motroshilova_n_v_poznanie_i_obshestvo_iz_istorii_filosofii_x

заключая в себе ничего темного и будучи всецело доступ­ ными человеческому уму, они с необыкновенной отчет­ ливостью вскрывают перед нами бесчисленное множество систем, хотя и отличающихся друг от друга, но тем не менее правильных, в надлежащем соблюдении которых заключается почти вся проницательность человеческого ума»" (9, 115). Легче всего становится хорошим мастером в «искусствах», т. е. в ремесле и производстве, тот чело­ век, который занимается одним из них и совершенствует какой-нибудь определенный навык, утверждает Декарт в полном соответствии с особенностями полуремесленного мануфактурного производства. Он с сочувствием го­ ворит об этой вынужденной «односторонности», «ча­ стичности производителя. Желая охарактеризовать воз­

(9, 109).

В этих рассуждениях философов XVII в. для нас очень важно подчеркнуть следующее. Представления об экономическом и политическом устройстве, соответству­ ющем законам разумности, принципам стройности, орга­ низованности, порядка, а также представления о разум­ ном действии человека, о необходимости такого действия тесно и очевидно связаны с рассмотренными выше кон­ кретно-историческими социальными изменениями и тен­ денциями. Влияние последних на само содержание неко­ торых идей философии X V II—XVIII вв. не подлежит сомнению. Здесь мы сталкиваемся с наиболее прямой за­

кретных характеристик социального бытия исторической эпохи.

Особенность философии по сравнению с историчес­ ким описанием состоит в том, что различные сменяющие друг друга исторические события она рассматривает главным образом с точки зрения того влияния, которое они оказывают на становление и развитие разумного и свободного человека. При этом философия, продолжая от­ влекаться от многокрасочной картины действительного со­

32

циального опыта, в XVII в. сталкивается с другой исто­ рической задачей. Дело в том, что настоятельной по­ требностью социальной практики, тем требованием, ко­ торое она предъявляла зарождающейся социальной нау­ ке, был переход к наиболее подробному описанию фак­ тического положения вещей, к его осмыслению, к отыс­ киванию практических мер и средств для его усовершен­ ствования.

Именно философы — Бэкон, Декарт, Спиноза — вна­ чале берутся за выполнение этой задачи. Они ее созна­

ческих поступков были известны с той же достоверно­ стью, с какой познаются соотношения величин в геомет­ рических фигурах, то честолюбие и алчность, лживая власть которых поддерживается извращенным мнением о праве и бесправии, оказались бы бессильны и челове­ ческий род наслаждался бы ...постоянным миром...» (8, 281). Философы X V II—XVIII вв. не просто дают высо­ кую оценку новой технике и новым способам организа­ ции производства: они одновременно выступают как ро­ доначальники позитивного экономического знания, по­ добно тому как в политических размышлениях они фор­ мулируют основы политической науки. Характерная осо­ бенность зародышевых форм экономического знания, а также значительно более развитых политических кон­ цепций XVII в. заключается в их «позитивности» и эм­ пирической доскональности. Как мы уже говорили, Бэ­ кон в «Опытах и наставлениях» дает рецепты, обсуждает различные (но обязательно «гуманные»!) возможности личного обогащения и обогащения государства, скрупу­ лезно формулирует те меры, которые могут пресечь по­ литические смуты, общественное недовольство. И другие философы XVII и XVIII столетий становятся в своих экономических и политических исследованиях «скрупу­ лезно-рецептурными». Поскольку речь идет о «конечном» человеке и «конечном» его существовании, т. е. о кон­ кретном социальном действии и о реальных исторических условиях, и сам стиль философских рассуждений стано­ вится скорее эмпирически-позитивным. При этом общие

гуманистические идеалы и ценности как бы сознательно т ы маются т роальной истории и из описания ее, пере­

