213). «Праздный класс неизбежно и последовательно тормозит процесс приспособления к окружающей среде, который называется продвижением общества или социальным развитием. Позицию, характерную для праздного класса, можно кратко выразить в афоризме: «Все, что ни есть, все правильно»*, тогда как закон естественного отбора в приложении к социальным институтам подводит к аксиоме: «Все, что ни есть, все неправильно». (С. 214).

* См. Гегель: «Все существующее – законно. Все законное – существует».

По традиции, заложенной А. Смитом, но в соответствие с главной целью «Теории праздного класса» Т. Веблен анализирует и «экономического человека»: «черты разрушительные и денежные должны обнаруживаться главным образом среди верхних слоев, а производственные достоинства, т.е. черты миролюбивые, – главным образом среди классов, занятых собственно производством […] Если бы не тот факт, что денежная деловитость в целом не совместима с производственной эффективностью, то отбор, действующий среди всех видов занятий, имел бы тенденцию установить неослабленное господство денежного темперамента. В результате произошло бы становление того типа, который стал когда-то называться «человеком экономическим», как нормального и определяющего типа человеческого характера. Но «экономический человек», чьим единственным интересом является свой собственный, а единой человеческой чертой – расчетливость, для современного производства бесполезен». (с. 241)

Одним из важнейших требований научного анализа Т. Веблен считал применение исторического подхода. Он писал, что экономическая наука должна быть исследованием живой истории материальной цивилизации. По его мнению, необходимо было осуществить изучение различных экономических и общественных институтов в их развитии, от момента возникновения и до современности. И этот подход Веблен попытался реализовать. Его анализ пропитан историей человеческого общества при характеристике процессов возникновения частной собственности, классов, государства.

И под этим углом зрения Т. Веблен анализирует историю развития праздности, показывая, как постепенно вырабатываются правила, «навыки праздности»: «Благовоспитанное поведение и высокородный образ жизни – это следование нормам де­монстративной праздности и демонстративного потребле­ния». Институт праздного класса у Веблена представлен как результат «разграничения» видов деятель­ности: «Институт праздного класса развивается из воз­никшего ранее разграничения видов деятельности, соглас­но которому одни виды почетны, а другие—нет» (С. 62). Именно из этого различия и возникает расслоение обще­ства на «праздным» и «работающий» классы.

Для образования праздного класса, по мнению Т. Веблена: «Условиями, очевидно необходимыми для его появления, являются: 1) у общности должен быть хищнический уклад жизни (война или охота на крупную дичь или и то и другое), т. е. мужчины, составляющие в этих случаях зарождающийся праздный класс, должны усвоить при­вычку причинять ущерб силой и хитростью; 2) средства для поддержания жизни должны доставаться на достаточно легких условиях, с тем, чтобы можно было освобо­дить значительную часть общества от постоянного учас­тия в труде по заведенному распорядку» (с. 62).

Появление праздного класса Веблен связывает с воз­никновением частной собственности: «В процессе эволюции культуры возникновение праздного класса совпадает с зарождением собственности. Это непременно так, ибо эти два института являются результатом действия одних и тех же экономических сил» (с. 73). Он описывает различные стадии в становлении института частной соб­ственности: «начальную стадию собственности», связан­ную с «приобретением путем откровенного захвата и обращения в свою пользу», и следующую ступень — «организации производства, зарождающегося на основе частной собственно­сти (на рабов)», когда «трофеи хищнических набегов как обще­принятый показатель успеха и превосходства в силе постепенно, но все более заменяются накопляемой собственностью» (с. 77).

Стремление к праздности, отмечает Веблен, порождает и кодекс приличий, и правила поведения – весь образ жизни высших слоев под­чинен постоянной демонстрации праздности, причем, эта демонстрация становится даже обременительной: «В усло­виях подчинения требованию демонстративного потребле­ния атрибуты человеческий жизни – такие, как жилище, обстановка, экзотические безделушки, гардероб, пита­ние, – стали столь сложными и обременительными, что потребители не могут должным образом справиться с ними без посторонней помощи» (с. 106), прежде всего – армии слуг и прислуги.

Почему? Потому, что «праздность, являясь общепризнанным свидетельством обладания богатством, закрепляется в образе мыслей людей как нечто, что само по себе обладает значительными достоинствами и существенно облагораживает, тогда как производительный труд в то же самое время и по той причине в двойном смысле становится недостойным. В довершение всего труд не только позорен в глазах общества, но и морально невозможен для благородных, рожденных свободными людьми и несовместим с достойной жизнью» (С. 88). И потому «сама по себе праздная жизнь (и все с ней связанное) облагораживает человека и является прекрасной в глазах всех цивилизованных людей» (С. 85).

Помимо праздности в «Теории праздного класса» раскрываются и чрезмерные, не обусловленные челове­ческими потребностями размеры потребления, которые вступает в противоречие с интересами общества в целом. Такое потребление Веблен охарактеризовал как «рас­точительное потребление». И оно занимает главное место в системе ценностей «праздного класса», сделавшись почетным. Владение большей собственностью означало более высокий престиж, более высокое положение в об­ществе, поэтому представители класса собственников стремились демонстрировать свое богатство; праздный образ жизни и «демонстративной потребление», по мне­нию Веблена, – это важнейшие свойства «праздного класса».

В демонстративном потреблении, жизни напоказ Веблен видит стержень «денежной цивилизации». В ее рамках не стремятся жить полнее, разумнее, добрее, ярче; они стре­мятся доказать другим, что у них имеется изли­шек денег и вещей и потому стремятся продемонстрировать этот излишек. Для господина, живущего в праздности, демонстративное потребление материальных благ есть средство достижения уважения. По мере того как богатство сосредоточивается в его руках, только его собственные усилия не могут ему обеспечить без посторонней помощи доказательства его могущества. Соперника, которого хозяин угощает и развлекает, желая установить сравнение, таким способом обращает в средство, помогающее достижению его цели. Он осуществляет за хозяина подставное потребление и в то же время является свидетелем потребления тех излишних благ, которыми хозяин не в состоянии распорядиться без посторонней помощи. Он же превращается и в свидетеля той легкости, с которой хозяин владеет правилами этикета. Потребление становится демонстрацией социального статуса и экономического благосостояния.

