1001 Л. С. Выготский

В сущности во внутренней речи всегда существует та ситуация которая в устной речи является редкостным и удивительным ис­ключением. Во внутренней речи мы всегда находимся в ситуа­ции разговора Кити и Левина. Поэтому во внутренней речи мы всегда играем в секретер, как назвал старый князь этот разговор, весь построенный на отгадывании сложных фраз по начальным буквам. Удивительную аналогию этому разговору мы находим в исследованиях внутренней речи Леметра. Один из исследован­ных Леметром подростков 12 лет мыслит фразу «Les montagnes de la Suisse sont belles» в виде ряда букв: L, m n, d, 1, S, s, b, за ко­торым стоит смутное очертание линии горы (41, с. 5). Здесь мы видим в самом начале образования внутренней речи совершенно аналогичный способ сокращения речи, сведения фонетической стороны слова до начальных букв, как это имело место в разго­воре Кити и Левина. Во внутренней речи нам никогда нет надоб­ности произносить слова до конца. Мы понимаем уже по самому намерению, какое слово мы должны произнести. Сопоставлени­ем этих двух примеров мы не хотим сказать, что во внутренней речи слова всегда заменяются начальными буквами и речь раз­вертывается с помощью того механизма, который оказался оди­наковым в обоих случаях. Мы имеем в виду нечто гораздо более общее. Мы хотим сказать только то, что, подобно тому как в уст­ной речи роль речевых раздражений сводится до минимума при обшей направленности сознания, как это имело место в разгово­ре Кити и Левина, — подобно этому во внутренней, речи редуци­рование фонетической стороны речи имеет место как общее правило постоянно и всегда. Внутренняя речь есть в точном смысле речь почти без слов. Именно в силу этого и кажется нам глубоко знаменательным совпадение наших примеров; то, что в известных редких случаях и устная, и внутренняя речь редуциру- • ют слова до одних начальных букв, то, что там и здесь оказыва­ется иногда возможным совершенно одинаковый механизм, еще •Золее убеждает нас во внутренней родственности сопоставляе­мых явлений устной и внутренней речи.

Далее, за суммарной сокращенностью внутренней речи срав­нительно с устной раскрывается еще один феномен, имеющий также центральное значение для понимания психологической природы всего этого явления в целом. Мы называли до сих пор предикативность и редуцирование фазической стороны речи как два источника, откуда проистекает сокрашенность внутренней [>:чи. Но уже оба эти феномена указывают на то, что во внутрен-

печи мы вообще встречаемся с совершенно иным, чем в уст-отношением семантической и фазической сторон речи. Фа-зическая сторона речи, ее синтаксис и ее фонетика сводятся до минимума, максимально упрощаются и сгущаются. На первый план выступает значение слова. Внутренняя речь оперирует пре­имущественно семантикой, но не фонетикой речи. Эта относи-

1002

Мышление и речь

тельная независимость значения слова от его звуковой стороны проступает во внутренней речи чрезвычайно выпукло. Для выяс­нения этого мы должны рассмотреть ближе третий источник ин­тересующей нас сокращенности, которая, как уже сказано, явля­ется суммарным выражением многих связанных друг с другом, но самостоятельных и не сливающихся непосредственно фено­менов. Этот третий источник мы находим в совершенно своеоб­разном семантическом строе внутренней речи. Как показывает исследование, синтаксис значений и весь строй смысловой сто­роны речи не менее своеобразен, чем синтаксис слов и ее звуко­вой строй. В чем же заключаются основные особенности семан­тики внутренней речи?

Мы могли в наших исследованиях установить три такие ос­новные особенности, внутренне связанные между собой и обра­зующие своеобразие смысловой стороны внутренней речи. Пер­вая из них заключается в преобладании смысла слова над его значением во внутренней речи. Полан оказал большую услугу психологическому анализу речи тем, что ввел различие между смыслом слова и его значением. Смысл слова, как показал По­лан, представляет собой совокупность всех психологических фактов, возникающих в нашем сознании благодаря слову. Смысл слова, таким образом, оказывается всегда динамическим, теку­чим, сложным образованием, которое имеет несколько зон раз­личной устойчивости. Значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте какой-либо ре­чи, и притом зона наиболее устойчивая, унифицированная и точная. Как известно, слово в различном контексте легко изме­няет свой смысл. Значение, напротив, есть тот неподвижный и неизменный пункт, который остается устойчивым при всех из­менениях смысла слова в различном контексте. Это изменение смысла слова мы могли установить как основной фактор при се­мантическом анализе речи. Реальное значение слова некон­стантно. В одной операции слово выступает с одним значением в другой оно приобретает другое значение: Эта динамичност! значения и приводит нас к проблеме Подана, к вопросу о соот­ношении значения и смысла. Слово, взятое в отдельности в лек сиконе, имеет только одно значение. Но это значение есть hi более как потенция, реализующаяся в живой речи, в которой эт< значение является только камнем в здании смысла.

Мы поясним это различие между значением и смыслом ело ва на примере крыловской басни «Стрекоза и Муравей». CnoBi «попляши», которым заканчивается эта басня, имеет совершен но определенное, постоянное значение, одинаковое для любог контекста, в котором оно встречается. Но в контексте басни он приобретает гораздо более широкий интеллектуальный и аффек тивный смысл. Оно уже означает в этом контексте одновремен но: «веселись» и «погибни». Вот это обогащение слова смысло\