носятся в другую, «бесконечную», абстрактную, неистори­ ческую сферу. Такой способ размышления (обособление «позитивного» исследования, описания, которое становит­ ся все более расчлененным, скрупулезным, и размыш­ ления о 'единых, вечных ценностях) был существенно важной, необходимой предпосылкой для зарождения

роны Рикардо, Милля и т. д. по сравнению со Смитом и Сэем заключается в том, что они объявили безразлич­

па, представленного Смитом, была характерна противо­ речивая ситуация, когда ученый-экономист и апеллирует к человеку вообще, к его благу, и в то же время в целях позитивного экономического анализа вынужден все чаще переходить к типичным, (наиболее характерным социаль­ но-классовым типам, экономическим маскам — «капи­ талист», «рабочий».

Философы подмечают, что при осмыслении конкрет­ ной исторической действительности ученый вынужден как бы отвлечься от «единой» и «единственной» челове­ ческой сущности. Приведем одно любопытное рассужде­ ние Гоббса. Он говорит, конечно, о сущности человека, как такового. Но при этом замечает, что «человека, ка­ ким он бывает в реальной жизни», следует рассматри­ вать — в соответствии с древнегреческой традицией — как актера, исполняющего на социальной арене сразу множество ролей. Говоря о театре, где актер носит маски тех или иных героев, постоянно меняя их, Гоббс продол­ жает: «Такого рода фикции не менее необходимы в гражданской жизни, чем в театре, в силу тех сделок и договоров, которые заключаются от имени отсутствующе­

«фиктивным человеком», учение о его деятельности при­ звано рассмотреть главные маски современного человека

34

(человек как гражданское лицо, как юридическое лицо

и т. д.).

Таким образом, выступая в качестве первых эконо­ мистов или ирововвестников кошеретно-позитивнюго соци­ ально-политического знания, философы XVII в. вынужде­ ны хотя бы на время оставить в стороне представление

очеловеке, как таковом, единой сущности человека,

которое досталось им в наследие от эпохи Возрож­ дения, в жестоких идейных битвах отстаивавшей само­ ценность, достоинство, целостность человека. Размышле­ ния о «конечном», т. ie. конкретно-историческом, чело­ веке, о специфических экономических, социально-поли­ тических, духовных условиях его существования, наблю­ дения за новыми социальными процессами составляют важную и все более разрастающуюся часть философирг, которая вскоре «отпочковывается» от «материнского» ствола единой пауки о человеке и либо дает начало но­ вым общественным наукам (политическая экономия), либо вносит новое фактическое и проблемное содержа­ ние в старые научные дисциплины (гражданская исто­ рия, юриспруденция и т. д.).

Нельзя забывать о том, что на протяжении XVII — XVIII вв. эта трансформация, захватившая социальное знание, осуществлялась довольно медленно. Для рассма­ триваемого нами периода характерна фигура философа, который непосредственно участвует (особенно в XVII в.) в выработке научного знания о природе и одновременно формулирует первые теоретические принципы более или менее единой социальной науки. Последняя дифферен­ цируется лишь постепенно.

Поэтому именно в пределах философии можно обна­

ДРУГ другу по своим методам, по своему стилю, но, с другой стороны, взаимосвязаны и взаимообусловлены. Это, во-первых, зарождающееся позитивное социальное знание, а во-вторых, абстрактное учение о человеческой природе, о человеческом разуме.

Выше мы пытались показать, какие именно конкрет­ ные наблюдения за исторической ситуацией, т. е. опре­ деленные выводы позитивного знания, могли служить и действительно послужили убедительным материалом для определения человека как разумного и сво'бо'дното су-

Щ'Остид, а таите «стимулом для защиты гуманистических цси'и'о-с/.пой 'разумности, свободы, справедливою™. Таким;' образом, зарождающееся позитивною социальное знание является своеобразным посредником, благодаря которо­ му общественное развитие осуществляет свое влияние на философию, на те . ее идеи, которые на первый взгляд ка­ жутся абстрактными, лишенными какого бы то ни было исторического содержания.