Демонстрация праздности становится ос­новным занятием этого класса, что превращает праздность в профессию. И каноны «достойной» демон­страции праздного образа жизни пронизывают все стороны жизни современного (и критикуемого им) Т. Веблену общества – право, религию, семью, систему высшего образова­ния, иерархию ценностей, отдых и многое другое. Расходы на демонстративное потребление становятся более важными, чем расходы на необходимое потребление, становясь средством расточения материальных благ и сил людей. И в этом Веблен видит причину возникно­вения власти вещей над людьми. И это обстоятельство сделало его труд в конце Х1Х – начале ХХ века бестселлером. Он подчеркивает, что в отличие от сословного общества, где принадлежность к высшим кругам является наследственной, современном ему западном обществе власть денег раз­мывает границу между разными слоями общества, не исключает перехода из одного слоя в другой, так как между ними существует только имущественное различие. В силу этого в современ­ном обществе «благопристойное потребление» становится общим требованием для всех его членов: «В современном цивилизованном общество пограничная линия между его слоями становится размытой и подвижной, и в любом об­ществе, где имеет место такая картина, норма почтенно­сти, устанавливаемая высшими классами, распространяет свое влияние сверху вниз па всю структуру общества, до самых низких слоев. В результате в качестве своего идеала благопристойности представители каждого слоя прини­мают образ жизни, вошедший в моду в следующем сосед­нем, вышестоящем слое, и устремляют свои усилия на то, чтобы не отстать от этого идеала» (с. 120). И «любое демонстративное потребление, ставшее обычаем, не остается без внимания ни в каких слоях общества, даже самых обнищавших» (С. 120), что остро сатирически было показано в «Двенадцати стульях» Ильфом и Петровым в «борьбе» Эллочки-людоедочки с дочерью миллиардера.

Этим Т. Веблен обосновывает и формулирует свой «закон демонст­ративного расточительства»: «чем дальше стоит общество, особенно богатые классы общества, по росту богатства и подвижности, а также по диапазону со­циальных контактов, тем более властно будет утвер­ждать­ся закон демонстративного расточения в вопросах одеж­ды, тем сильнее будет тенденция канона денежной благо­пристойности подчи­нять себе чувство красоты или завла­девать им, тем скорее будут сме­щаться и изменяться моды и тем нелепее и нестерпимее будут меняю­щиеся стили, входящие в моду один вслед за другим» (с. 192). И он объявляет этот «закон демонстративного рас­точительства» «фундамен­тальным», «великим» законом денежной цивилизации. Причем, в то время, как «праздносветский канон требует строгой и всесторонней бесполезности» существует для иных социальных общностей «инстинкт мастерства – целенаправленного действия» (С. 254)*

* Следует отметить, что в одно историческое время у Веблена, Вебера и Парето – а они жили и творили в одну эпоху – и мысли о целенаправленном экономическом действии, играющих прогрессивную роль для развития рыночных отношений, – близкие, почти одинаковые.

Особенно ярко этот демонстративизм проявляется в одежде, чем в отношении многих других статей потребления, ибо «люди будут выносить весьма существенные лишения в жизненных благах, чтобы только позволить себе то, что считается приличным размером расточительного потребления» (С. 184). И «закон демонстративного расточительства в одежде […] преимущественным косвенным образом является направляющим принципом потребления, формируя каноны вкуса и благопристойности» (С. 185). Особенно, это касается женщин, осуществляющих одновременно подставное потребление. Из тенденции последовательной демонстративной праздности вытекает то обстоятельство, что в общности праздного класса «действует на нервы только одна мысль о том, что какая-либо благовоспитанная женщина по необходимости зарабатывает себе на жизнь полезным трудом» (С. 193).

Т. Веблен характеризует и другие виды демонстративной праздности и демонстративного потребления и их влияние на духовный мир человека. Так, «черты, отличающие развязного преступника и щепетильного до мелочей праздного господина – если только это различие не сводится полностью к фундаментальному различию между существующим этническим типами, – являются в какой-то мере признаками задержанного духовного развития» (с. 249). Или вот еще: «пристрастие к спорту […] в особенной степени характеризует задержанное развитие нравственной природы человека. Это особенное ребячество…» (С. 251).

Наряду с ним Т. Веблен формулирует и другие законы – экономический закон расточительного расхода сил, дорогостоимости, законы хищничества, паразитизма, закон социального статуса, психологический закон, «по которому все люди – а женщины быть может, даже в большей степени – не терпят бесполезности усилий и расходов – так и природа […] не терпит пустоты» (С. 191), для социальных институтов – законы естественного отбора, наследственности и изменчивости.

«Господствующей чертой образа жизни является закон социального статуса. […] Закон статуса находится в неопределенном состоянии при современных экономических потребностях, а не был окончательно вытеснен образом мысли, полностью согласующимся с этими недавно выросшими потребностями» (С. 206). А это означает, что вебленовский закон социального статуса состоит в согласовании социального статуса личности с демонстрацией ее своего расточительного поведения.

Роберт Мертон, один из крупнейших в ХХ столетии социологов, один из основопложников структурного функционализма, исследовавший и проблемы социальной дезорганизации общества, отмечал, что вебленовский анализ «демонстративного потребления выявляет и наличие очевидной и припрятанной функций. Это отражает тот факт, что деятельность человека, способствующего и удовлетворению потребностей отдельных потребителей, являет собой очевидную функцию. Но это одновременно способствует и повышению их социального статуса, так товары приобретаются не ради потребления, а по причине ее высокой стоимости, что означает и наличие припрятанной функции. Таким образом, по мнению Р.К. Мертона, тот факт, что в оценке одних социальных групп деятельность других представляется иррациональной, но для представителей этих других социальных групп эта деятельность в действительности является функциональной. И вот разработка того, что позже в теории структурного функционализма будет названо припрятанной функцией, сторонники этого функционализма считают заслугой Т. Веблена, его значительным вкладом в социологическую теорию (Свинджвуд, с. 216).

Т. Веблен считал, что социальные исследования должны проводиться с помощью «современного ему метода», И в частности, распространил эволюционный метод Ч. Дарвина на социально-экономические отношения, рассматривая их через действие законов естественного отбора, наследственности и изменчивости

Одновременно с этим Веблен утверждал, что социальная наука имеет только релятивистскую ценность, ибо она неспособна указать нам путь, каким должно идти человечество, и абсолютные ценности, которые человеческое общество должно иметь своей целью, потому что ученый зависит от привычек мышления и его выводы базируются на этих привычках. В этой связи Т. Веблен писал: «научное определение – это консенсус имеющихся в наличии привычек мышления, и ученый обязан думать, что этот консенсус получается в ответ на более или мене устойчивую дисциплину привычек, который подчиняется все сообщество».

Важнейшим для анализа процессов современного общества является обоснование Т. Вебленом необходимости изучать взаимосвязи «экономического» и «неэкономического», их взаимовлияния – экономического на неэкономическое, но самое главное – неэкономического на экономическое. И в качестве социального механизма развития американского общества Т. Веблен обосновал потребительское поведение – инстинкты, склонности и привычки людей. В другой работе «Теория делового предпринимательства» Т. Веблен писал: «Экономисты выдвинули ложный тезис о том, что потребление представляет собой конечную цель производства, но мало или совсем не уделяли внимание тому, как на самом деле ведут себя потребители или какое воздействие на них могут оказать те самые товары, которые их заставляют потреблять». Показывая ограниченность экономического (узкого) подхода к потреблению, он утверждал: «Коренным пороком экономической теории является отказ считать своим собственным предметом человеческие действия, т.е. нечто заведомо более сложное, чем пресловутые нормальные уравнения предложения и спроса».* Значит не менее важным является изучение отношения людей к материальным средствам существования. И он изучал потребительское поведение социальных групп.

