971 Л. С. Выготский

реализуется это воспоминание слов. Как мы увидим ниже, рече­вая память представляет один из моментов, определяющих при­роду внутренней речи. Но сама по себе она, конечно, не только не исчерпывает этого понятия, но и не совпадает с ним непо­средственно. У старых авторов мы находим всегда знак равенст­ва между воспроизведением слов по памяти и внутренней речью. На самом же деле это — два разных процесса, которые следует различать.

Второе значение внутренней речи связывается с сокращени­ем обычного речевого акта. Внутренней речью называют в этом случае непроизносимую, незвучащую, немую речь. т.е. речь ми­нус звук, по известному определению Миллера. По представле­нию Уотсона, она представляет собой ту же внешнюю речь, но только не доведенную до конца. Бехтерев определял ее как не выявленный в двигательной части речевой рефлекс, Сеченов — как рефлекс, оборванный на двух третях своего пути. И это по­нимание внутренней речи может входить в качестве одного из подчиненных моментов в научное понятие внутренней речи, но и оно, так же как первое, не только не исчерпывает всего этого понятия, но и не совпадает с ним вовсе. Беззвучно произносить какие-либо слова еще ни в какой мере не означает процессов внутренней речи. В последнее время Шиллинг предложил тер­минологически разграничить внутреннюю речь и внутреннее гово­рение, обозначая этим последним термином содержание, кото­рое вкладывали в понятие внутренней речи только что упомянутые авторы. От внутренней речи это понятие отличается количест­венно тем, что оно имеет в виду только активные, а не пассив­ные процессы речевой деятельности, и качественно тем, что оно имеет в виду начально моторную деятельность речевой функции. Внутреннее говорение с этой точки зрения есть частичная функ­ция внутренней речи, речедвигательный акт инициального ха­рактера, импульсы которого не находят вовсе своего выражения в артикуляционных движениях или проявляются в неясно выра­женных и беззвучных движениях, но которые сопровождают, подкрепляют или тормозят мыслительную функцию.

Наконец, третье и наиболее расплывчатое из всех понима­ний этого термина придает внутренней речи чрезвычайно рас­ширительное толкование. Мы не станем останавливаться на его истории, но обрисуем кратко то его современное состояние, с которым мы сталкиваемся в работах многих авторов.

Внутренней речью называет Гольдштейн все, что предшест­вует моторному акту говорения, всю вообще внутреннюю сторо­ну речи, в которой он различает два момента: во-первых, внут­реннюю речевую форму лингвиста, или мотивы речи Вундта, и, во-вторых, наличие того ближайшим образом неопределимого, не сенсорного или моторного, но специфически речевого пере­живания, которое так же хорошо известно всякому, как и не

972

Мышление и речь

поддается точной характеристике. Соединяя, таким образом, в понятии внутренней речи всю внутреннюю сторону всякой рече­вой деятельности, смешивая воедино внутреннюю речь француз­ских авторов и слово-понятие немецких, Гольдштейн выдвигает ее в центр всей речи. Здесь верна негативная сторона определе­ния, а именно указание, что сенсорные и моторные процессы имеют во внутренней речи подчиненное значение, но очень за­путана и потому неверна позитивная сторона. Нельзя не возра­жать против отождествления центрального пункта всей речи с интуитивно постигаемым переживанием, не поддающимся ни­какому функциональному, структурному и вообще объективно­му анализу, как нельзя не возражать и против отождествления этого переживания с внутренней речью, в которой тонут и рас­творяются без остатка хорошо различаемые с помощью психоло­гического анализа отдельные структурные планы. Это централь­ное речевое переживание является общим для любого вида рече­вой деятельности и уже в силу этого совершенно не годится для выделения той специфической и своеобразной речевой функции, которая одна только и заслуживает названия внутренней речи. В сущности говоря, если быть последовательным и довести точку зрения Гольдштейна до конца, надо признать, что его внутрен­няя речь есть вовсе не речь, а мыслительная и аффективно-воле­вая деятельность, так как она включает в себя мотивы речи и мысль, выражаемую в слове. В лучшем случае она охватывает в нерасчлененном виде все внутренние процессы, протекающие до момента говорения, т.е. всю внутреннюю сторону внешней

речи.

Правильное понимание внутренней речи должно исходить из того положения, что внутренняя речь есть особое по своей психологической природе образование, особый вид речевой дея­тельности, имеющий свои совершенно специфические особен­ности и состоящий в сложном отношении к другим видам рече­вой деятельности. Для того чтобы изучить эти отношения внут­ренней речи, с одной стороны, к мысли и с другой — к слову, необходимо прежде всего найти ее специфические отличия от того и другого и выяснить ее совершенно особую функцию. Не­безразлично, думается нам, говорю ли я себе или другим. Внут­ренняя речь есть речь для себя. Внешняя речь есть речь для дру­гих. Нельзя допустить, даже наперед, что это коренное и фунда­ментальное различие в функциях той и другой речи может остаться без последствий для структурной природы обеих рече­вых функций. Поэтому, думается нам, неправильно рассматри­вать, как это делают Джексон и Хэд, внутреннюю речь как отли­чающуюся от внешней по степени, а не по природе. Дело здес! не в вокализации. Само наличие или отсутствие вокализац^ есть не причина, объясняющая нам природу внутренней речи, i следствие, вытекающее из этой природы. В известном смысл<