Так складывается противоречивая, но несомненная связь учения о разумном человеке, о свободе, о разуме, как таковом, и «практической разумности», расширив­ шейся целесообразности, свободы, активности конкрет­ но-исторического действия индивида. Вся глубина дан­ ного отношения неясна мыслителям XVII в. Но сущест­ во дела, непреложность самой связи этим не отменяется. По сути дела независимо от степени осознания этого факта великие философы данного периода черпали и са­ ми гуманистические убеждения и специфическое содер­ жание гуманистических ценностей из «смысла», «тенден­ ции» наблюдаемого ими исторического развития. Здесь находит свое подтверждение выдвинутый в самом начале главы постулат: источником и содержанием самых абст­ рактных по своей внешней форме философских положе­ ний (а таковыми часто оказываются рассуждения о свобо­ де и разуме) являются исторические изменения, социальvные процессы.

* *

*

В ряду социальных процессов, обусловивших особое внимание к «ценностям» свободы и разумности, мы пока еще не назвали, не рассмотрели два обстоятельства. Пер­ вое из них влияло подспудно, в виде тенденции, и роль его еще не вполне осознавалась философами. Второе же совершенно определенно служило моделью высшего ра­ зума и подлинной свободы. Первое обстоятельство — воз­ никновение класса промышленных капиталистов и осо­ бые условия его деятельности; второе — наука, научное познание.

Рассмотрим вначале первую проблему. В позитивных социальных исследованиях философов XVII—XVIII вв. место «человека, как такового», постепенно занимает об­ ладающая конкретно-историческими характеристиками

36

личность обогащающегося человека, не забывающего, однако, законов справедливости и гуманности и продви­ гающегося в жизни исключительно благодаря природ­ ным способностям, предприимчивости, деловитости — словом, благодаря своему разуму, духовным возможно­ стям. Эта личность и есть герой «Опытов и наставлений» Бэкона, главное действующее лицо трудовых политэкономических концепций, зарождающихся первоначально в недрах философии.

В основе несомненного и особого внимания зарожда­

выглядел более свободным от насильственных форм, при­ сущих «освобождению» рабочего. В промышленных ка­ питалистов могли превратиться и действительно превра­ щались цеховые мастера, самостоятельные мелкие ремес­ ленники и даже наемные рабочие. «В младенческий пе­

беглых крепостных должен быть хозяином и кто слугой, решался обыкновенно в зависимости от того, кто из них раньше бежал от своих господ» (2, 23, 759). Следова­

тельно, дело выглядело так, что функция капиталиста выпадала на долю людей наиболее способных, активных,

от природы одинаково заложенным во всех без исключе­ ния людях. Идея о человеке как активном и разумном существе, продвигающемся в жизни исключительно бла­ годаря своим способностям и своему разуму, в особенно­ сти должна была питаться наблюдениями за деятельно­ стью капиталистов, в то время еще довольно близких к технике, к производственному процессу. В отличие от рабочих, занятых все более бездумным, все более меха­ низирующимся трудом, капиталист представал как жи­ вой носитель духовного, разумно-волевого начала в про­ изводстве. Именно генезис Ж возвыщеще «дбдгащающе-

37

гое,я: человека», промышленного капиталиста, как покальгиаот Ма ркс, могли выглядеть — в неизмеримобольшей степени, чем страшное, уродливое, кровавое «освобожде­ ние» непосредственного производителя,— плодом «побе­ доносной борьбы против феодальной власти с ее возму­ тительными привилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые налагают цехи на свободное развитие про­ изводства и свободную эксплуатацию человека челове­ ком» (2, 23, 727).