* Цит. по: Соколова Г.Н. Экономическая социология. – Мн.: Навука i тэхнiка, 1995. – С. 16. Следует отметить, что в данной работе Г.Н. Соколовой, как и в другой работе упомянутого автора (Соколова Г.Н. Экономическая социология. Учебник. – Мн.: Вышэйшая школа, 1998. – С. 25) делается ссылка на эти положения Т. Веблена по «Теории праздного класса». Но ни на стр. 24, на которую указывает Г.Н. Соколова, – а это вступительная статья переводчика С. Г. Сорокиной, – ни в самой работе «Теория праздного класса» данных цитат нет. Но тем не менее они отражают суть концепции социального механизма Т. Веблена и пронизывают насквозь изложение «Теории праздного класса». К сожалению, других публикаций Т. Веблена в переводе ни на русском, ни на белорусском языках нет. Имеется еще переводная статья Т. Веблена «Социалистическая экономическая теория Карла Маркса» в одном из сборников статьей ИНИОНа (1980 г.). На наш взгляд, его другие труды («Инстинкт трудового мастерства», «Инстинкт мастерства и уровень развития технологии производства», «Крупные предприниматели и простой человек», «Абсентистская собственность и предпринимательство в новое время. Американский вариант», «Имперская Германия и индустриальная революция», «Исследования природы мира и условий его поддержания», «Высшее образование в Америке», «Место науки в современной цивилизации», «Инженеры и система ценностей», «Предприятие в отсутствии хозяев», «Эволюция научной точки зрения»), имевшие не такую популярность как «Теория праздного класса», но в научном анализе нисколько не уступают его самой первой работе.

Т. Веблен указывает и на критерии оценки полезности товаров: «Привычка искать в товарах признаки избыточной дороговизны и требовать, чтобы во всех товарах была видна какая-то дополнитель­ная, выгодная для завистнического сравнения утилитар­ность, приводит к изменению в критериях, но которым выводится общая оценка полезности товаров. В оценке товаров потребителем то, что доставляет почет, и то, что является грубо функциональным, не существует отдельно друг от друга, оба эти компонента составляют неразрыв­ную в своей совокупности полезность товаров» (с. 175).

Из его концепции о воздействие на потребителей товаров и услуг, которые производятся и демонстративным расточительством и денежным соперничеством вытекает и «эффект Веблена», который дает характеристику ситуации, при которой снижение цены на товар воспринимается покупателем как ухудшение его качества или утрата его «актуальности» либо «престижности» среди населения, и тогда товар перестает пользоваться покупательским спросом, а в обратной ситуации, напротив, объем покупок с ростом цены может возрасти.

Враждебным фактором противодействия демонстративному расточительству является «инстинкт мастерства». Он «вступает в противоречие с законом демонстративного расточительства» и «выражается не столько в настоятельном требовании реальной полезности, сколько в постоянном ощущении одиозности и эстетической неуместности того, что видится явно бесполезным». (с. 127). Инстинкт мастерства начинает оказывать серьезное воздействие и приводить праздный класс к производственной деятельности, «он начинает завоевывать и формировать взгляды людей на то, что достойно поощрения, и утверждается в качестве по крайней мере вспомогательного канона самоудовлетворенности». (с. 127-128). И Веблен приходит к выводу, что под влиянием инстинкта мастерства «нарочистая бесцельная праздность начинает осуждаться, особенно среди той части праздного класса, плебейское происхождение которого не согласуется с традицией, что свободное время – почетно». (с. 129. Но «этот класс не может по своему усмотрению произвести неожиданный переворот в установившемся у людей образе мышления или внезапно возвратить их к прежним привычкам» (С. 136-137). И «решения, выносимого инстинктом мастерства, … является судом высшей инстанции в любом вопросе экономической инстинности и адекватности». (с. 132). «Влиять на потребление – значит сосредоточить его на тех направлениях, где оно наиболее хорошо видно со стороны тем людям, доброе мнение которых учитывается» (с. 141).

Таким образом, из анализа совокупности идей и положений «Теории праздного класса» вытекает новый подход научного анализа, заложенный Т. Вебленом, выступающий в качестве альтернативы неоклассическому направлению экономической мысли. Главной особенностью его является исследо­вание всей совокупности социально-экономических факторов (институтов), рас­сматриваемых во взаимосвязи и взаимообусловленности и в исторической кон­тексте, что соответствует социолого-экономическому подходу.

Для воскрешения из мертвых старой идеи

нужно только преподнести ее обществу в

столь новом обличье, чтобы о ее родословной

нельзя было и догадаться (В. Парето)

Вильфредо Парето (1848-1923) – итальянский инженер в течение 18-ти лет работавший крупным промышленником, экономист и социолог, наиболее значительный вклад в социальные науки внес в качестве основателя математической экономической теории. Был противником социалистической идеи и социальной солидарности.

Он проводил различие между социологией и экономической наукой на том основании, что последняя имеет дело лишь с одним аспектов человеческого действия, а именно с действием логическим, которое представляет собой рациональный выбор средств, наиболее подходящих для достижения заданной цели. Социология же интересуется действиями нелогическими, составляющими большую часть жизни. Различение В. Парето нелогических социальных и логических экономических действий легло в основу концепции человеческих отношений, согласно которой рабочие руководствуются иррациональными чувствами, тогда как менеджерская политика представляет собой результат принятия рациональных экономических решений.

В. Парето полагает, что в основе человеческого поведения чаще всего лежат неосознаваемые мотивы. В своем фундаментальном труде «Трактате о всеобщей социологии» (1916 г.*), получившем мировое признание после перевода в 1935 г. на английский язык, он приводит «анализ расхождений между реальными причинами действий индивидов и тем, как они в самом деле логически осмысливают (представляют себе, понимают и интерпретируют) причины своего поведения. Феномен неадекватного социального и социально-психологического отражения итальянский социолог изучал в отношении различных форм и уровней: обыденные представления, отношения к авторитету, традиции, табу, мифы, религии, псевдонаучные теории, политические доктрины и т.д.

* В 1920 г. вышел сокращенный его вариант «Компендиум по общей социологии». В русском переводах, ни первого ни второго труда не имеется. Имеется только перевод отдельных отрывков «Комендиума» – См.: Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. II. Зарубежная политическая мысль. ХХ в. – М.: Мысль, 1997. – С. 59-79.

Парето стремился приблизить социологию к тому идеальному типу научной теории, которым многие исследователи позитивистской ориентации считали классическую механику, отчасти использование ее понятийного аппарата. Требуя устранить субъективные компоненты из социального исследования, он выдвигает позитивистское положение о том, что научная теория строится исключительно на основе опыта и логики, обобщает факты и выявляет существующие в природе в социальном мире единообразия (законы). «Только в области исторического опыта, – считает он, – лежит источник наших знаний».*

* Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 96.

