999 Л. С. Выготский

речи является полной, всецелой и абсолютной, поэтому во внут­ренней речи является законом то лаконическое и ясное, почти без слов сообщение самых сложных мыслей, о котором говорит Толстой как о редком исключении в устной речи; возможном только тогда, когда между говорящими сушествуеч глубоко ин­тимная внутренняя близость. Во внутренней речи нам никогда нет надобности называть то, о чем идет речь, т.е. подлежащее. Мы всегда ограничиваемся только тем, что говорится об этом подлежащем, т.е. сказуемым. Но это и приводит к господству чистой предикативности во внутренней речи.

Анализ аналогичной тенденции в устной речи привел нас к двум основным выводам. Он показал, во-первых, что тенденция к предикативности возникает в устной речи тогда, когда подле­жащее суждения является наперед известным собеседникам, и тогда, когда имеется налицо в той или иной мере общность ап­перцепции у говорящих. Но то и другое, доведенное до своего предела в совершенно полной и абсолютной форме, имеет всег­да место во внутренней речи. Уже одно это позволяет нам по­нять, почему во внутренней речи должно наблюдаться абсолют­ное господство чистой предикативности. Как мы видели, эти об­стоятельства приводят в устной речи к упрощению синтаксиса, к минимуму синтаксической расчлененности, вообще к своеоб­разному синтаксическому строю. Но то, что намечается в устной речи в этих случаях как более или менее смутная тенденция, проявляется во внутренней речи в абсолютной форме, доведенной до предела как максимальная синтаксическая упрощенность, как абсолютное сгущение мысли, как совершенно новый син­таксический строй, который, строго говоря, означает не что иное, как полное упразднение синтаксиса устной речи и чисто преди­кативное строение предложений.

Наш анализ приводит нас к другому выводу: он показывает, во-вторых, что функциональное изменение речи необходимо приводит и к изменению ее структуры. Опять то, что намечается в устной речи лишь как более или менее слабо выраженная тен­денция к структурным изменениям под влиянием функциональ­ных особенностей речи, во внутренней речи наблюдается в абсо­лютной форме и доведенным до предела. Функция внутренней речи, как мы могли это установить в генетическом и экспери­ментальном исследовании, неуклонно и систематически ведет к тому, что эгоцентрическая речь, вначале отличающаяся от соци­альной речи только в функциональном отношении, постепенно, по мере нарастания этой функциональной дифференциации, из­меняется и в своей структуре, доходя в пределе до полного уп­разднения синтаксиса устной речи.

Если мы от этого сопоставления внутренней речи с устной обратимся к прямому исследованию структурных особенностей внутренней речи, мы сумеем проследить шаг за шагом нараста-

1000

!У|ышлс11ис и

ние предикативности. В самом начале эгоцентрическая речь в структурном отношении еще совершенно сливается с социаль­ной речью. Но по мере своего развития и функционального вы­деления в качестве самостоятельной и автономной формы речи она обнаруживает все более и более тенденцию к сокращению, ослаблению синтаксической расчлененности, к сгущению. К мо­менту своего замирания и перехода во внутреннюю речь она уже производит впечатление отрывочной речи, так как она уже почти целиком подчинена чисто предикативному синтаксису. Наблюдение во время экспериментов показывает всякий раз, каким образом и из какого источника возникает этот новый синтаксис внутренней речи. Ребенок говорит по поводу того, чем он занят в эту минуту, по поводу того, что он сейчас делает, по поводу того, что находится у него перед глазами. Поэтому он все больше и больше опускает, сокращает, сгущает подлежащее и относящиеся к нему слова. И все больше редуцирует свою речь до одного сказуемого. Замечательная закономерность, которую мы могли установить в результате этих опытов, состоит в следу­ющем: чем больше эгоцентрическая речь выражена как таковая в своем функциональном значении, тем ярче проступают осо­бенности ее синтаксиса в смысле упрощенности его и предика­тивности. Если сравнить в наших опытах эгоцентрическую речь ребенка в тех случаях, когда она выступала в специфической роли внутренней речи как средство осмысления при помехах и затруднениях, вызываемых экспериментально, с теми случаями, когда она проявлялась вне этой функции, можно с несомнен­ностью установить: чем сильнее выражена специфическая, ин­теллектуальная функция внутренней речи как таковой, тем от­четливее выступают и особенности ее синтаксического строя.

Но эта предикативность внутренней речи еще не исчерпыва­ет собой всего того комплекса явлений, который находит свое внешнее суммарное выражение в сокращенности внутренней речи по сравнению с устной. Когда мы пытаемся проанализиро­вать это сложное явление, мы узнаем, что за ним скрывается целый ряд структурных особенностей внутренней речи, из кото­рых мы остановимся только на главнейших. В первую очередь здесь следует назвать редуцирование фонетических моментов речи, с которыми мы столкнулись уже и в некоторых случаях со-\ кращенности устной речи. Объяснение Кити и Левина, длинный разговор, который велся посредством начальных букв слов, v угадывание целых фраз уже позволили нам заключить, что npi одинаковой направленности сознания роль речевых раздраже­ний сводится до минимума (начальные буквы), а пониманш происходит безошибочно. Но это сведение к минимуму роли ре чевых раздражений опять-таки доводится до предела и наблюда ется почти в абсолютной форме во внутренней речи, ибо одина ковая направленность сознания здесь достигает своей полноты