Таким образом, буржуазный характер общественного прогресса неизбежно сделал наиболее благополучной, «свободной», «разумной» социальной фигурой именно капиталиста. Это был исторически, социально обуслов­ ленный факт. Мыслители XVII и XVIII вв. фиксируют его как факт чисто позитивный, чисто экономический и тем самым выявляют объективную буржуазную сущность своих воззрений на общество и человека. Но по отноше­ нию к XVII столетию важно подчеркнуть, что эта зави­ симость была отнюдь не сознательно апологетической,^jio именно объективно-исторической. ] Внимание к фигуре промышленного капиталиста было обусловлено тем, что его «освобождение» могло казаться (это была вполне «объективная видимость») высшим уровнем обществен­ ного прогресса, освобождения общества. Для философии и философов наиболее важным является то обстоятель­ ство, что ©то была форма практической деятельности,

наиболее «духовная» и «разумная» по своему содержа­ нию.

Когда выше мы говорили о деятельности мануфактур­ ного рабочего, характеризуя здесь нарастание меры «сво­ боды», расширение поля «выбора», более всеобъемлющий характер социальных связей, то поначалу мы отвлеклись от противоречивого характера этого процесса, к -которо­ му сейчас хотим обратиться. Упрощение функций не­ посредственного производителя, необходимое для прогрес­ са всего производственного организма, объективно содер­ жало в себе и другую сторону: от каждого человека тре­ бовались самим производством минимальные духовные потенций, несравнимые с теми тонкими познаниями и филигранной квалификацией, которые нужны были сво­ бодному ремесленнику. И если деятельность последнего сродни искусству, то мануфактурный рабочий имеет тен­ денцию превратиться в придаток машины, в механиче­

38

ского исполнителя простейших механизированных дей­ ствий. Этот процесс, как мы уже сказали, смягчался в рассматриваемый период тем, что мануфактурный капи­ тализм не выступал в своей чистой форме, а был соеди­ нен с исторически унаследованной формой — с ремеслом. Поэтому основной фигурой в области непосредственного производства был не «чистый», «частичный», «бездухов­ ный» мануфактурный рабочий, но смешанный тип рабо- чего-ремесленника с его традиционной, хотя и ненужной производству, квалификацией, с его гордым, хотя и по­ давляемым капиталистической организацией, независи­ мым духом.

Тем не менее калечащие последствия мануфактурно­ го разделения труда и в этих своеобразных исторических условиях не могли не сказаться и немедленно были от­ мечены. Маркс в «Капитале» цитирует характерное при­ знание Адама Смита, представителя «позитивной» в своей основе экономической науки: «Умственные способ­ ности и развитие большей части людей,— говорит Адам Смит,— необходимо складываются в соответствии с их обычными 'Занятиями. Человек, вся жизнь которого про­ ходит в выполнении немногих простых операций... не имеет случая и необходимости изощрять свои умствен­ ные способности или упражнять свою сообразитель­ ность... становится таким тупым и невежественным, ка­ ким только может стать человеческое существо» (2, 23,

3 7 4 -3 7 5 ).

«Познания, рассудительность и воля, которые, пусть даже в незначительных масштабах, развивает самостоя­ тельный крестьянин или ремесленник... требуются здесь только от всей мастерской в целом. Духовные потенции производства расширяют свой масштаб на одной сторо­ не потому, что на многих других сторонах они исчезают совершенно. То, что теряют частичные рабочие, сосредо­ точивается в противовес им в капитале. Мануфактурное разделение труда приводит к тому, что духовные потен­ ции материального процесса производства противостоят рабочим как чужая собственность и господствующая над ними сила. Этот процесс отделения начинается в про­ стой кооперации, где капиталист по отношению к отдель­ ному рабочему представляет единство и волю обществен­ ного трудового организма. Он развивается далее в ману­ фактуре, которая уродует рабочего, превращая его в

39

частичного рабочего. Он завершается в крупной промыш­ ленности, которая отделяет науку, как самостоятельную потенцию производства, от труда и заставляет ее слу­ жить капиталу» (2, 23, 374).

Здесь мы находим одну из причин, в силу которой философы XVII в., по сути дела регистрируя некото­ рые тенденции нового социального развития, не могли сознательно связать саму сущность человека, «высшие» ценности свободы и разума с весьма противоречивым конкретно-историческим процессом. Гораздо более впечат­ ляющей могла быть в этом отношении деятельность ка­ питалиста, поскольку последний объективно становится ^носителем духовных потенций производства.