В «Трактате о всеобщей социологии» наряду с идеями чисто теоретического, социально-политического характера Парето развил и экономико-социологические идеи, связанными с характеристикой экономики благосостояния, закономерностей развития и чередования экономических и политических циклов в связи с циклами духовного производства – интеллектуального, религиозного, художественного и т.п., кругооборота элит, изменения в составе правящего меньшинства («циркуляция элит», по В. Парето, выражает глубокие социально-экономические процессы). Политические изменения происходят лишь тогда, когда группировки не в состоянии решить социально-экономические проблемы). Анализируемые им процессы равновесия и оптимальности нашли развитие не только в социологии (в парсонсовой концепции структурно-функционального анализа), но в и современной экономической мысли, что только доказывает значимость его взглядов для экономической социологии.

Первая фундаментальная социологическая работа В. Парето – двухтомник «Социалистические системы». В этом двухтомнике впервые представлена в развернутом виде его теория элит. По его мнению научная теория «никогда не волновала массы и не вызывала восторг с их стороны», но тем не менее все науки в будущем сбросят иго религиозной веры и метафизики и начнут избавляться от влияния субъективных пристрастий ученых, встав на твердую почву опытного знания и применяя строгий логический метод анализа и проверки фактов. Формулирует свой подход к анализу социальных явлений, состоящий в выделении в них объективной и субъективной сторон: «Всегда следует отличать конкретное объективное явление от той формы, в которой наш дух его постигает. Эта форма представляет собой иное явление, которое можно назвать субъективным», Но чаще всего, по мнению В. Парето, нам известно только субъективное явление, т.е. объективное явление, подвергшееся деформации. Реконструировать объективное явление на основе его субъективного образа в социальных науках значительно сложнее, чем в науках естественных, в которых, как упрощенно полагает Парето, субъективность проявляется в меньшей степени.

Настоящий ученый, по мнению В. Парето, не должен отбирать факты, укладывающиеся в его теорию и отбрасывать все те, которые расходятся с ней. Одного факты, противоречащего теории достаточно для того, чтобы она была отвергнута.*

* Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 103.

Сравнение научного знания с преимущественно субъективным видением и даже с религиозными верованиями красной нитью проходят через характеристику им многочисленных социалистических движений конца девятнадцатого века. В социалистических концепциях он видел прежде всего сходство с религиозными сектами и потому рост популярности социализма сопровождается широким распространением в обществе чувств, родственных с религиозными.

В. Парето полагал, что проекты социалистического переустройства общества представляют собой абстрактно-спекулятивные и утопические построения. Любые попытки их практической реализации будут иметь катастрофические последствия, связанные с нарушением равновесия в широком смысле слова (расстройство и упадок производственной и распределительной систем, падения жизненного уровня населения, снижение рождаемости и т.д.). И как итог – нежелательная деформация общества.

В противовес социалистам, утверждавшим, что смена капиталистического общественного строя на социалистический ведет к улучшению условий жизни абсолютного большинства населения, Парето доказывал, что она означает только смену элит, что уже не раз бывало в истории. Он указывал на конвергенцию этатизма (рост государственных монополий и разбухание госаппарата) и социализма – «централизация подготавливает государственный социализм, а он открывает путь для народного социализма».*

* Эта тенденция позже В.И. Лениным будет представлена как появление государственно-монополистического капитализма, который в ленинской теории социалистической революции является наиболее удобным условием перехода к социализму. Правда, оценки этой тенденции у Парето и Ленина, как видно (В.И. Ленин: госкапитализм – канун социалистической революции) – разные.

Критикуя и не принимая социалистическое движение В. Парето все же выделяет среди социалистических концепций и дает высокую оценку марксизма. Но тем не менее хотя теорию Маркса в целом Парето отнес к разряду научных систем, его учение о прибавочной стоимости было включено в метафизические системы. Наиболее ценным в марксизме он считает теорию классовой борьбы, но считает, что такая борьба имеет место не только между двумя антагонистическими классами, но и внутри каждого из них, а также между бесконечным числом социальных групп, имеющих разные интересы и особенно между элитами, оспаривающими власть. «В области экономической эти социалисты, – анализируя взгляды К. Маркса, отмечает В. Парето, – безусловно, намного превосходят экономистов из так называемой исторической школы и некоторых авторов, по-прежнему игнорирующих законы, хорошо проверенные наукой».*

«Радикальные социалисты – самые многочисленные, самые влиятельные и самые вредные среди всех социалистов […] Они социалистами стали так, как могли бы стать сторонниками любого иного режима, позаботившись о том, чтобы извлечь из этого пользу для себя».** Но, считает провидчески В. Парето, «не придет к власти ни социализм Бебеля, ни социализм Жюля Гена. Победит иной социализм, их прямой наследник, который при всей своей способности к компромиссам не станет менее хищным и грабительским».***

* Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 97.

** Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 98.

*** Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 97.

Наиболее существенный признак, позволяющий выделить «реальные» социалистические системы, состоит в доминировании коллективной собственности. Парето уточняет, что вообще без частной собственности (под которой он понимает любую индивидуальную собственность) обойтись невозможно: «Обе крайности неосуществимы, поскольку устранить полностью частную собственность нельзя, так же как невозможно обеспечить ее существование без ограничений».

Неравенство в распределении доходов Парето рассматривает как закономерное явление, обусловленное неравенством физических и интеллектуальных качеств людей. Это он обосновывает следующим образом: экономическое равновесие обеспечивает обществам вхождение в режим, оптимальный в плане экономического развития и роста производства, который характеризуется стабильностью пропорций между недвижимыми, движимыми и личными капиталами. Если в некотором состоянии равновесия «принудительно уменьшается количество одного из трех видов капиталов, к примеру, движимых, то остальные капиталы не могут использоваться также хорошо, как раньше. Как следствие, падает потребление и растет бедность.

Отсюда вытекает и теоретическое представление В. Парето, составляющих основу его концепции оптимальности – максимального экономического благосостояния общества: состояние экономики, при котором улучшение положения одного или нескольких лиц невозможно без ухудшения положения другого или других. И экономисты* в течение длительного периода прошедшего столетия очень большое внимание уделяли проблеме «оптиума Парето» (общественная максимальная полезность) – понятию, предназначенному для оценки таких изменений, которые либо улучшают благосостояние всех, либо не ухудшают благосостояния всех с улучшением благосостояния по крайней мере одного человека. Эта концепция позволяет принять оптимальное решение по максимизации прибыли.

* Развивая идею В. Парето об оптимальности К. Эрроу, лауреат Нобелевской премии (1972 г.), попытался доказать, что для оптимального функционирования рыночного механизма правительство не должно осуществлять прямое вмешательство в этот процесс (например, через контроль над ценами). Целесообразнее использовать иные средства экономического характера (налоги, трансферты и пр.), предоставляя возможность рыночным силам действовать свободно. Эта же идея В. Парето была использована и Нобелевским лауреатом У. Викри (1996 г.), который применительно к четырем условиям «теории невозможности» Эрроу в теории социального выбора (переходности, оптимальности по В. Парето: отсутствия диктатуры и независимости посторонних альтернатив, которые находятся в противоречии, а следовательно, и невозможности одновременного соответствия ни одной социальной схемы благосостояния всем требованиям одновременно) добавил и пятое условие – ранжирование (1960 г.), когда берется не весь континуум от самой первой до высшей точек, выстроенных по ранжиру, а промежуток внутри протяженности.

Некоторые авторы считают, основная теорема оптимума Парето справедлива только при условии крайне ограничительных допущений (Бриттан, с. 87).

Главное в социологической концепции В. Парето – обоснование взгляда на общество как на систему, находящуюся в состоянии подвижного равновесия в результате взаимодействия множества элементов, важнейшие из которых – так называемые «остатки» и деривации, «производные». Он отказывается от представления об однолинейно направленном прогрессивном развитии обществ. У него общество проходит через повторяющиеся циклы – равновесие, дестабилизация, потеря равновесия и новое равновесие. История, – утверждает Парето, – это волновой процесс, что прослеживается как в обществе в целом, так и в составляющих его сегментов – экономической, политической и идеологической сферах общественной жизни. Соответственно существует всеобщий социальный и специфические циклы: военно-политический, экономико-индустриальный и идеологически-религиозный, причем, каждый из них следует одинаковой модели.

Важной в этом развитии является анатомия социальной системы. С точки зрения В. Парето. Она состоит из трех взаимосвязанных переменных: «остатков», т.е. имманентно присущих человеку чувств; «интересов», т.е. объективных условий, служащих человеческим потребностям; и «производных», т.е. предписаний и рациональных объяснений, изобретаемых людьми для легимитации первых двух типов. «Остатки» у Парето – это чувства, страсти, инстинкты, детерминирующие социальное поведение людей. «Производные» – идеологии, верования, различные формы псевдологического объяснения нелогических, обусловленных психофизиологическими особенностями действий индивидов.

Общество неоднородно, в нем всегда есть элиты, куда входят преуспевающие в отдельных видах деятельности: политическая (правящая), экономическая и идеологическая (интеллектуальная) элиты. На характер элиты влияет распределение между ее членами «остатков», среди которых наиболее важные – хитрость и сила. «Остатки» первого рода характеризуются способностью к открытиям, предпринимательским духом, готовностью к риску, активностью, экспансивностью, стремлением к новизне и оригинальности. Для противоположного рода «остатков» характерны осмотрительность, осторожность, традиционализм, предпочтение ценности безопасности, стремление к стабильности и преемственности, проявление личной преданности, законопослушание и патриотизм.

Идеи и действия элиты зависят от того, какие члены в нем доминируют – с инновационными «остатками» или с консервативными. Социальные и исторические изменения рассматриваются В. Парето как циклические смены элит: их восхождение, упадок и замена. И Парето описывает изменения в военно-политическом, идеологически-религиозном и экономико-индустриальном циклом. Что касается основной идеи данной работы – социологического осмысления экономических концепций, то для нас важным представляется механизм изменения по Партео индустриального цикла, который вовлекает в свою орбиту «рантье» и «спекулянтов».

Предположим, что первые доминируют в экономической элите. Они представляют «остатки» постоянства, ориентируясь на надежную собственность, минимизацию риска, накопление, а не вложение прибылей, стабильный доход. Общим эффектом их политики будет стагнация или даже откат. Социальное недовольство и возмущение создают предпосылки для улучшения и реформ. «Спекулянты» – инноваторы, менеджеры, объединяются, медленно проникают в экономическую элиту и подрывают доминирование «рантье». Во второй фазе цикла растет неуверенность в будущем, хаос и аномия, неизбежно, сопровождающие реформы, провоцируются консервативный заговор под предводительством «рантье», чье социальное значение усиливается и в конце концов восстанавливается их доминирование. И цикл начинается заново: «Элита, полагающаяся на силу, смелость, подавление, сменяется буржуазной, плутократической элитой, зависящей от хитрости, интриг, идеологии, и наоборот».*

* Штомпка, С. 195-196.

И цикличность, связанная с процессами обновления и циркуляции элит, подтверждает волновой процесс истории, которая являет «могилу аристократии» (т.е. элиты всех типов): «Аристократия не вечны. Каковы бы ни были причины, несопоримо то, что через какое-то время они исчезают. История – это кладбище аристократий. […] Некоторые аристократии приходят в упадок не только в количественном, но и качественном отношении, поскольку в них ослабевает энергия и изменяются пропорции остатков, благодаря которым они завоевывали власть и удерживали ее. […] Правящий класс восстанавливается не только численно, но, что более важно, и качественно: благодаря семьям из низших классов, приносящим энергию и пропорцию остатков, необходимые для удержания власти. Он восстанавливается также и благодаря тому, что теряет своих наиболее деградировавших членов». (Антология , с. 66).

Предчувствуя приближение «эры войн и революций» тревожится: «Мы вовлекаемся в экономическую революцию, и ее можно сравнить с той, которая разрушила римскую цивилизацию и окутала Европу мраком средневековья. Эта революция, на мой взгляд, неизбежна, и не благодаря силе тех партий, которые штурмуют общества, но по причине невежества, легкомыслия и малодушия со стороны господствующих классов, ограбление которых еще впереди».

«Именно высшие классы были первыми среди тех, кто расчищал путь к революции (в предшествующие эпохи – А.З.), именно дворяне и буржуа точили нож гильотины, под которой должны были пасть их головы».* «Источник этих ошибок … состоит в игнорировании естественной эволюции доктрин и в представлении, что данная ситуация не изменится в течение лет и веков».**

* Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 97.

** Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 97.

Критерий общественного прогресса по Парето: производство экономических благ увеличивается главным образом за счет роста свободных капиталов, среднее количество которых, приходящееся на одного гражданина той или иной страны, является одним из самых надежных показателей цивилизованности и прогресса. На основе их роста «улучшаются нравы, повышается уровень морали», происходит «медленная трансформация социокультурных условий». Общественный прогресс у Парето непосредственно связан с совершенствованием и широким распространением конкуренции как метода отбора людей в элиту в экономической деятельности, в политической сфере и в управленческих структурах. И никакая государственная регламентация не в состоянии восполнить недостаток частной инициативы и заменить свободную конкуренцию в качестве инструмента отбора: «Имеется только одно средство, действительно эффективное, позволяющее восстановить прирост населения и сделать его более счастливым: надо воздерживаться от разрушения движимых капиталов, которые так необходимы для развития производства, поскольку они питают его. Все остальные способы – не более чем пустые декламации тех людей, которые, не зная политической экономии, наивно полагают, что такая наука не существует».*

* Парето В. Социалистическая опасность // СоцИс. – 2001. – № 5. – С. 101.

Труды В. Парето, как и К. Маркса, М. Вебера, Э. Дюркгейма, Т. Веблена заложили фундамент современной социологической науки. Думается, что различие их позиций следует рассматривать не через призму столкновения различных направлений в социологии, как и науки в целом, а через призму наиболее полного и всестороннего анализа социальной действительности, которая, конечно же, одному кому-либо или даже группе – не по плечу. Это поиск той парадигмы, которая более объективно отразила бы и процессы функционирования и процессы развития многогранного и единого общества.