Но мы сталкиваемся с любопытной формой сознатель­ ного восприятия данного факта: отнюдь не деятельность капиталиста служит философам более непосредственной моделью разума и свободы. Здесь-то и вступает в силу гуманистическая, критическая, ценностная ориентация. Фигура капиталиста, как и вообще история капитала, реально выступала как безжалостная, бесчеловечная, ограничивающая свободу огромной массы людей. Дейст­ вительная история того периода вообще не вызывала к себе сочувствия. Поэтому «позитивность» зарождающего­ ся учения об обществе и человеке — лишь одна сторона философии XVII в. Весьма заметной по объему и по со­ знательному акценту является критическая часть соци­ ально-политического знания и учения о человеке. Кри­ тицизм в значительной степени проявился в самом разде­ лении «конечной» сферы деятельности человека и приро­ ды, сущности человеческого существа. И этот разлад вполне объясним. Поскольку конкретная история и дей­ ствительные формы капиталистического «освобождения» были столь насильственными, уродливыми, бесчеловеч­ ными, глашатаи свободы, равенства, гуманизма никак не могли связать именно с этим «дурным» историческим опытом свои мечты о человеческом благе. Отсюда про­ цветание наряду с зарождающимся позитивным знанием жанра социальной утопии и склонность выражать дейст­ вительные запросы времени в терминах «вечных» атри­ бутов, как будто бы доступных только философскому, ме­ тафизическому анализу.

Именно к XVII в. стали выявляться не только отме­ ченные выше внутренние прогрессивные стороны нового

40

общества; к тому времени стало достаточно ясно, что человек в этом обществе опутан двойными цепями — старыми и новыми. Не успело общество сбросить оковы феодального рабства, как социальные и политические по­ трясения дали е!му (понять, что к остаточным формам средневекового порабощения, например к повсеместному контролю религиозной идеологии над всеми форм;ами жизни, прибавились новые, и порой более изощренные, способы угнетения человека. Да и освобождение от пут феодального рабства было мучительно постепенным и половинчатым: большая часть истории уже сформировав­ шегося буржуазного общества была заполнена ликвида­ цией весьма живучих экономических, политических, идеологических, мировоззренческих, социально-психоло­ гических родимых пятен средневековья. Особенно болез­ ненными были внутренний разлад, непримиримая враж­ да и постоянные распри, так характерные для тогдаш­ ней жизни европейских государств. «Гражданское обще­ ство» оказалось обществом бесчеловечным. При всей по­ зитивности бэконовского мышления в «Новой Атланти­ де» мы встречаем тоску по столь мало присущей тому времени человечности и доброте. Путешественник, прибыв­ ший в фантастическую страну, оказывается среди «хри­ стианского племени, исполненного благочестия и челове­ колюбия», в «стране ангелов», опде господствует «привет­ ливое », «отеческое», «пастырокое», «дружески-братское » отношение людей друт к другу,— и путешественник про­ ливает «слезы умиления» (3, 10). «Изо всех добродете­ лей и достоинств,— пишет Бэкон в другом месте,— доб­ рота есть величайшее, ибо природа ее божественна; без нее человек — лишь суетное, вредоносное и жалкое соз­ дание, не лучше пресмыкающегося» (3, 67). Причины социальной коррозии, «великой испорченности», бесчело­ вечности и цинизма были неизвестны. Но сами по себе эти явления должны были произвести не меньшее, а большее впечатление, чем робкие шаги в осуществлении свободы и разума, тем более что ни в одну эпоху не было сказано так много громких и торжественных слов о «бо­ жественности» человека и «божественных» семенах, посе­ янных в его разуме. Между тем человек слишком часто бывал не богом, а зверем, не разумным существом, но животным, совершенно ослепленным своими проснувши­

41