Георг Зиммель, выражая свое удивление (но поводу положении, критикующих исторический материализм, и при поддержке расширения денежной экономики), писал: «В отличие от исторического материализма... анализ денег может нас научить тому, что от формирования экономической жизни исходят глубокие воздействия на психологическое и культурное состояние исторического периода, но что, с другой стороны, сам процесс формирования принимает характер большого единого потока исторической жизни, последние силы и мотивы которого, правда, есть божественная тайна». Внутреннее единое — момент рационального— в содержательной гетерогенности бросающихся в глаза рядов развития, есть то, что здесь так сильно впечатляет. Конечно: по ту сторону этого культурного данного единства у Вебера отсутствуют все семантические выражения общественного единства и целого.

«Мания абсолютного желания обнаруживать «законы»

социальной жизни является простым возвратом

к философскому кредо прежних метафизиков,

согласно которому любое знание должно быть

абсолютно универсальным и неизбежным»

(Г. Зиммель о взглядах Э. Дюркгейма)

Эмиль Дюркгейм (1858-1917) стал первым в Европе профессиональным социологом. Он был первым, кто стал преподавать социологию в высшем учебном заведении (университет в Бордо); первым, кто получил научное звание профессора по социологии (университет в Сорбонне в 1902 г.) и первым европейским (в Париже) заведующим кафедры социологии (1913 г.). Преподавание им социологии оказало влияние на реформу образования во Франции. Его усилия по институционализации социологии можно назвать революционными. Это прежде всего связано с тем, что в конце ХIХ века во Франции термин «социология» часто использовался как синоним социализма, и потому социологию считали враждебным явлением господствующей буржуазной культуры и сложившимся буржуазным ценностям, религии, семьи, мирному процессу реформирования общественной жизни.

Э. Дюркгейм, как верный последователь французской социологической школы О. Конта, сохранил и развил его идеи сциентизма, социологизма и солидарности, хотя и отбросил контовскую теорию единства наук и закон трех стадий как метафизические спекуляции. Это позволило ему охарактеризовать общество как сумму объективных социальных фактов, посредством которых люди осуществляют свою деятельность. Этот подход признано считать механистическим материализмом. Он отверг ранее бытовавший в социологии атомистический принцип, рассматривавшее общество в качестве принудительной абстракции, а не продукт совместной деятельности людей.

Прежде всего его важнейшим вкладом в социологию является выяснение им объекта социологического знания, в качестве которого он выделил и обосновал «социальный факт»: «социальным фактом является всякий способ действий, устоявшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принуждение; или иначе: распространенный на всем протяжении данного общества, имеющий в то же время свое собственное существование, независимо от его индивидуальных проявлений» (Дюрк, 1995, с. 39). У Дюркгейма «социальные факты не только качественно отличается от фактов психических; у них другой субстрат». (Д. Социология, 1995, с. 14). Но не все факты – социальные. «Чтобы существовал социальный факт, – в представлении Э. Дюркгейма, – нужно, чтобы, по крайней мере, несколько индивидов соединили свои действия и чтобы эта комбинация породила какой-то новый результат» (Дюрк, 1995, с. 20).

«Состояния коллективного сознания, – считает Э. Дюркгейм, – отличаются от сознания состояний индивидов» (Дюрк, 1995, с. 14): «В нас есть два сознания: одно содержит только состояния, свойственные лично каждому из нас и отличающие нас, тогда как состояния, охватываемые вторым, – общи для всей группы. Первое представляет и формирует только нашу индивидуальную личность; второе представляет коллективный тип и, следовательно, общество, без которого он не существовал бы. Когда наше поведение определяется каким-то элементом последнего, мы действуем не из нашего личного интереса, а преследуем коллективные цели» (Разделение, с. 104-105). Таким образом, извлекаемые из социального опыта нормы поведения через понятие коллективного сознания Э. Дюркгейм рассматривал как составную часть личности. И общество, и другие составляющие системы у Дюркгейма – это все есть реальность.

Э. Дюркгейм представлял общество как совокупность двух отдельных структур – социальной среды и субъективного положения личности. Социальная среда, как важнейший, активный фактор общественной эволюции, позволяет познать причинные связи, а субъективное положение индивида у него выступает, как процесс пассивной социализации личности. Катализатором же развития общества у него является моральная реальность. Разделение труда вовлекает во взаимодействие друг с другом не изолированных индивидов, а их общественные функции.

Э. Дюркгейм в своей первой и фундаментальной работе «О разделении общественного труда» (1893 г.; подчеркнем здесь термин «общественном») исследовал влияние экономического разделения труда на социальное состояние общества. Основная его цель: доказать, что, вопреки моралистам, разделение общественного труда обеспечивает социальную солидарность, или, иными словами, нравственную функцию. «Нравственность, – для Дюркгейма, – система реализованных фактов, связанных с целостной системой мира» (с. 39), которую «мы хотим не извлечь нравственности из науки, но создать науку о нравственности» (С. 36). В результате этого «категорический императив морального сознания теперь принимает следующую форму: сделай себя способным с пользой осуществлять определенную функцию» (с. 47).

Но доминирует в работе другая цель, более существенная для автора: доказать, что разделение труда — это тот фундамент, который создает и воссоздает единство обществ, в которых традиционные верования утратили былую силу и привлекательность. При этом Э. Дюркгейм формулирует свое кредо научного анализа: «мы должны […] не допускать никакого объяснения, не опирающиеся на подлинные доказательства» (С. 41). Последуем за этим требованием автора и проанализируем доказательно его позицию.

В отличие от экономической трактовки процесса разделения труда Э. Дюркгейм, развивая контовскую идею о роли разделения труда в жизни общества, выявил, что социальная сущность разделения труда ведет к интеграции, а само экономическое разделение труда обусловлено социальными процессами, протекающими в обществе. Он полагал, что это разделение закладывает основу социальной интеграции нового типа, – в развитых обществах должна появиться новая форма социального порядка, основанная на «органической солидарности» – на взаимозависимости экономических связей, возникающих в результате дифференциации и специализации в современной экономике. Это означает, что экономическая взаимность, а не общие убеждения обеспечивает социальный консенсунс.

Для обоснования прогрессивной роли разделения труда Э. Дюркгейм развивает теорию, которая сводится к следующему. В архаических («сегментарных») обществах социальная солидарность основана на полном растворении индивидуальных сознаний в «коллективном сознании» («механическая солидарность»). В развитых («организованных») социальных системах солидарность основана на автономии индивидов, разделении функций, функциональной взаимозависимости и обмене («органическая солидарность»). Причем, коллективное сознание» здесь не исчезает, но становится более общим, неопределенным и действует в более ограниченной сфере (Гофман, с. 175-176).

Под влиянием позитивизма, с одной стороны, и марксизма, с другой, он считает, что личность является продуктом общества, что требует регулирование его поведения извне, со стороны социальной системы. Позже он встал на позицию, что общество есть система отношений между индивидуальными институциями, которые действительно имеют органическую связь с индивидами, действия которых они действительно регулируют.

Разделение труда позволило ему сформулировать теорию исторической эволюции, в соответствие с которой общество переходит из состояния механической солидарности в состояние органической солидарности. Его теория развития общества от «механического» в «органического» состояния схожа с философией истории О. Конта и Г. Спенсера. И поэтому его рассуждения об аномии, социальных изменениях, экономических аспектах разделения труда насыщены и пронизаны одновременно и философским анализом.

Одновременно с эволюционный подходом Дюркгейм использует и метод, который позже будет назван структурно-функциональным. Его классификация социальных структур (называемых «сегментарными» и «организованными» обществами) основана на эволюционистском представлении о последовательной смене во времени одних социальных видов другими. При этом Э. Дюркгейм отказывается от плоского однолинейного эволюционизма в пользу представления о сложности и многообразии путей социальной эволюции. Он склонен главным образом говорить не об обществе, а об обществах. Хотя «механическая» солидарность в его интерпретации характерна преимущественно для архаичных обществ, а «органическая» – для современных промышленных, все же это деление в большой мере носит аналитический характер. Дюркгейм признает сохранение элементов «механической» солидарности при господстве «органической», и вообще эти категории в его интерпретации выступают преимущественно как «идеальные типы», если использовать терминологию М. Вебера (Дюркгейм, 1991, послесловие Гофмана, с. 554-555; Гофман, с. 178).

Этот переход обусловлен развитием разделения труда. Суть своей теории Э. Дюркгейм формулирует следующим образом: «Как получается, что индивид, становясь все более автономным, в то же время сильнее зависит от общества? Как может индивид быть одновременно и более личностным и более связанным? Ибо не подлежит сомнению, что оба эти движения, какими бы противоречивыми они не казались, совершались одновременно […] Разрешение этой мнимой антимонии кроется в изменении социальной солидарности, происходящем вследствие все большего развития разделения труда» (Дюркгейм, с. 42). Отношение разделения труда к объединительным тенденциям в обществе анализируется им, как было отмечено ранее, с позиций морали, ибо хотя разделение труда, удовлетворяя определенные материальные потребности, но также обусловливает и взаимную необходимость людей к их объединению. Это значит, что действительной функцией разделения труда является формирование у двух или более лиц чувства солидарности.

Механическая форма солидарности у него полностью принадлежит доиндустриальному обществу, когда общество было мало дифференцировано, ему соответствовала односторонность функций, похожесть людей («механическая солидарность – это солидарность по сходствам») и коллективное сознание, малая взаимозависимость и слабая социальная связь, как социальных институтов, социальных общностей, так и индивидов, чему способствовали небольшая численность и плотность населения. На этой стадии господствовали коллективистские настроения и убеждения, почти отсутствовало индивидуальное сознание: социальное и религиозное были настолько близки, что повсеместно господствовали религиозные идеи. Закон, судебные органы и все общество были насквозь репрессивные. «Мстя за них, мы мстим, стало быть, не за себя, а за него (т.е. общество – А. З.), а общество и есть нечто высшее, чем индивид» (Дюркгейм, с. 100). «В некоторых случаях сам народ коллективно даже исполнял приговор тотчас после того, как его объявлял» (Дюркгейм, с. 103). Таким образом, в обществе механической солидарности требование наказать за преступление не означает желаниям мести лично – это требование, чтобы карало святое, что, в той или иной степени, стоит за обществом и над ним.

Механическая солидарность была такой системой, где господствует похожесть, которая просто и гармонически связывает человека с обществом: «существует социальная связь, причина которой заключается в некотором приспособлении всех частных сознаний к общему типу, который есть не что иное, как психический тип общества. В этих условиях не только все члены группы индивидуально притягиваются друг к другу потому, что они сходны, но они также привязаны к тому, что составляет условие существования этого коллективного типа, т.е. к обществу, образуемого их объединением» (Дюркгейм, с. 104).

Разделение труда и дифференциация общества служит основой органической солидарности служит. Этой социальной системе характерны взаимозависимость учреждений, развитие индустрии, значительная численность населения и бóльшая ее плотность. Солидарность на основе социальной дифференциации и укрепление социальной связи заменяет прежнюю солидарность, основанную на похожести. Индивид больше не зависит от коллективного сознания, он приобретает независимость и индивидуальность.

Инициатива и индивидуальность личности создает общество, способное к коллективному развитию, в которой каждый индивид обладает большей свободой. Таким образом, Э. Дюркгейм понятием «органическая солидарность» характеризует систему отношений с дифференцированными и специализированными функциями, объединенную взаимозависимостью своих различных частей. Личность зависит от общества, ибо она зависит от его различных частей. Труд органически требует кооперации. Социальные нормы порождают и закрепляют юридические нормы, которые определяют гражданское, хозяйственное, административное и конституционное право.

Э. Дюркгейм большое внимание уделяет последствиям превращению механической солидарности в органическую, проблемам взаимоотношений как между индивидами, так и личности с обществом. Он отвергает спенсоровскую теорию общества как результат соглашения, ибо только разделение труда способствует объединению общества, регулируя деятельность различных сфер экономической и социальной жизни. Он выявляет социальное неравенство как главную причину ненормальности в обществе. Оно не способствует органической солидарности , так как не может обеспечить соответствия между природными способностями индивидов и их положением в обществе. Нормальным способом производства, по мнению Дюркгейма, является такое состояние, когда труд каждого индивидуального работника функционально согласован с деятельностью всей организации.

Стиль мышления Э. Дюркгейма – искать радикальное решение проблем в соответствующих сферах, а именно через особую версию «проблемы порядка». Он показал, что высокоразвитая экономика свободного предпринимательства в отличие от ранее существовавших примитивных форм ее организации нуждается в более сильной, а не в более ограниченной, как это представлял А. Смит, государственной структуре. Рассматривая процесс развития правового института, распространение его влияния на регулирование деятельности людей, этот процесс Дюркгейм трактовал как возобладание «реституционного» права над «репрессивным». По его мнению, роль законодателя состоит в том, чтобы согласовать «идеальные» конституции с объективной ситуацией, что характеризует, принятый им для развития социологии как науки, подход Монтескье. Он не согласен с противоположной позицией, что будто бы только законодатели закладывают конституции в общественные обычаи. Если бы это было правдою, то законы, обычаи и институции зависели б не от неизменной сущности общества, а от случая, который выделил бы одного законодателя из ряда других.

В «Разделении общественного труда» Э. Дюркгейм доказывал (хотя не всегда последовательно), что углубление разделения труда в современном обществе – является своего рода подменой «группового сознания», соединяющего примитивные общества. Именно разделение труда поддерживает целостность социальных агрегатов высшего типа. По Дюркгейму, обусловленные разделением труда сделки не достаточны для появления указанной подмены. Решающую роль играют многочисленные, как правило, ненамеренные связи людей. Такие связи возникают вследствие сделок и обязательств, вытекающих из заключенных контрактов. Э. Дюркгеймом был дан классический анализ значения для социальных систем собственности и контракта. Рыночные сделки, мотивированные индивидуальными интересами, не способствуют превращению общества в мирное и цивилизованное. У Дюркгейма много высказываний, существенно отличающихся от представлений об интересах, типичного для XVII–XVIII вв. Его позиция находится между прежним представлением, согласно которому действия по реализации интересов создают основы социальной интеграции, и современной критикой атомизации и разложения социальных связей, обусловленных рыночным обществом. Дюркгейм не разъясняет, как может возникнуть «солидарное» общество на основе разделения труда. В конце жизни он изменил свои взгляды на активистские, не надеясь на разделение труда как механизма интеграции, подчеркивая роль морального воспитания и политического действия.

Углублением разделения труда, которое усиливает дифференциацию задач, обязанностей и ролей, Дюркгейм определял направление эволюции общества. При этом следует отметить и такой аспект его концепции – ее связи с демографическими факторами: рост населения приводит к увеличению физической «плотности» и усиливает «плотность» моральную, т.е. интенсивность контактов, сложность социальных связей, т.е. качество социальных уз.

«Органическая» солидарность, по Дюркгейму, – нормаль­ное и естественное следствие разделения труда. Однако он вынужден признать, что в действительности в современных обществах социальные антагонизмы представляют собой явление в высшей степени распространенное. Тем не менее ситуацию, когда разделение труда не производит солидарность, он объявляет «анормальной». Чтобы обосновать такую характеристику, ему приходится исходить из предположения о том, что современные общества переживают переходный период, а разделение труда не развито еще в такой мере, чтобы выполнить свою солидаризирующую функцию.

Вначале Дюркгейм рассчитывал на то, что со временем разделение труда само придет к своему «нормальному» состоянию и начнет порождать солидарность. Но после второго издания книги «О разделении » (1902) он приходит к мысли о необходимости реформаторских действий по внедрению новых форм социальной регуляции, прежде всего посредством профессиональных групп (корпораций).

Наличие социальных проблем и конфликтов Э. Дюркгейм считал отклонением от нормы, вызванным недостаточной отрегулированностью отношений между главными классами общества. В работах по социальной политике привлекательность социализма для рабочего класса связывал с протестом дезинтеграции традиционных социальных связей и ценностей, а не с желанием уничтожить частную собственность как таковую. Дюркгейм поддерживал гильдейский социализм как возможность заново воссоздать сплоченные и солидарные социальные общности. Поэтому он «не в состоянии понять, какую роль в разработке или в развитии социалистической идеи смог сыграть грустный факт конфликта между классами». У Дюркгейма социализм рассматривается как «тенденция к быстрому или постепенному переходу экономических функций из диффузного состояния, в котором они находятся, к организованному состоянию. Это также можно сказать, стремление к более или менее полной социализации экономических сил».

Идея возрождения в новой форме средневековых корпораций была связана с тем, что Э. Дюркгейм, вслед за А. Сен-Симоном и многими другими мыслителями во Франции, рассматривал весь период после Великой французской революции как переходный, промежуточный на пути к новому общественному состоянию. Революция разрушила средневековые социальные институты, но позитивную работу по созданию новых институтов, норм и ценностей ему еще предстояло осуществить. Мысль О. Конта о том, что «разрушают только то, что заменяют», безусловно, была органически воспринята Э. Дюркгеймом.

Теория, развитая Дюркгеймом в его первой книге, послужи­ла объектом интенсивной, разносторонней и нередко необоснованной критики, что не помешало ей занять видное место в социологической классике. В этой работе он разрабатывает ключевые понятия своей социологической теории, в том числе такие, как «социальная функция», «коллективное сознание», «аномия». Особенно важное значение для развития социологического знания имело понятие «аномии», которым Дюркгейм обозначает состояние ценностно-нормативного вакуума, характерного для переходных и кризисных периодов и состояний в развитии обществ, когда старые социальные нормы и ценности перестают действовать, а новые еще не установились. В дальнейшей концепция аномии разрабатывалась в исследованиях социальных норм, в социологии права, морали, отклоняющегося поведения и т. д. (См.: Гофман Послесловие к Дюркгейму 1991, с. 555-556).

Из тех выдающихся фигур, которых мы считаем классиками мировой социологической науки (К. Маркс, М. Вебер и Э. Дюркгейм), Т. Парсонс вначале считал, что Дюркгейм «меньше всего занимался экономикой как дисциплиной в техническом смысле этого термина» (Парсонс, с. 210). Такая оценка была связана с тем, что и для Парсонса и для многих ученых англоязычного пространства Э. Дюркгейм в отличие от русскоязычного пространства был менее знаком. Но когда Т. Парсонс познакомился с «Разделением общественного труда» Э. Дюркгейма, то изменил свое представление, считая, что социологическую концепцию Дюркгейма «можно было прямо связать с веберовским пониманием капитализма» (С. 210). В свою очередь это позволяет результаты дюркгеймовского анализа связать и с концепцией свободного предпринимательства А. Маршалла. И именно благодаря его «Разделению» экономические проблемы научная мысль стала рассматривать не сугубо как чисто экономические, как у В. Парето, М. Вебера, А. Маршалла, а как социолого-экономические. Именно такую оценку – «больше социологического, чем экономического» исследования, Т.Парсонс дал труду Э. Дюркгейма.

Но тем не менее, несмотря на их кажущуюся различность, различные идеологические и политические позиции и различные оценки перспектив будущего, взгляды классиков социологической мысли едины в одном – нацеливают современников на исследование существующих в развитом индустриальном обществе противоречивых интересов различных социальных групп, неравенства или порождающих во взглядах одних, или являющихся следствием по мнению других, а по мнению третьих – и порождающих и являющихся следствием – разделения общества на классы.

Это существенное отличие от ранее господствовавшей точки зрения (П. Сорокин), когда теоретический анализ капитализма на рубеже ХIХ-ХХ веков, сделанный В. Парето, Э. Дюкргеймом и М. Вебером рассматривался изолированно, сам по себе, вне какой-либо теоретической связи между ними. В этой связи Т. Парсонс, констатирует: «Значительную долю социальной мысли прошлого века (речь идет о ХIХ веке – А.З.) и близкого ему времени к проблематике иерархии и власти я приписывал идеологическим факторам. Так, классический случай представляет социалистическая реакция на капиталистическую концепцию экономики, руководствующейся рациональным преследованием отдельных частных интересов. Позже в западном мире эту концепцию заменил принцип жесткого централизованного правительственного контроля над экономикой в интересах общества. Сама формулировка альтернатив этой дилеммы мешала заметить, до какой степени новая индустриальная экономика фактически уже не была ни чисто рационально-индивидуалистической в смысле экономистов-утилитаристов, ни коллективистской в социалистическом смысле. Как показал Дюркгейм, она в значительной степени управлялась иными факторами. Среди них важна нормативная структура, легитимизированная на базе ценностей культурного и в том числе религиозного характера. Помимо этого регулирующее воздействие оказывает эмоциональное содержание солидарности (в точном дюркгеймовском смысле этого понятия), выражающееся в мотивационных привязанностях индивидов к своим ролям, к коллективам и коллегам» (С. 245).

Э. Дюркгейм также выступает как предтеча концепций доиндустриального, индустриального и постиндустриального общества и различных их разновидностей.

Следовать за мыслями великого

человека есть наука самая

занимательная (А.С. Пушкин)